Не отзыв, но рассуждения о прочитанном

[Сумасшедший Самолётик]

Потому что я хочу поговорить о прекрасном макси Синдром самозванца от ещё более прекрасной  allayonel
Да, мне не хватило отзыва под выкладкой, в том числе потому, что для меня история вышла за границы "фикла" и мне хочется об этом поговорить.
Трек я почти не смотрела, а Дискавери не смотрела абсолютно, так что с вселеной знакомство у меня шапочное, на вы. В анамнезе второй фильм перезапуска и сквозь ладонь просмотренные первые две серии оригинального сериала, так что фактически читала, как оридж, в условно знакомых декорациях, поэтому, наверное, далеко не всё, что автор хотел сказать поняла, но и того, что мне было понятно — хватило с головой, чтоб проникнуться до самого донышка.
В некотором смысле я очень консервативно в отношении творчества, особенно когда речь не о драбблах на подрочить, а об историях. Текст — это способ пережить чужую жизнь, судьбу, эмоции, пройти чужой путь, возможно, найдя для себя поворот, который герой не заметил или отмёл, как неподходящий или даже недопустимый для него. А возможно просто пройдя с ним по пути, смотря его глазами, а не своими, живя его сердцем больше, чем своим. И этот путь, это со-переживание должно или привести к какой-то мысли, выбору, решению, или дать прочувствовать эоциональный опыт, тем, обычно ценнее, чем дальше ты от него, и обычно к счастью, в реальной своей жизни. В самой базовой своей установке творчество должно делать жизнь лучше. Следовательно, и человека — тоже. Поэтому я всегда, сколько себя помню, любила истории в которых герой или герои проверялись на излом — и справлялись.
Любовь к драме, к ангсту, к трагдии у меня примерно оттуда: пока ты не подведёшь героя к "грани", пока не протащишь его по пути, отнюдь не выстланному лепестками, ты не сможешь увидеть весь его потенциал. Ты не увидишь то, за что уважаешь его, восхищаешься, любишь, в полной мере, просто потому, что когда "всё нормально" у него нет никаких причин раскрывать эти лучшие свои стороны полной мерой. А иногда какой-нибудь. Чтобы узнать, какой будет "выбор" сначала надо поставить перед выбором.
И отсюда же вытекает то, что я не люблю ту драму, ангст, трагедию, в которой героя ломают, в которой жернова смалывают его в труху. Флафф и милоту, которая эта делает я тоже не люблю. (Не путать с нормальным флаффом, который просто не особенно трогает, потому что накал эмоций просто не тот по самому замыслу жанра). Мне не нужен этот опыт, я не хочу проживать такой путь, я не хочу пропускать через себя такого героя. Нет, иногда - это бывает интересно, но там столько оговорок, что ну их пока. Однако всё-таки, по умолчанию, я люблю истории, которые вскрыв мне грудную клетку, выпустив кровь из вен, натянув все жилы, но аккуратно возьмут за руку и проведут по пути, которые, если и не сделает меня лучше, то мог бы. Дело остаётся только за мной.
И совершенно особенное место вреди историй занимают место истории о том, как человек меняет себя, как мир меняет человека, в лучшую сторону. Путь со дна в небо. Путь раскаяния или осознания, искупление и переосмысления. В некоторых вопросах я очень христианка, и раскаявшийся грешник, который может стать ближе праведника мне очень близка и внятна. Идея, рождённая из надежды, ставшая целью, опирающаяся на веру, скреплённую волей. Истории о безграничности человеческого потенциала, о способности в любой момент, получив шанс, стать лучше — они прекрасны. Они внушают веру в человечество, они заставляют верить в людей, они убеждают, что никто, не смотря ни на какие условия, взрастившие нас, не безнадёжен. Не обречён. В человеке всегда остаётся этот невероятный потенциал стать и быть человеком, в лучшем значении этого слова.
И "Синдром самозванца" прекрасен именно этой линией, идеей, проведённой от самого начала и до конца. Идеей о том, что иногда, для того, что бы быть человеком, а не чудовищем, не учёным, не эгоистом, нужно просто иметь тех, ради кого имеет смысл быть человеком. Хотя бы попытаться. Если вспомнить, что человек гипер-социальная тварь — это бесконечно логично.
Весь текст изумительно, как по нотам, по клавишам пианино в ритме неторопливого стаккато, разыгрывает историю адаптации к человечности миррор!Стамеца после жизни в своей вселенной. Да, это ещё не история о том, как человек справился сам, но не будем ударяться в гордыню, как бы я ни любила и не верила в человечество и людей, мы не всесильны, а бытие в огромной степени определяет наше сознание. И всё-таки разум, ясный, чистый, пытливый, готовый к новому и заинтересованный в новом, лишённый, к счастью, пустой злобы, так же как был лишён, к сожалению, и доброты, оказался готов принять новый мир, в котором он оказался. Смиренно, я надеюсь, что так можно говорить, признать правила этого нового мира, который дал ему шанс на жизнь, не споря, не выбирая, не пытаясь прогнуть мир под себя.
Благодарность, неосознанная, безмолвная, бездейственная, но можно ли ожидать сразу же больше от того, кто привык до этого стремиться прогнуть реальность, едва ли не (а возможно что и в первую очередь) физические законы своего мира.
Уважение — к миру, в котором оказался, к людям, которые его теперь окружали. Да, возможно, они наивны, доверчивы и излишне, на его взгляд мягкосердечны. Но это их мир, они плоть от плоти его, они — его мысль и суть, и смотреть на них свысока верная дорога к тому, чтобы лишиться полученного шанса.
И м!Стамец изучает мир, изучает, в первую очередь людей этого мира. Взращивает в себе эмпатию. Не ту, настороженную, зверинно-чуткую на угрозу или уязвимость, больше похожую на мелкую акулу, безошибочно чующую кровь. А настоящую, полноценную, ту, что бывает в той или иной степени у взрослых здоровых людей. И в первую очередь он пытается понять "себя" этого мира, "пройти вёрсты в чужих — своих — сапогах", чтобы прочувствовать то, каким ему надо быть (каким он мог бы стать).
Диво ли, что себя-не-себя он слышит лучше всего, что другой он ему более внятен, чем другие жители этого мира? И в какой-то момент ему нравится то, каким он стал здесь. Ему жаль, что там, дома, у него не было ничего, никого ради кого он мог бы попытаться быть таким. Хотя бы время от времени. Наверное, он воспринимает себя из этой реальности, как брата, близнецы, бывает же такое. Брат, чьё место он занял — украл — из страха исчезнуть. Брат, которого он не любил, хотя, пожалуй уважал, которым начинал восхищаться, который его в каком-то смысле (готовностью изменить себя, о ужас, физически) пугал, которого он узнавал, не видя, всё лучше и лучше, с которым с каждым днём хотел всё больше снова встретиться лично. Они так похожи, что прекрасно друг друга бы понимали, они настолько различны, что им явно было бы друг с другом не скучно. А ещё, разве "брат" не помог бы ему лучше даже не освоиться в этом мире, с этим он и сам, гений со странностями, неплохо справлялся, а понять этот мир. Познать и принять. Тоже стать его частью. Пусть не плотью от плоти, но надёжным титановым протезом.
Вообще, прекрасно, как почти всё время, "сердце" м!Стамеца обгоняет его разум, который не успевает отслеживать изменения, не успевает рефлексировать то, что происходит с хозяином. Сначала мне казалось, что он именно не успевает или Пол не замечает, пускает себя — самоё своё "Я" — на самотёк, но потом я пришла к мысли, точнее к ощущению, что в какой-то мере это сонательный выбор Стамеца. Не мешать себе понимать новое, непривычное и чуждое, не мешать собственному разуму, тому, что глубже сознания, обрабатывать и укладывать в голову этот мир старыми схемами. Они и так всегда тут, всегда рядом, режут до крови острыми лезвиями воспоминаний.
Смелость. Смелость, с которой Стамец каждый раз делает шаг на встречу команде. Через свои страхи, не только разоблачения, эти самые безобидные, через память об угрозе, о боли, об унижении. Помнит своё, и сбрасывает, очищает своё восприятия для этих новых незнакомых знакомых людей. Я не знаю, сколько решимости, сколько силы и уверенности в себе, в своём "я", нужно иметь, чтобы смотреть в знакомое лицо человека, которого ты хотел убить, который хотел убить тебя, и уметь видеть в нём другого, нового человека. Не один раз. Какой способностью "держать удар" нужно обладать этого. И это уже — доверие. По крайней мере, первый шаг к нему. Да, от безнадёжности, но ведь когда достиг дна, можно или расслабиться и утонуть, или оттолкнуться и, преодолевая огромное давление воды гребсти наверх.
Абсолютно прекрасна была и "жажда справедливочти" на ненастоящем Дне Рождении. Такая изумительная, искристая, как бенгальский огонь, протяжно-прохладная, как весенний ветер, обида за того, другого, за не-себя, за брата. И, подспудно, за окружающи его людей, которые улыбаются ему, говорят преркасные, полные тепла и любви слова, которые он у них крадёт. И его желание разоблачение — не только, на мой взгляд, усталость от напряжения, страха, неуверенности. Это ещё и не желание присваивать себе то, что ему не принадлежит. Вернуть чужое. И продолжением, звеном цепи, цепляющимся за предыдущее, и этого — желание получить "своё". Услышать эти слова, обращённые к нему, это тепло, отдаваемое ему, этих людей, которые радовались бы ему. Жажда, ещё не осознанная, иметь то, за что стоит рисковать своим "я", своей жизнью, своей человечностью, в самом бытовом смысле слова.
Он хочет разоблачения, потому что устал не от напряжения, не от страха. Полно, жителю ли миррорной вселенной переживать из-за стресса, который выпал ему на Дискавери? Нет (разумеется, это исключительно моё ощущение, моё со-переживанию герою, как и всё, что было написано до этого), но он сидит у песчанного замка, ловит волшебные шары, как в старом мультике, помните? Где обещали, что тому, кто поймает волшебный шар и удержит его в руках, пока будет произносить своё желание — будет дано исполнение этого желания. Волшебные шары — мыльные пузыри. Несложно поймать, но толку, если он тут же лопается? И у Пола вокруг — сотни таких волшебных мыльных шаров, если поймать и удержать — всё будет, но он знает, он же не дурак, что если протянуть руку — любой шар просто лопнет. Не усталость — жажда, замешанная на зависти и признанной обречённости, неосуществимости желания. Не "как же надоело быть не собой", а "скажите же мне прямо, так чтоб я даже думать желать перестал, что не по сеньке шапка" вместо этого.
Возможно, в родном мире он тоже жаждал людей, но там у него были его исследования, был мицеллий, на который он, кажется, перенёс и весь свой интерес к миру (просто невероятная, огромная заинтересованности в мире, иначе он бы не смог так быстро адаптироваться), и привязанность, которая могла бы достаться людям, да куда там, и страсть и желание добить признания, ставшее желанием добиться результата. Сублимируете, господин Стамец, да? А теперь этот безтказный способ утолить любую свою жажду оказался недоступен, да? Некуда бежать, лаз в кроличью нору не завалило, но в этот раз "Алиса" разобьётся, если прыгнет, да?
На самом деле, можно только посочувствовать Стамецу в этот момент. Лишённый дела всей своей жизни, лишённый уверенности в будущем, в звенящем одиночестве, куда более сильном, чем когда-либо переживаемое им до этого, только подчёркнутом всеобщим дружелюбностью и желанием помочь не-ему, окружённый людьми с лицами врагов, которых хотел бы видеть друзьями, которым хотел бы быть не чужим, но стоит им узнать, кто ты такой и... по именно по тем причинам, по которым хотел бы видеть их друзьями, они станут твоими врагами. Потому что они хорошие друзья. Но не его.
Мучительно, должно быть. Сознание, которое не привыкло разбираться в подобном. Разум, который уже освоил и принял правила этого мира, легко, пожалуй, радостно, кажется, с облегчением. Сердце, жаждущее и разбивающееся об стеклянную стену отчуждения. Взято много, но не получено, в конце концов, ничего. И Стамец смиряется с этим. У него вообще всю историю хорошее такое, правильное смирение: не от слабости, не от безволия, а от осознания, что не всё в мире крутится вокруг него, не всё можно получить, просто захотев. Смиряется, хочет уйти и попробовать получить, создать всё, что он желает и может, возможно, получить в этом мире на НОВОМ месте. Там, где не знают ни его, ни "брата". Там, где связи будут создавать с "ним".
Хотя вот тут его можно обвинить в лицемерии перед самим собой, хотя скорее уж это конфликт "логичного, рассудочного сознания" и "вошедшего во вкус сердца". Потому что желай он создать собственную жизнь без братца-Пола, без его Хьюго, без всего этого ужасного, болезненного, прекрасного Дискавери с его ненормальной командой, не стал бы он ни отказывать в выдаче тела Хьюго (— шанс —), ни искать способ вернуть их обоих из мицеливой сети обратно, сюда. Пола к его иследованиям, чтобы они могли творить вместе, Хьюго, чтобы обсуждать музыку, потому что "как можно не любить оперу?!" Братик явно больной, да? А ещё это оправдает его, даст ему право на прощение, на индульгенцию, на возможность остаться на этом корабле с таким надёжным капитаном, с такой милой, не жестокой Тилли, со всеми остальными...
Выбор. Куда же без него в настоящих, правильных историях о пути становления героя. И даже не один.
Безумно красивый первый, со спасением Тилли, против благоразумия, удобства, выгоды, подставляя себя, сохраняя жизнь единственному человеку, который раз за разом начинает подозревать правду. Спасти, рискуя собственной жизнью, хотя действительно, так удобно всё складывалось, никто бы не заподозрил, не обвинил бы, всего лишь нужно было не прыгать выше головы, не совершать невозможное, не ставить на кон собственную жизнь при не самых-то высоких шансах на успех. Сколько прошло бы времени до новых сомнений? На какой раз эти сомнения обрели бы плоть и уже не смогли бы быть развеяны? Сколько Стамец себе этим решением оставлял времени до разоблачения? Удивительно, что эта девочка оказалась ценнее гарантий собственной безопасности. Хотя, возможно, именно её сомнения в его подлинности и делали её настолько ценной. Тилли видела его настоящего. Се слишком чётко, сомневаясь и промаргиваясь, но всё-таки заметила его, а не его близнеца. Это было смерти подобно, да. И желанно, как ледянная вода в жару, та самая, хватнув которой неосторожно в летний полдень, можно сгореть в лихорадке за два дня, но как устоять?
И убийственно правильный, необходимый второй выбор, следующий практически сразу а первым. Смертельный. Безвыходный. Больной и, отчасти, но только отчасти, несправедливый. Спасти Дискавери, в который успел влюбиться, тем прочнее, чем незаметнее, и, возможно, вовсе впервые. Родная реальность не была щедра на объекты, достойные нежной, трепетной, осторожной любви. Опекающей и заботливой. Да, спасти его, исчезнув из этого мира. Снова умереть, выбив счастливую карту остальным. Ещё не "право" спасти тех, кто стал не чужим, пусть и ценой себя, но уже принятая, нет, простите, принимая прямо сейчас, инвариативность решения. Потому что "если я жить не могу — и остальным нечего" это уже не его правда. Возможно, он ещё не готов целиком отказаться от себя, ради других, но всё-таки он уже пришёл к "пусть хотя бы они будут живы, раз всё так погано складывается".
Очень грустно было, когда он просил Тилли напомнить ему, когда он очнётся (зная, уже прекрасно зная, что очнётся не он), что он хотел пригласить её на ужин. Не успел. Всё, что успел, это только сказать о собственном желании. Мне упорно кажется, что мысленно он погладил девочку по щеке. На прощание.
Изумительная, лёгкая, острая, как кромка лезвия, история о том, как человек делает шаг вверх. Первый, второй третий. Впереди ещё целая лестница, но путь в тысячу ли начинается с первого шага. И он сделан.
И я очень рада, что Пол хочет вернуть его назад. Не только своего милого доктора, но и непутёвого "братца". Рада, что возможно, если всё получится, у Стамеца будет возможность пройти весь этот путь. И теперь уже не в одиночестве.