Бытие определяет сознание

Название: Бытие определяет сознание
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Канон: Дракула
Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат их создателям, кем бы они ни были
Размер: драббл, 466 слов
Персонажи: Дракула, Димитру, Мастер
Категория: джен
Жанр: драма, АУ
Рейтинг: G
Краткое содержание: Тогда Влад в первый раз открыл рот, чтобы извиниться, и был остановлен Димитру. С того дня ему нет прощения.

Чистота — залог здоровья!

Димитру за все столетия ни разу ни упрекнул Влада в том, что тот напоил его своей кровью. А когда князь попытался как-то оправдаться, остановил его одним взмахом руки:
— Я сам согласился, Влад. И сам пил, — он смотрел, не отводя глаз, и даже тени сомнений не лежало на его лице. — Тебе не за что просить прощения, Влад. За свой выбор я отвечу сам.
Тогда Влад молча принял это, но с каждым годом сомневался в правоте друга всё больше. Разве это был выбор, когда враг на родной земле, которого силами человеческими не победить? Разве это выбор, когда тебя на бой зовёт твой князь, которому ты верно служил каждый день? Разве это выбор, когда смерть уже почти отняла трезвость рассудка?
Димитру считал, что — да. Влад… считал, что тоже совершил выбор, он «сделал предложение, от которого почти невозможно отказаться» именно тогда, когда «почти» практически растаяло в войне и отчаянии. И этой вины с него некому снять.

— Я думал все твои… «друзья» сгорели под солнцем, — удивлённо приподнимает брови Мастер, нашедший его спустя столько столетий в новом мире.
— Вы правильно думали, — насмешка и горечь мешается в голосе, и Влад даже не уверен, что с этим нужно бороться. — Все мои… «друзья» — сгорели. Это Димитру.
Димитру смотрит на древнего монстра с вежливым и отстранённым равнодушием, стоя за плечом Влада. В нём нет ничего вызывающего, но что-то в каждой линии его тела и лица говорит о том, кому именно он служит, даже если чувствует давящую, гнетущую силу Мастера. А тот закидывает ногу на ногу и улыбается, с не менее вежливым равнодушием, кивая:
— Интересно.
Ему ни капли не интересно, и Димитру чуть улыбается этой мысли. Равнодушие древней твари кажется прозрачным, кристально чистым, не пачкающим собою.

— Твой… Димитру? — Мастер смотрит на Влад с птичьим — стервятничьим — любопытством.
— Друг, он мой друг.
— А… Друг, а не «друг»?
— Да.
— Ты замечал, что твой друг помешан на чистоте?
Влад дёрнулся:
— Он не…
— А ты присмотрись, — Мастер улыбается так высокомерно и самоуверенно, что скулы сводит от неисполнимого желания разбить ему лицо. — Отвлекись от призрака прошлого и присмотрись к настоящему?

Владу не нужно присматриваться, он знает, что древняя Тварь, первой заключившая страшную сделку (самую страшную из них всех) права, но отказывается признавать стремление Димитру к идеальной чистоте помешательством. Одержимостью…
— Зачем? — он спросил ещё в первое десятилетие.
Димитру молчал долго, не просто секунды, он молчал полчаса, не двигаясь, и это не казалось глупым или неловким, Влад каждой клеткой мёртвого тела ощущал, как его друг решается ответить. И как подбирает правильные слова.
— Чтобы хотя бы вокруг было чисто.
Потому что тьма испачкала его изнутри. Тогда Влад в первый раз открыл рот, чтобы извиниться, и был остановлен Димитру. С того дня ему нет прощения, потому что тот, кто мог бы его дать — не видит за ним вины.
И поэтому Владу не нужно присматриваться к Димитру, чтобы понимать. Но Мастеру знать об этом — излишне.

---

Уверенность друг в друге

Название: Уверенность друг в друге
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Siimes
Канон: В.В. Камша, "Отблески Этерны"
Размер: мини, 1 307 слов
Пейринг: Сильвестр/Катари
Категория: гет
Жанр: драма, повседневность, юст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Они заранее знают, как всё будет
От автора:  Хозяйка Маленького Кафе, сердце моё, к твоим ногам.

«Слышишь шаги? Это жизненный принцип
Видеть врага в глазах напротив,
Нас так учили, и нам не выжить,
Самозащита воюет с любовью».
Кошка Сашка — «Самозащита»

Катари знает, как это будет, заранее, как цветы заранее готовы к восходу солнца или зимним морозам. Круг, на который заходит твоя жизнь, круг, без повторения которого жизнь недолго будет оставаться в твоём теле.
У её предопределенности тихие шаги и голос мягкий, словно пуховая подушка, опускаемая на ваше лицо убийцей. У него спокойные, прозрачно-серые, как поздний утренний туман, глаза и пальцы, перебирающие чётки в ритме, который она способна расшифровать, подобно придворным ловеласам разгадывающим улыбки кокеток. Между ними непреодолимым проломом лежит время, опыт, выбор, и разумно было бы с её стороны уйти. Давно. Но ещё между ними лежит азарт, и он — нить связующая, петля, надёжно наброшенная на её шею, а Катари даже не дано было знать, держит ли он другой конец в своих руках или и его горло перехвачено так же как и её.
Она хотела бы… Она…
Год за годом Катари не может выбрать между мечтой о взаимности и мечтой о чужой свободе.

Кардинал знает, как всё будет, заранее, подобно кухарке, которая знает, как она будет готовить хлебное тесто, но, точно так же, не уверен не пойдут ли все труды прахом.
У его «хлеба» взгляд честен ровно настолько, чтобы не казаться кристально и абсолютным чистым, как у детей и лжецов, голос, подобен тающему под солнцем туману, и руки, бережно, будто они могли бы разбиться от неловкого движения, сложенные на дорогом платье. Сильвестру всегда было любопытно: насколько ловко королева могла бы управиться со стилетом, если б ей дали его в руки? Между ними лежит власть: реальная и условная. Между ними — старая вражда, существующая только ради личных интересов разных семей, которые никак не могут поделить между собой одну единственную страну. Между ними — тёмное, ненужное и греховное, запретное и по земным, и по небесным законам. Между… не пропасть — цепь, и единственное, что Сильвестр не знает: его цепь или общая на двоих?
Было бы легче, если бы это принадлежало только ему.
Было бы досадно…

Катари идёт по коридорам, слабо освещённым догорающим закатом и отсветы адского пламени искажают её лицо, жгут руки летним жаром. Дверь в кабинет неприметна на фоне богато украшенных стен, но вряд ли кто-то во дворце способен не заметить её. Королева в этом ничем не отличается от своих подданных. Она останавливается, раздумывая, и стражники даже не поворачивают головы в её сторону, делая вид, что их тут нет, что они подобны каменным изваяниям. Катари давно погибла бы, верь она в подобные иллюзии.
В приёмной сидит Агний, тут же вскочивший при её появлении, но она лишь махнула рукой, приказывая ему оставаться на месте. Королевское слово не много весило в королевском дворце, особенно слово королевы, но секретарь молча опускает взгляд, не решаясь спорить. Это — ещё в её власти. А, может, дело всего лишь в том, что это Агний, а не кто-то другой.
— Ваше Высокопреосвященство…
Сильвестр сидит за столом, но смотрит в окно, на чернеющую к ночи густую листву сада, и, когда поворачивается к открывшейся двери, на лице его такое спокойствие и безмятежность, что у Катари сердце ноет. И только сильнее, когда лицо, которое она изучила за сотни встреч настолько, что по цвету кожи могла сказать сколько кардинал сегодня спал, закрывается, будто замковые ворота при виде врага.

— Желаете исповедоваться?
Королева — тонкая девочка, змея, заговорщица — стоит у двери, и вечерние тени, что ложатся на её лицо, только ярче и чётче, резче и страшнее подчёркивают ядовитую красоту тонкого лица, стирают обманчивую слабость и беззащитность выверенного образа, обнажая абсидианово-ядовитую суть и силу вороненой стали. Сильвестр чувствует, как улыбается ей, как эта гримаса на его лице защищает его, позволяя отстраниться, не пить магию её облика как отравленное цикутой вино.
— Возможно, — в светлых глазах дрожат тени, черня взгляд и пряча что-то живое, настоящее, пульсирующее в такт королевскому сердцу. Что-то, что Сильвестр никогда не сможет рассмотреть. Потому что отказывается смотреть внимательно сам. Потому что она никогда не покажет сама.
«Это ненависть», — привычно успокаивает и утешает себя кардинал, пока королева садится в кресло для посетителя. Не так должна выглядеть исповедь, не здесь её следует проводить, для этого существует специальная комната. Но ему нравится смотреть на Катари в этой комнате, которая стала домом и пристанищем больше, чем любая другая. Гораздо больше, чем спальня, годная только для короткого сна, так пусть прекрасная и ядовитая королева сидит в кресле, наполняет кабинет ядом своих слов, голоса, памятью о себе.

Катари говорит и даже не замечает, что именно. Слова не важны, среди них нет ни одного стоящего. Ничего из того, в чём ей следовало бы каяться на самом деле, ни слова о том, что она иногда говорит кардиналу во сне.
— Я неверная жена… — его глаза безмолвно смеются, и Катари улыбается в ответ: смущённо, а на самом деле — зло. «Если тебе нужны были мои дети, почему ты сам не стал их отцом? Почему ты отдал меня…»
Она не спросит. Конечно, нет. Признаться честно, Катарина и сама бы отлично могла перечислить все причины, по которым выпал пал на Алву. И объяснить, почему именно этот вариант был тогда (и, пожалуй, остаётся сейчас) лучшим. И никого не беспокоило, что теперь она принадлежала сразу двум ненужным ей мужчинам. Никого… Но Катари интересовало мнение единственного из всех… и он сам — собственной волей — сделал это с ней.
«Я бы тебя возненавидела, — мысль отчаянная, похожая на лихорадку, и Катари в самом деле кажется, что она горит не в адском огне — в собственной глупости, — с каким удовольствием я бы тебя возненавидела! Так почему, ответь мне, я не смогла до сих пор сделать этого?»

— … и двадцать раз прочитать молитву об искуплении, — накладывает епитимью Сильвестр, думая только о том, зачем его королева каждый раз кается в измене мужу. Ему ли не знать?
— А вам? — неожиданный вопрос медленно встающей на ноги Катари что-то разрушает в спокойствии почти угасшего вечера. — Что вам положено за моё прелюбодейство?
Сильвестр мог бы сказать, что он вполне наказан знанием о том, с кем она проводит ночи (и с кем — не проведёт никогда). И незнанием её кожи и дыхания на вкус — наказан тоже. Но признать это равносильно поражению и капитуляции. Иногда Сильвестр чувствует соблазн — сдаться, признать свою слабость и зависимость, но…
Это не принесёт ничего. Ничего не изменит между ними, но сильно помешает делу. Так зачем? Ему вполне достаточно смотреть… Пока. Пока ему ещё не нужно убивать её, пока она жива.
— Я…
— Нет, — Катари вдруг поднимает руку в просящем, не повелевающем жесте. — Не надо, пожалуйста, просто… Просто молчите. Не хочу знать.
Она медленно обходит стол, оказываясь рядом, и Сильвестр чувствует запах ароматических масел от её платья, а, может быть, от светлой, как сахар, кожи, укрытой под тяжёлой тёмной тканью одежд. Королева медленно опускается на колени, и Сильвест до боли (в сердце, если бы оно у него было) хочет прикоснуться к пепельным волосам, погладить жестом больше нежным, чем страстным, но заставляет себя сидеть, не шевелясь. И даже дыхание на секунду задерживает, когда тонкие пальцы (без перчаток… когда Катари успела их снять?) берут его ладонь и подносят к губам, из которых вырывается дыхание, обжигающее больнее закатного пламени.

Катари целует пастырское кольцо, не смея промахнуться и прикоснуться губами к коже, пахшей чернилами и лишь едва церковными благовониями. Ей хочется прижаться к этой руке щекой, хочется рассказать ему всё не ради прощения и отпущения грехов, а только чтобы помочь, но за ней стоят её слабые, беззащитные братья, её глупая мать и даже её дети, которых отец может решить и вовсе не защищать…
«Я бы отдала тебе всех остальных, начиная с кансильера и заканчивая…», — мысль обрывается привычно, волевым усилием, до того, как искушение развяжет язык. И Катари встаёт (только она знает, чего ей каждый раз стоит оторвать себя от него, только она) и прощается. Улыбается ему насквозь фальшиво и уходит, заставляя себя не оборачиваться.
Катари знает, как это будет: однажды к ней придут — и её не защитят ни рыцари, ни закон, ни корона. И уверена, что ни о чём не будет жалеть.

Сильвестр знает, как это будет: однажды он подпишет своей королеве негласный приговор, и кто-нибудь его исполнит. Он надеется, что этого никогда не случится.

---

Всё

Название: Всё
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Siimes
Канон: В.В. Камша, "Отблески Этерны"
Размер: драббл, 306 слов
Пейринг: Сильвестр/Катари
Категория: гет
Жанр: драма, повседневность, юст
Рейтинг: G
Краткое содержание: В том городе живёт королева. Королева, место которой — в гробу, не в сердце.
От автора:  Хозяйка Маленького Кафе, моя прекрасная тонкорукая королева, с бесконечным восхищением твоей красотой и тебе.

Первый день зимы, как в сказках, рассыпается по городу первым снегом, скорее даже мелкой позёмкой, неспособной скрипеть под ногами. Сильвестр хотел бы открыть окно, но не с его здоровьем позволять морозу обживаться в натопленных комнатах. Достаточно того, что морозом высеребрено сердце так, что кажется, будто оно готово в любую секунду расколоться с чистым звоном.
В этом городе живёт королева. Королева, место которой — в гробу, не в сердце. Королева, не знающая своего места. Королева с тонкими пальцами, серыми глазами, с волосами, подобными белёсому бумажному пеплу, перевитым жемчужными нитями в сложной причёске, в броне дорого бархата на несуразно тонких плечах. Она слишком тощая и слишком бледная, чтобы быть красивой. Но королева и не добивалась этого звания. Она легко и без боя отдала титул красивейшей женщины лучшей куртизанке столицы и стала вместо этого недоступной мечтой, возвышенной грёзой, лишающей головы с уверенностью и смертоносностью заряженного мушкета, приставленного к виску.
Голова Сильвестру была слишком нужна, и он позволил Катари вместо неё прострелить его сердце, и без того больное, бесполезное, только мешающее. Нужно — забирай, отдам даром, даже с приплатой. Но дыра эта дурацкая, пустота, продуваемая насквозь, всё равно дёргается до сих пор и сжимается, пульсирует, гоня по венам вместо лавового жара инистый холод одиночества. Отвлекает, порождая мысли и желания, которые давно должны были остаться в прошлом, в цветущем Дораке, в беззаботной и безответственной юности. Не всегда, конечно, далеко не всегда, но в некоторые дни, в те из них, в которые пепельно-угольный силуэт, прямой и тонкий, возмутительно не дрожащий, медленно пересекал — перечёркивал — церковный двор. А Сильвестр смотрел в окно и думал о том, чтобы подойти и согреть дыханием острые, прорезающие кожу ключицы королевы. И сам понимал, до чего это глупо. Всё же и голову зацепила, стерва, по касательной, осколком. Сильная, умная, жадная. Не желающая ненужного и дармового. Не приученная к подачкам, она приходила и брала то, что желала.
Не разум. Не сердце.
Всё.

---

Не сын

Название: Не сын
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Le Cygne de feu
Канон: Обыкновенное Чудо, фильм 1978г.
Размер: мини, 1202 слов
Пейринг: Медведь/Волшебник
Категория: слэш
Жанр: драма, юст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Медведь успокаивал себя тем, что всё это потому, что Волшебник подарил ему человеческую жизнь. Потому, что Волшебник подарил ему встречу с Принцессой и умение любить. Но правдой было то, что Волшебник когда-то, войдя в его жизнь, просто остался в ней. И этого было достаточно.
Предупреждения: постканон

Воздух этого дома пах хлебом и мясом, а из открытых окон проникал свежий, сладкий запах цветущих деревьев. Медведь вдыхал его полной грудью жадно, как пил воду в засуху, пил и не мог напиться. Он нечасто бывал в доме Волшебника: дел всегда было много, ведь они с Принцессой вернулись в её дом, в котором, за время отсутствия всего двора, случилось некоторое запустение. Медведь был уверен, что в разруху оно не превратилось только заботой Волшебника, а иначе как бы их маленькая страна уцелела в этом мире без присмотра? Король же продолжил своё путешествие, увлечённый дорогой, как пьяница бутылкой. Они с Принцессой справлялись, может, не без ошибок, но старались изо всех сил, и люди отвечали им тем же. Так что у них неплохо получалось вместе, но свободного времени оставалось немного. Да и приехать сюда вдвоём с женой у Медведя никак не получалось: оба они, не сговариваясь, сошлись во мнении, что люди не поймут их правильно после побега Короля, если они решат покинуть дворец вместе.
Поэтому Медведь обычно приезжал сюда в одиночестве и, стыдно признаться, был этому рад. Он бы не хотел, чтобы Принцесса увидела, как он смотрит на Волшебника. Это, сказать по правде, и вовсе никому не следовало видеть, но его прекрасная, хрупкая жена была всегда так внимательна к нему, так добра, что по отношению к ней это было бы особенно жестоко.
Когда-то, после первого своего возвращения, Медведь прятал лицо в коленях Принцессы и шептал ей тихо:
— Знаешь, я, оказывается, люблю его. Это так странно, так странно, что больно в груди. Это странно, да?
— Что же здесь странного, мой хороший? — её нежные, тонкие пальцы, пахнущие сиренью и хмелем, ласково касались его разгорячённого лба. — Он ведь, почитай, как отец тебе. Ты стал настоящим человеком, что удивительного в том, что ты любишь людей, ставших тебе семьёй?
— Я не испытывал такого никогда.
— Ты привыкнешь, — обещала Принцесса, а Медведь ей верил.
Он привыкал, но это чувство с каждым годом, с каждой встречей, становилось только сильнее и болезненнее, пока Медведь не понял (ему снилось, как он не целует даже, а касается губами пальцев, с которых струилось волшебство), что это не любовь сына к названному отцу. Нет. Всё было гораздо хуже, и он радовался, что жена его этого не видит, потому что он всегда приезжал в этот дом один. Он любил Принцессу, это было правдой, чувство к ней оставалось светлым и чистым, надёжно удерживающим его от тёмного звериного безумия. Но оно не спасало, не исцеляло от другого — человеческого — безумия.
Если бы Медведь мог, он вырвал бы это чувство (даже любовью называть его он больше не мог) из себя, чтобы никогда и в мыслях не осквернять то бережное тепло, что питало его в комнатах этой затерянной в лесах усадьбы.
— Здравствуй, малыш, — Волшебник появился перед ним, будто соткался из тумана и утреннего зыбкого света, распахнув руки. — Тебя давно у нас не было. Всё дела да дела?
— Здравствуйте, господин, — Медведь подался вперёд, обнял за плечи Волшебника и почувствовал крепкие ответные объятия. Вдохнул горький полынный запах с густых, едва тронутых сединой волос. Привычно ощутил, как сердце толкнулось куда-то к горлу в порыве вырваться из груди. Так, кажется, было всегда, но раньше он принимал свои чувства за что-то другое. Или это просто нынешнее безумие искажает его воспоминания? — Дел много и меньше не становится, сколько ни сделай.
— Ни одной минуты не пропадает даром?
Улыбка Волшебника была доброй и лишь слегка насмешливой, как обычно. Будто все тайны ему ведомы и все кажутся восхитительными. Медведь знал, что это не так, знал, что его творец не всеведущ и не всемогущ, но ничего не мог поделать с собственными чувствами, которым Волшебник казался центром мироздания. Осью, удерживающий мир на месте в его бесконечном движении.
Он успокаивал себя тем, что это потому, что Волшебник подарил ему человеческую жизнь. Тем, что Волшебник подарил ему встречу с Принцессой и умение любить.
Но правдой было то, что Волшебник когда-то, войдя в его жизнь, просто остался в ней навсегда. И этого оказалось довольно.
— Ни одной, — согласился с ним Медведь, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
«Ни одной не проходит, чтоб я ни старался не думать о вас».
Волшебник не стал спрашивать, всё ли у него в порядке. Возможно, и так видел, что и близко нет, но так же ясно понимал, что «сынок» не хотел говорить об этом, а может быть, Медведь льстил себе по части умения скрывать правду, и его «названный отец» давно всё знал. Знал, но не касался этой раны, не бередил её новой болью и стыдом, милосердно притворялся слепым.
— Хозяйки пока нет, она уехала в город за покупками, ты же дождёшься её? Она расстроится, если узнает, что ты приезжал, но вы разминулись.
— Я буду рад встретить хозяйку, — с готовностью кивнул Медведь. Он был рад возможности побыть наедине с Волшебником. Знал, что без его великодушной жены будет стократ труднее притворяться сыном и учеником, но всё равно радовался. Потому что ничто не могло заменить смех Волшебника, когда тот, заговорщически оглядевшись по сторонам («Никто не смотрит, малыш, а?»), вдруг взмахивал руками, и под его ладонями рождались чудеса. Безобидные, малые, вроде распустившихся цветов на елях, диковинных, пахнущих жжёным сахаром и дымной горечью. Те ели цвели ещё три года, и с них пчёлы собрали какой-то совершенно удивительный мёд.
— Попробуй, — угощал его Волшебник, — ты не смотришь в его сторону, помню, но этот — попробуй. Такого ты в жизни, что человеческой, что медвежьей, не пробовал.
И это было правдой. Цветы, которые не могли существовать, подарили Медведю жаркую, солнечную сладость, которую он представить себе не мог. И всё, вся боль и тоска по лесу, растворились в ней, исчезли, стали светлыми воспоминаниями, беззаботным детством, к которому можно припасть в минуты усталости, но о котором не болит сердце. Волшебник подарил ему новую жизнь, а потом вернул старую не безысходной невозможностью — радостью и теплом.
В этот раз Волшебник не творил ничего загадочного, но сказочный свет, отражённый в окнах, рассеянный густыми кронами полудикого сада, сиял вокруг, бил по глазам и, казалось, звал куда-то, требовал решиться на что-то…
— Это…
— Сказка хочет родиться, сынок, — слегка печально кивнул Волшебник. — Новая сказка. Хозяйка будет сердиться, когда придёт время, а что я могу сделать? Чувствуешь, как сердце замирает в ожидании нового чуда?
Он чувствовал, да, каждый раз, когда хозяин смотрел на него, когда касался его, потому что Волшебник и был главным чудом. Единственным по-настоящему нужным этому миру.
— Но ещё рано, ещё рано, Медведь, — Волшебник смотрел мимо, не в лес — в будущее, и дыхание перехватывало от его красоты, освещённой золотым светом. — Сказке придётся подождать.
— Она дождётся, — пообещал Медведь, убеждённый в своей правоте. — Обязательно дождётся.
«Вас нельзя не дождаться», — хотел сказать он, но, промолчав, только подался вперёд, взял горячую, чудотворную ладонь в свои ледяные от волнения пальцы и прижался к ней лбом. Не губами. Почему же, почему не губами, а?
— Ну, малыш, что ты? Что не так? — в голосе Волшебника участливая забота, тёплая и бесконечно нежная. Такая… отцовская. И сердце в груди забилось больно, сильно, будто пытаясь вырваться из груди, что так теснила его, не позволяя свободно чувствовать, свободно любить.
— Всё в порядке, — он врал, и ложь оседала остывшим пеплом на губах. — Просто вспомнилось… Вспомнилось.
«Отчего я не смог стать тебе сыном?»
— Ничего, — вторая тёплая ладонь легла Медведю на затылок, пригладила растрепавшиеся волосы. — Это бывает, малыш, у всех бывает. Скоро пройдёт.
«Нет», — подумал он, но согласно кивнул. Это не пройдёт, это теперь навсегда, неизлечимо, как болезнь. Но, жена, в отличие от названного отца, права, к этому можно привыкнуть, нужно только смириться. И он уже почти смог.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доктор и Сказочник

Название: Доктор и Сказочник
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: *Амели*
Канон: И.В.Сыромятникова, "Колонизация"
Размер: миди, 4 430 слов
Пейринг/Персонажи: Ричард Андерсен / доктор Венсон
Категория: гет
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание: У неё есть мужчина, любить которого особо не за что, но зато очень удобно; у него — женщина, которую любить совершенно неудобно, но забыть не получается. А изоляция Гениуса-IV длится 15 лет.

«Из ничегонеделанья
Дождливою порой,
Когда бумага белая
Лежит перед тобой.
Из дуракаваляния,
Молчанья у огня,
Из просто ожидания
Тебя, тебя».
Олег Митяев

Доктор Венсон прикуривала, не прикрывая огонь ладонью даже в ветреную погоду, и Мелина всегда удивлялась, как у неё это получалось.
— Привычка, — пожала в ответ на вопрос плечами Венсон, щурясь от дыма, который ветер задувал ей в глаза. — Вторая рука всегда чем-то занята. Что-то случилось?
— Ничего, — Мел постаралась усесться на раскладном стуле как можно удобнее и вытянуть ноги. — Просто не могу уже сидеть в бумажках. У меня законный выходной, имею я на него право или нет?
Ксенобиолог затянулась и уточнила:
— И надолго это у тебя?
— Хотя бы часа на два, — секретарь, то есть теперь офицер по особым — почти всем — поручениям президента Биггера тускло улыбнулась. — Потом нужно будет отнести отчёты Фалмеру, взять у него новые данные, занести их в таблицы и можно на сегодня шабашить и спать.
— Хороший выходной, — согласилась Венсон и достала из ящика стола шоколадку. — Дели пополам, будем предаваться лени и разврату.
Мелина вскрыла упаковку и разломала плитку на мелкие, на один укус, кусочки, наблюдая, как доктор биологических наук возится с чашками.
— Не жалеешь, что осталась здесь?
Доктор Венсон удивлённо обернулась:
— С чего бы?
Мел опустила взгляд на стол, потрогала пальцем шоколадную крошку, а потом всё-таки ответила:
— Он же звал тебя с…
— Не звал, — поморщилась Венсон и вернулась к чаю. — Это во-первых. А, во-вторых, это не имеет никакого значения. Мне нравится этот эксперимент и мне не нравится психиатрическая лечебница.
Мелина вздохнула и виновато улыбнулась:
— Прости, это вообще не моё дело, да?
— Да, — Венсон пожала плечами и поставила чашки на стол. — Но это не важно. Это же Гениус, здесь всем есть дело друг до друга. Маленький коллектив, экстремальная ситуация… Так что не извиняйся.
Мел сделала небольшой глоток и поморщилась, обжегшись.
— Если бы он остался…
— Он не остался, — почти мягко, насмешливо остановила её Венсон. — И правильно сделал. Эта колония была не его решением, во-первых; кто-то должен был проследить, чтобы военные ушли тихо и мирно, это во-вторых; и, в-третьих, он их командир. Хорош бы он был, если бы бросил своих людей, да?
Мелина вздохнула и сделала ещё один обжигающий глоток. Было решительно невозможно понять, действительно ли Венсон так думает или просто убеждает себя. На самом деле, Мел даже не была уверена, что доктору Венсон нужен был этот группен-командер, или ей просто показалось.

***

Когда Ричард в первый раз купил пачку сигарет, командир посмотрел на него удивлённо:
— Ты разве куришь?
— Раньше нет.
Тёмные глаза просканировали его с ног до головы, и Карлос неодобрительно покачал головой:
— В твоём возрасте уже должны мозги отрастать, чтоб бросать, а не начинать.
Ричард вздохнул, сунул пачку в карман и понял, что забыл зажигалку.
— Курение не запрещено уставом, командир.
— Только в атмосфере.
Да, именно поэтому в его возрасте обычно и задумываются о том, что нужно бы бросить. У некоторых (на самом деле, у многих) даже получается, потому что перелёты по несколько месяцев без права задымить — отличное подспорье и мотиватор разом. Ричард искренне считал, что никотиновая ломка лучше выворачивающего на изнанку стыда, отвращения к себе и желания купить на все скопленные (а если продать квартиру — то, пожалуй, даже могло бы хватить на какой-нибудь гроб) деньги челнок и улететь к планете, на которой невозможно жить и на которую законом запрещено прилетать в ближайшие годы. Ричард не называет точный срок даже про себя. Как будто боится, что тот окажется слишком тяжёлым, неподъёмным камнем, который всё-таки стронет лавину необдуманных, глупых поступков.
— Я помню, Карлос.
И надо бы, надо бы по званию и форме, но они сейчас оба в увольнительной, и командир сам выбрал дружеский тон вместо командного.
— Ну, смотри, поймаю — взгрею.
Ричард кивает, улыбаясь, и возвращается к ларьку. За зажигалкой, без которой закурить будет затруднительно. Для первого раза он выбирает собственный номер, где его бы никто не смог увидеть: что может быть смешнее взрослого мужика, неловко пытающегося понять как обращаться со всей этой дрянью, и как затягиваться так, чтоб не заходиться кашлем?
Он всё ещё думает о том, что у сигарет мерзкий вкус. И не думает о том, что возможно на чужих губах он ощущался бы по-другому.

***

— Мам, почему ты мне всегда рассказываешь только эти сказки?
Доктор (Биггер раз за разом предлагал ей то должность министра, то вице-президента, но она неизменно отказывалась, соглашаясь только на обязанности, но не на звание) Венсон ласково погладила дочку по светлым волосам:
— Потому что он не написал ни одной сказки для детей, и его нет в твоей детской библиотеке, чтобы ты могла прочитать самостоятельно.
— Я уже большая?
— Нет, ты ещё маленькая, — дочка прижалась к ней, обхватив руками за шею, и доверчиво уткнулась лицом в плечо. — Но я думаю, что это хорошие сказки. Тебе не нравятся?
— Они грустные, — тихий детский голос был задумчивым и неуверенным, и доктор Венсон медленно гладила её по спине. — Но интересные. Расскажешь ещё?
— Пора спать.
— Мам, ну ещё одну.
— Хорошо, давай ещё одну. Какую ты хочешь?
— Про русалочку.
Доктор Венсон вздохнула и в который раз начала рассказ о сумасшедшей девчонке, отказавшейся от моря ради мужчины, которого даже толком не знала. Ей было этого не понять, но сказки не всегда нужно понимать, иногда их достаточно просто чувствовать. Тем более, что в итоге Андерсен написал о том, что такие девочки не получат ни моря, ни мужчину ради которого от всего отказались. А была ли рада Русалочку небу и новым сёстрам никто так и не узнал.

***

Спустя два года у Ричарда появляется привычка во время перелётов, когда начальство не находило для них срочную и бесполезную работу, оставив валяться на своих койках, крутить сигарету в пальцах. Карлос поначалу смотрел на него, готовый дать по шее, но Ричард не пытался закурить. На самом деле ему даже не хотелось. Только смешно было от того, что эта привычка оказалась куда сильнее тяги к никотину.
— О чём думаешь? — Карлос сел на его койку, пока остальные ребята собрались в другом углу с картами, и протянул ему флягу с чем-то крепким и официально запрещённым, а не официально разливаемым всем в соответствии с гостом.
— О Гениусе, — бездумно отозвался Ричард и сам удивился. На самом деле: нет. Не думал. Вообще ни о чём не думал, прокручивая в пальцах сигарету, как ручку, и проматывая в голове бессвязную киноленту дыма оседающего на светлые, спутавшиеся волосы. Серьёзно? О Гениусе? Два года прошло. Даже больше… — Да?
Карлос хмыкнул, кажется, восхищённо:
— Ты мне скажи.
— Не знаю, — Ричард запустил пальцы в короткие волосы, разгоняя кровь под кожей. — Не думал, а ты спросил и само ответилось. Не знаю.
Карлос аккуратно вынул сигарету у него из пальцев, достал из его кармана пачку и отправил в неё добычу, после чего вернул обратно в карман. Всё молча, не спрашивая и не объясняя. А потом поднялся и кивнул в сторону остальных:
— Пошли?
Ричард кивнул. Да, компания и карты — хорошая идея. Он даже может поставит свою долю выпивки, к которой не прикасался, и пачку сигарет, которые всё равно никто не выкурит, но побесятся.

***

— Эмили, — Биггер окликнул её на пороге лаборатории, и доктор Венсон обернулась, стягивая резинку с уставших волос. У неё был час отдыха по расписанию.
— Да?
— Тебя никто не обижает?
Она бы рассмеялась, но это было отчаянно неприлично.
— Всё отлично. И эксперименты последние удачные.
— Я не… не об этом.
Разумеется, он не об этом. Последние три года у Венсон появляются женихи раз в 3-4 месяца и исчезают спустя неделю. Что доктор Венсон умела на славу, так это останавливать то, чему не стоит даже начинаться. И в какой-то момент это начало беспокоить коллег. Тех из них, кого можно было назвать друзьями. А кого нельзя было?
— Я поняла, — она старалась улыбаться мягче. Настолько, насколько вообще могла, учитывая привычку выставлять колючки, или в лучшем случае огораживаться хитиновым панцирем на вроде тех, что есть у её подопытных. — Всё правда хорошо. Просто не хочется, — она развела руками. — Не хочется. И морочить голову — тоже. Что ты так смотришь? У меня есть дочь, у меня есть работа и мне не нужно думать о том, как бы прокормить себя и её.
— Дело ведь не только в детях и том, как прокормиться, — Биггер смотрит на неё тяжело, будто камнем давит. — Понятно, что тут никто с голоду не умрёт. Но ведь это же не всё.
— Не всё, — согласно кивает Венсон и достаёт сигарету, прикуривает, прячась за зыбкой завесой дыма. — Но того, о чём ты говоришь, ладно-ладно, не смотри так, любви, если тебе так лучше звучит, мне не хочется.
Больше — не надо.
У неё есть дочь, любить которую было легко и естественно. Где-то там, в научном исследовательском институте у неё был отец, любить которого было сложно и тяжело, но увлекательно и опасно, как заниматься канатоходчеством без страховки. А ещё где-то по тёмным космическим просторам носился мужчина в военной форме с неуступчиво-прямым взглядом, любить которого было не за что, но зато очень удобно.

***

У его невесты тонкие запястья, пахнущие пионами и утренней росой, тёмные волосы, как свежая зола, и негромкий голос с хрипотцой, от которого мужчины предсказуемо сходят с ума. Ричард знакомится с ней в каком-то баре, где она подрабатывает по вечерам. А через два дня она оказывается в его квартире, в его спальне и он ласков с ней, осторожен и мягок. Он гладит её волосы, струящиеся между пальцев, на которых осел тяжёлый, как смог, воздух её работы, полный винных паров, запаха жаренного мяса и дешёвого табака. Он слушает, как она зовёт его, и послушно отзывается.
Они женятся через четыре месяца, Карлос дарит им какой-то бессмысленный чайный сервиз, который нетрезвый брат невесты разбивает через два часа («На счастье», — шепчет ему на ухо его уже почти совсем жена, и Ричард кивает ей, потому что действительно счастлив), а ещё через неделю (восхитительную, он даже курит в два раза меньше обычного) его отправляют в рейд, и Ричард уезжает, немножко пьяный счастьем и женой, целующей его на прощание.
Он возвращается через четыре месяца, жена ждёт его дома, со светлыми, как пшеница, волосами и сакральным вопросом: «Правда мне так лучше?» — и Ричард кивает, просто потому, что с детства запомнил, если девочке кажется, что вот так ей красивее, не надо говорить ей правду, если тебе за это не платят денег. А он выбрал другую профессию. Ричард просто смотрит на светлые (гладкие, Господи Боже, идеально — идеально! — уложенные) волосы, чувствует запах то ли ирисов, то ли ещё каких-то цветов и думает, что всё плохо. Очень. Просто пока об этом знает только он.

***

— Мама, а я выйду замуж? — дочь порой радовала вопросами, от которых Эмили Венсон хотела закатить глаза и проигнорировать, как бессмысленные.
— Если захочешь, котёнок.
— А ты не захотела?
«Чувство такта — моё», — с досадой и гордостью отметила про себя Венсон, вспоминая, как отравляла спокойную жизнь отцу в детстве. Может быть, она была к старику в чём-то несправедлива, в конце концов, засунуть её в лечебницу он попытался только ближе к концу третьего десятка лет, а не сразу, как юная Эмили стала проявлять характер. А ведь было за что…
— Мы оба не захотели, котёнок.
— Из-за меня?
— Нет, — доктор Венсон даже улыбнулась такому нелепому предположению. — Конечно, нет. Из-за меня.
Несостоявшийся муж был уверен, что из неё выйдет худшая мать в мире, именно так он и сказал ей, когда они расстались. А через две недели, Венсон поняла, что беременна, и ничего ему не сообщила об этом. Она бы и отцу не сказала, но тут уж… нечего мечтать о невозможном.
— И никогда не хотела?
Доктор Венсон устало вздохнула и отодвинулась от стола, чтобы внимательнее посмотреть на серьёзную дочку.
— Что-то случилось, котёнок? Тебе кто-то сделал предложение? — она улыбнулась, представляя, как сватовство должно выглядеть в исполнении детей. Но дочка только отчаянно помотала головой, и Венсон, пожав плечами, вернулась к работе.
— Ты не ответила.
Разумеется. Что она могла ответить? Что, может быть, если бы было больше времени, если бы время вообще было, то она, возможно, могла бы захотеть, но не успела? Воспоминания не были болезненными, они напоминали гладкие, отшлифованные морскими волнами камни, которые лежали на дне сознания, под слоями вод повседневных мыслей. Не опора, не фундамент — бросовое сокровище, сродни тем, что хранят дети в самодельных шкатулках. Венсон было приятно порой перебирать их, как фотографии с летнего отпуска, или привезённые сувениры, но говорить об этом… говорить о нём — это разрушить всю молчаливую магию, обратив её в стылую пустоту.
Поэтому она молчала, год за годом, даже с дочерью, которая знала сказки Андерсена наизусть, и, если б помнила, то смогла бы и сама сложить два и два. Но, к счастью, котёнок тогда была ещё слишком маленькой.

***

Разводился Ричард почти со скандалом. В том смысле, что сбежал в самый напряжённый момент в командировку за несколько звёздных скоплений от стремительно становящейся бывшей супруги.
— Вы же хорошо жили, — Карлос смотрит на него с недоумением, когда они остаются вдвоём на камбузе, потому что даже если по всем правилам безопасности солдаты не готовят себе сами — это не значит, что им не придумают работу в наряд. Это же армия… — Что случилось?
Ричард бы с удовольствием объяснил, что красивая жена — это прекрасно, но не тогда, когда при взгляде на неё, ты раз за разом вспоминаешь совсем другую женщину. Не такую красивую, не такую нежную, ни разу не покладистую, а колючую, жёсткую, даже ядовитую, но такую… фатальную… Чтобы объяснить это — пришлось бы рассказать слишком много: о Гениусе, о себе и о чём-то ещё, что Ричард не мог сформулировать. О чём-то, что отделяло по-настоящему живущих людей от обывателей. Доктора Венсон с остальными от них с Карлосом.
— Ей не идёт быть блондинкой, — просто пожимает плечами Ричард. Это ничего не объясняет, конечно, но всё началось со светлых волос. И со здорового образа жизни, в котором не осталось места женской коже, пропахшей табаком. Раньше, засыпая рядом с женой, он видел сны о диковинном мире, а теперь — при взгляде на неё вспоминал всё в реальности.
— Ты серьёзно?
— Давай будем считать, что да?
Карлос смотрит на него несколько секунд, и переводит тему на предстоящие учения. Ричард знает, что он умён и внимателен, что он уже давно понял, что все странности в поведении друга всегда — который год уже это правило без исключений — связаны с одной и той же планетой. И так же понял, что Ричард предпочитает об этом не говорить, и никогда не настаивал. Действительно хороший друг и командир.

***

Венсон впервые просыпается от сна, в котором к ней приходит её… Сказочник. Он не соврал ей ни о чём, ни разу, скорее всего, просто не успел, но легче звать его так, чем по имени. От звука имени, что-то дёргается и саднит внутри. Она смотрит в потолок и на ощупь шарит по прикроватной тумбочке в поиске сигарет. Доктор Венсон знает, что в ней говорит не тоска о потерянном, просто потому, что нечего было терять. Это была душевная ссадина от несбывшегося, от упущенного начала. Будь у них хотя бы месяц — было бы проще. Было бы знание того, что она сама могла бы чувствовать к нему, узнав лучше. И знание о нём было бы тоже.
А вместо этого с ней десять лет неяркий призрак, защищающий от романов, от которых уже не получится сбежать на другой конец галактики. Было что-то нечестное и несправедливое к Сказочнику в том, чтобы любить его только для того, чтобы не бояться других неудачных романов, не бояться несложившихся отношений в пределах одного дома.
— Я бы извинилась, — одними губами, беззвучно, прошептала Эмили Венсон потолку, за которым раскинулось бездонное небо и глубокий космос. Там, между звёзд, дай Бог, до сих пор летал упрямый мальчишка, хотя нет, уже давно мужчина, который не верил в них и убеждал в том, что нужно спасать себя и бросить эту планету, которую изуродуют по милости корпораций, если ничего не сделать. Сказочник просил спасать своих детей, а не чужой мир. Ему действительно… было не всё равно на их жизни.
Это её тогда и купило.
— Люди так дёшевы, да, Сказочник?

***

Когда он опять женился, почти случайно, Ричард понял, что в жизни что-то крупно идёт не так. Он заранее не верил, что из этого брака что-то выйдет, и отмалчивался на вопросы жены о детях, которые они, конечно же, заведут. Карлос, с которым он уже сравнялся в званиях, смотрел на него сквозь табачную завесу очередного бара, в котором они коротали вечер и спрашивал:
— Ты счастлив, как влюблённый вдовец. Зачем всё это?
Он пожал плечами:
— Устал приходить в пустую квартиру, а кошка сама себя не накормит.
Друг хмыкнул и разлил по рюмкам новую порцию горячительного:
— Домой пьяным не приходи сегодня. Нет, знаешь, дружище, вообще не приходи никогда. А то если ты ей так честно ответишь, то не развод получишь, а топор в голову, — он выпил и поморщился. — И, знаешь…
— Суд её оправдает, — закончил его мысль Ричард.
— О чём и речь, дружище. О чём и речь. Не хочешь о ней ничего рассказать?
— Вы же знакомы, — он с сомнением посмотрел в собственную рюмку, решая, умеренный сегодня день, или ну его к чёрту… — Ты даже подарил ей ту книжку о… о чём?
— Не важно, — Карлос отмахнулся, забыв, что в рюмке ещё что-то оставалось. — Я спрашиваю не об этой твоей… самокормящейся кошке, которая сбрыснет куда-то через пару лет. Тебе не кажется, что уже прошло достаточно времени, и можно поговорить о той женщине?
Определённо, сегодняшнему вечеру было не дано стать умеренным. Такие разговоры вести нужно даже не на пьяную голову — только на абсолютно неработающую.
— Прошло двенадцать лет, — спокойно уточнил Ричард и замолчал. — Двенадцать лет с тех пор, как ничего не было, Карлос.
Друг молча налил ему новую рюмку до краёв.
— Ничего не было, но мозги ты где-то потерял.
— Да. Дикая планета с безумными тварями. Толпа сумасшедших, верящих, что они лучше остальных знают, как жить. И женщина… Она не курила, Карл, она дышала этим чёртовым табачным дымом, он оседал на её волосах, и мне казалось, что если я прикоснусь к ним, то на пальцах останется этот дым, она хмурилась и улыбалась, и говорила, что чудовища — тупые, а потому ничего не смогут сделать. Карлос… мы, понимаешь, мы, десант, ничего не могли с ними сделать, хотя, конечно, некоторые старались не делать даже то, что могли бы, но всё равно… А она нежно улыбалась при разговоре об этих тварях и не видела в них никакой проблемы!
— И ты…
— И я её бросил там. Их всех.
Карлос усмехнулся. По мнению Ричарда, за это его стоило презирать, но, кажется, ему сочувствовали.
— И даже не поцеловал на прощание?
Внутри что-то дёрнулось, сорвалось, разбилось на осколки, что-то останавливавшее воображение всю дюжину лет. И Ричард очнулся только после того, как его рюмка вдребезги разбилась о стену. Карлос смотрел на него… как на безнадёжно больного.
— Осталось три года.
— Да, я успею развестись перед посещением могил.

***

Доктор Венсон прошла по дому, выключая везде свет. С тех пор, как котёнок переехала в новый дом с мужем, тут было пусто и тихо, как в глубоких пещерах. Дочка не забывала маму и бывала здесь регулярно и даже порывалась оставаться с ночёвкой, но доктор всегда отправляла её домой. Она ещё не так стара (совсем ещё не стара, если уж откровенно), чтобы бояться оставить её одну.
Тишина и пустота дома не давила на неё, скорее мягко окутывала, убаюкивая. Венсон нравилось сидеть в кровати, укрывшись пледом и читать. Почему-то, оставшись одна, она снова пристрастилась к художественной литературе. «Всего лишь скрипач» не захватывал сюжетом или историей, но мысли легко скользили вдоль повествования, порой уходя в далёкие от сюжета размышления, а потом снова возвращаясь то ли к истории, то ли к искажённой биографии великого сказочника. Книга спокойно отпускала её в сон, к совершенно другому Сказочнику, которому Венсон рассказывала об успехах приручения багов. Останься он с ними, и смог бы увидеть всё собственными глазами. Но этот дикий в своей первозданности мир был её командер-Сказочнику чужд и неприятен, конечно, он не мог остаться здесь, когда в космосе оставалась вся его жизнь. Венсон не думала обижаться тогда (на что бы? Она тоже не променяла свою жизнь на человека, которого знала так недолго), не сожалела и сейчас, но, право жаль, что она не может позвонить или написать письмо. Рассказать если не о багах, то о том, что он зря тревожился о них, уезжая, у поселенцев Гениуса всё замечательно и, в целом, куда лучше, чем у многих жителей более цивилизованных миров.
Если он жив и не сгинул ни в какой заварушке, то очень скоро, осталась всего-то пара лет, Сказочник узнает, что всё в порядке, из сводок новостей. Если ещё помнит о них. Осталось так мало дней, относительно уже прожитых тут в тишине и покое. И почему-то каждый новый хоть немного, но длиннее предыдущего. Венсон вовсе не ждёт снятия изоляции, о нет. Это не принесёт ничего, кроме бумажной волокиты, десятка скандалов, нового столкновения с корпорациями и выматывающей нервотрёпки для всего руководства, к которому она всё же относилась, хоть и отказывалась от любых должностей. Гениус слишком мал, чтобы должность была важнее реальности, а потому титул «доктора» ни от чего её не спасёт. Ещё она боялась узнать новости об отце, боялась, что потеряла его, хоть это и разрешило бы множество — почти все — из её проблем, но всё-таки Венсон не хотела потерять едкого, тиранично-безжалостного, снова едкого старика, от которого всю жизнь старалась держаться подальше. Её вполне устраивало знать, что он жив и здравствует, не пересекаясь с ним. Идеальный расклад.
О встрече со Сказочником она не думала. С чего бы ей случаться? Ему незачем и не за кем лететь на Гениус, а она не собиралась покидать планету. Не будет никакой встречи.
И письмо ей писать тоже некуда, хотя и есть о чём.
«Я создала твой призрак на этой планете, — думала она, отложив книгу и засыпая. — Позвать бы священника, чтобы он изгнал его, но чёртову дюжину лет не доходят руки. Хорошо, что ты не знаешь об этом».

***

— Твоя кошка сбежала от тебя! — Карлос смеялся, выслушивая душещипательный рассказ о разборках с командиром Ричарда, которого его жена умудрилась окрутить. — Это восхитительно, ты не находишь?
— Если б мне ещё не нужно было скрывать облегчение от этой новости, — чистосердечно признавался он, — было бы вообще идеально. Но это было бы неразумно. А то ещё обидится за невесту, начнёт со свету сживать…
— Он и так начнёт.
— Не, так он меня куда-нибудь отправит, к кому-то другому под руководство, чтоб я его сокровище вернуть не пытался.
Карлос снова заржал:
— Хотел бы я на это посмотреть!
— Ничего, — успокоил его Ричард, — не расстраивайся, у тебя будет шанс понаблюдать за другим зрелищем, — веселье внутри незаметно угасло. — Хоть и не столь забавным…
Карлос ткнул его кулаком в плечо, то ли ободряя, то ли поддерживая, то ли выражая недовольство испорченным настроением.
До снятия изоляции с Гениус-IV оставалось меньше года. И Ричард действительно успел развестись. С созданием семьи с самого начала что-то не задалось, ещё с того момента, как он предлагал доктору Венсон с дочкой покинуть ту дрянную планетку, а она отказалась. То ли смерть в жвалах гигантских монстров казалось привлекательнее, то ли он совершенно не умел правильно предлагать… Теперь уже не узнаешь.

***

— Эмили, — Биггер смотрел на неё с тем предчувствием усталости, от которого заранее начинают ныть зубы, — скоро к нам прилетят гости.
Она кивнула, мрачно улыбаясь:
— У меня есть календарь, я знаю. Ты готовишь делегацию встречи?
— Я хотел бы, чтобы ты её возглавила.
Венсон нахмурилась и покачала головой:
— Ты же знаешь, старик, я не сильна в дипломатии, — это было мягко сказано, она не смогла договориться даже с собственной семьёй. — Тебе лучше подобрать кого-нибудь другого… Почему бы не Мелину?
— Потому что ты твёрже, чем она, и… Эмили, ты ведь сама отказалась от всех постов, так что это будет как бы неофициальная встреча, но при этом и… на высшем уровне сразу. Чтоб они не успели обнаглеть в первые же пять минут. А то наши люди… да что я тебе говорю, ты сама знаешь, за эти пятнадцать лет все отвыкли от необходимости конфронтации с властью.
— Потому что с тобой нет нужды воевать, — невольно улыбнулась Венсон. — И потому что все мы тут фанатики-единомышленники. И что же, ты надеешься, что мой скверный характер заменит кабинетный опыт?
— У других и того нет, — Биггер взял её за руку, вероятно настраивая на более доверительный лад. Не уважай она его так сильно за всё, что он сделал для них на этой планете и ещё до неё, Венсон рассказала бы ему многое об эффективности таких фокусов в её адрес. — Эмили, кто-то должен это сделать, а тебя все уважают. И там… там ты тоже заставляла с собой считаться, даже…
Даже собственного отца, да.
— Хорошо, — она тяжело поднимается из скрипучего кресла. — Хорошо, Биггер, я сделаю, раз тебе больше некому это поручить. Пойду готовиться, осталось меньше двух недель, верно?

***

Ричард шёл за малолетней всадницей гигантского жука в оглушённом состоянии, и хорошо, что здесь была тропинка, потому что он сильно сомневался в своей способности смотреть себе под ноги сейчас. Пятнадцать лет он был уверен, что встретит здесь только большое братское кладбище, которое уничтожит. Выжжет из мира, из собственной памяти вместе с памятью собственного позора и трусости, вместе с памятью о людях, которые думали, что им по плечу невозможное. И вот он тут. В мире людей, которые действительно совершили невозможное.
— Командир, просыпайся, — по личной связи позвал его Карлос. — А то можно решить, что ты разочарован, что тут живые люди…
— Я…
— Всё нормально, — успокаивающий, поддерживающий голос. — Всё понятно.
Дальше они шли молча, девочка оглядывалась на них, но ничего не спрашивала. Удивительно нелюбопытная. А, может быть, её просто заранее предупредили как себя вести, когда появятся незнакомые вооружённые дяди. Тогда удивительно послушная девочка.
— Мы ждали вас два дня назад, — из-за деревьев выступила женщина, с непослушными светлыми волосами, высеребренными редкой сединой, и Ричард задохнулся от мгновенного узнавания (полтора десятилетия прошло! он не должен помнить её так ясно!) и неверия. И единственное, что помогло прийти в себя — ответное удивление в её глазах и нервное, более резкое, чем было когда-то, движение, которым она прикурила местную (толще и длиннее привычных большому миру) сигарету. — Давно не виделись… Сказочник.
Ричард улыбнулся ей, этому прозвищу, которое впервые услышал, но… она помнила его имя, и это неожиданно согрело. Как будто извинило его старую слабость.
— Не ожидал снова увидеть вас, доктор Венсон.
Где-то там, за спиной, на всё ещё продолжающем работать канале личной связи, задохнулся Карлос, а потом выругался и зло, и весело одновременно.
— Догадываюсь, что ожидали, — она повернулась спиной, и кивнула, приглашая следовать за собой. — Идёмте, покажу вам город. Сегодня вашим людям ничего не придётся жечь.
— Я уже понял, — вредный доктор топорщилась от поднятых колючек, но они не задевали его, они были даже приятны.
— Разочарованы?
— Да, — честно признался Ричард. Пятнадцать лет, именно столько он ждал возможности сжечь этот мир, подогнать его под устоявшийся стандарт. — Но рад этому.
Венсон неопределённо хмыкнула, а Ричард подумал, что в этот раз он, возможно, сможет остаться, если она опять не захочет улететь. Наверняка не захочет. Просто остаться, чтобы внимательнее рассмотреть и изучить этот новый, удивительный мир. Первый не разрушенный мир эпохи человеческого освоения космоса. А там… Он не хотел загадывать.
У них было всего несколько встреч. Возможно, этого могло хватить только на иллюзии и самообман. Возможно, из этого ничего путного не выйдет. Но он уже сбежал один раз, не попробовав ничего сделать, и пятнадцать лет ждал и не верил в возможность вернуться.
И вот у него есть не шанс, но возможность снова что-то сделать. Так что он теперь хотя бы попробует.
— Поздравляю, — едва слышно прошептал Карлос по связи, но Ричард услышал и улыбнулся ещё шире.
Мир больше не отдавал привкусом пепла, на его плечах не лежала вина за смерть нескольких тысяч человек, и всё снова было прекрасно. А в десяти шагах впереди шла самая незабываемая женщина этого мира, и какое счастье, что у него теперь женатый командир, а то ещё пришлось бы ругаться…

---

Когда-то я была маленькая и наивная, и думала, что работодатели пытаются всеми силами наебать работников на деньги.
Нет, блядь. Если бы, блядь. Нельзя, блядь, быть такой наивной
В первую очередь всегда пытаются наебать на обещанный график работы.
Вобщем, неделя становится ещё веселее и ещё веселее.
Почему-то мне кажется, что надежда на увольнение останется неисполненной...

---

Может, кто-нибудь хочет однострочников? А то неделя такая хорошая будет, что хочется думать о чём-то приятном.
Самые живые фандомы сейчас: Благие Знамения, Сыромятникова, Камша, Золотой Ребёнок, но не обязательно.
С вас канон, герои, ключ. С меня обещание попробовать.

---

Моё начальство то ли тупое, то ли смелое, никак не могу решить.
Но скорее всё-таки тупое, судя по тому, что пытается от меня тихариться и не приезжать даже ради того, чтоб вычетов навешать, пока я в магазине.
А я прям с порога радую коллег подходом, что мне лень ехать за зарплатой и вообще лишних денег на это нет.

---

"Нам внятно всё..."
(ц)

Лучшее стекло, это когда тебя разбивает на осколки, распыляет в мелкую, дисперсную пыль и при этом в какой-то мере тебя разбивает ещё и восторгом. Потому что самые безнадёжные ситуации это не те, из которых ты не можешь выбраться, а те, из которых не хочешь.
В общем, я о чём же хотела поорать, я нашла мне нашли изумительное, хрустальное, тонкое, как нефтяная плёнка на воде, стекло, стеклянный шар, новогодняя ёлочная игрушка, падающая из рук по осколкам которой ты идёшь дальше. Отравляющая свинцом хрусталя медленно, тягуче, проникая в мысли, наматывая тебя на себя виток за витком. Тексты об которые хочется рассуждать, которые хочется курить, как ещё одну грань, версию, возможность канона. Осколки, в которых тысячи раз отрозился один солнечный луч, пока они всё глубже и глубже опадали в бездну. Тянущее, давящее чувство падения-взлёта.
Навылет абсолютно.
Прекрасное, прекрасное Яблоко от прекрасной JMA в переводе замечательной bangbangbaby.
Чудесный текст, который падает в грудь каплей серной кислоты и медленно прожигает её даже не насквозь, а вглубь и вширь.
Текст о том, как прекрасное хрупкое совершенное узорчатое стекло, которое чудом легло тебе в ладони, хочется разбить.
Текст о том, как жаждется быть разбитым. Нет. Не быть разбитым. Найти того, кто мог бы тебя разбить. В алмазную, убийственную пыль.
Я, положа руку на сердце, даже не знаю кого я в этом тексте могу понять лучше Кроули или Азирафаила, но Азирафаилу я завидую ослепительно и жадно. Не боли, если что, а именно тому, что он нашёл того, кто стал так близок, так важен, так дорог, как Кроули ему. И на этом фоне то, что Кроули уничтожил всё, что было у Азирафаила, отнял всё, что было смыслом и сутью, отнял даже себя — блекнет. Ослепительное право, шанс и возможность встретить того, кого ты не будешь останавливать у незримой стены вокруг себя, того, кто будет стоить всех рисков и всей возможной платы.
Сочувствовать Азирафаилу? О нет. Нет-нет-нет. Завидовать ему. Даже когда он сходит с ума от боли, даже когда он осыпается песком в пустоту их (и Её, и его) нелюбви, даже когда пламя и лёд предательства размалывают как жернова зерно. Будет славный хлеб, поверьте, но сейчас даже это не важно. Зёрна алкают жерновов, но находят гораздо реже, чем могло бы показаться.
И вот знаете, всегда, читая фанфики по этому фандому, я чувствую, я вижу, что там, у Азирафаила, неизбежно будет эта стена, даже там, где ангелу не нужно будет защищать себя, он будет защищать демона. А тут, вот именно тут, именно в такого Кроули Азирафаил мог влюбиться настолько, мог пропасть настолько. Только в того, кого не нужно защищать. В того, кто возьмёт всё, что ты хочешь, можешь, готов отдать (просто - всё) и ни сердце, ни рука берущая не дрогнут. В того, кому ты не боишься или готов (но пока, здесь - только не боишься, готов - будет позже) причинить боль. Это, в какой-то мере, смешно и грустно, что в такую любовь Азирафаила я поверила в тот момент, когда Кроули перевернул последнюю, лежащую рубашкой вверх, карту.
Азирафаил, мальчик мой, тебе так больно, так пронзительно, до слёз, до взрыва сверхновой в мозгу и сердце, больно. Ты чувствуешь, как вселенная рождается в тебе? На этом дне - дне бездонной бездны, в низшей точке непрекращаемого падения - ты чувствуешь эту секундную точку опоры от которой можно оттолкнуться?
И отдельно размазывает чистотой то ли незамутнённостью привязанности и потребности Азирафаила. То ли саморазрушительностью Кроули. Ангел, который чувствует любовь. Как мы чувствуем запах, как чувствуем прикосновение, тепло, вкус, звук. Он не почувствовал Кроули? Он закрыл глаза на то, что Кроули его не любит?
Но знаете, я думаю, что нет. Я думаю, что он прекрасно и ясно чувствовал любовь Кроули. Он, влюблённый, делал шаг и протягивал руки к тому, кто любил его. Просто такая демоническая любовь - разбить в осколки. И ведь что завораживает, это то, что Азирафаил Кроули нужен и важен, дороже собственной жизни, собственного благополучия. Кроули готов рискнуть всем, чем угодно, готов выйти против Ада и Небес только ради того, чтобы узорчатый, тонкий, как скальпельный разрез, хрустальный шар опустился ему в ладони. У Кроули нет, просто нет ничего дороже и важнее, чем Азирафаил, ставший смыслом, целью и - тоже, как и Кроули для ангела - сутью.
Но, пожалуйста, мы говорим о демоне. Не в том смысле, что зло и не способно на добро, а в том, что он уже раз собственными руками уничтожил себя, лишил себя самого сокровенного. Люди учатся на своих ошибках. Иногда. Демоны - куда реже.
И хрустальное чудо, дар, шанс сминается в ладонях, жаждавших и не умеющих хранить. И вгрызается тонкими прозрачными осколками в ладони.
Вы когда-нибудь ловили себя на желании сломать что-то хрупкое? Разрушить гармоничное? Испортить идеальное?
Ляпнуть кляксу на лист бумагу, швырнуть грязь в стену, разбить зеркальную анфиладу, пнуть грандиозный карточный дворец... Что угодно, что творилось часами, годами, столетиями, а может быть безвозвратно разрушено, сломано, осквернено в мгновение. И безвозвратно или потребует таких усилий, что возможно легче было бы сделать что-то новое. Это искушение разрушения, смертности и гибельности всего.
– Лонгви, – кивнул Тир.
– Да.
– Совершенно беззащитный город.
– Идеально защищенный. Он настолько красив, что никто и никогда не осмелится его разрушить. А если такие времена все-таки наступят, то мир, в котором Лонгви разрушат, уже не будет Саэти. Это будет какое-то другое, крайне неприятное место.

(ц)

Эта цитата очень много говорит о Саэти, или о том, что думает Эрик о Саэти. Потому что разрушить прекрасное, хрупкое, беззащитное - просто дьявольское искушение. Так же, как ударить по больному. И это, чёрт возьми, волевое усилие, вечное, которое тебя останавливает, потому что ты знаешь, что на самом деле, желая увидеть это крушение, ты не жаждешь его, ты сам себя за него возненавидишь.
Волевое усилие, которое не может совершить демон.
Так же, как не может возненавидеть себя.
Поэтому в конце, там, где Азирафаилу досталась боль (симптом того, что что-то не в порядке и это надо решать, боль в нашем мире - это не кара же чёрт возьми, это аварийные огни, тревожные костры, маяк, указывающий, где случилась хуйня), Кроули досталась пустота. Я уже говорила, что из этих двоих нужно завидовать ангелу? Ну вот вам ещё одно доказательство, потому что там где в Азирафаиле пусть мучительно, но ослепительно и ярко бьётся жизнь, Кроули получил ничто, ступил на грань небытия буквально. Демон же.
Тот самый, что второй раз за жалкие шесть тысяч лет уничтожил самое дорогое, что у него было. Давайте поплачем над Кроули, м? Он тут тот, кто действительно страдает, пусть и сам в этом виноват. Точнее, он даже страдать уже не может. Изнемогающий, не имеющий на страдание права, такой умный, такой сильный, такой слабый, хрупкий и глупый. Не заметивший, что игра стала жизнью, шутка превратилась в жажду воздуха и воды. Месть стала единственным обезболом, глотком воздуха, которым ненадышишься, который Кроули себе перекрыл.
Ну как перекрыл... Зависит от того, что решит ангел.
И отдельно не могу не орать от вот этого вот прекрасного:
Азирафель отвернулся от Бога.
И Бог закрыла глаза.
Ад — это не грешники. Это не ложь, не зло и не ненависть. Ад — это просто отсутствие Бога.
Я даже не знаю, от чего меня больше размазывает. От того, что даже упиваясь своей обидой, Кроули всё равно — не смотря ни на что, вопреки оглушающему желанию снять вину с себя и возложить на Неё — всё равно оставляет первое действие за ними. За теми, кто был оставлен. Не просто так, в ответ на.
Или от этого больного, отчаянного, неизбытого преклонения перед Ней и по сей день.
Или от того, как демоны (все скопом и каждый по отдельности) должны страстно завидовать грешникам, павшим в и руки, но всё равно любимых. Тем, кого готовы простить и принять обратно. Глупым смертным, которых любят всегда, от которых не отводят глаз никогда, не смотря на то, сколько боли и обиды они причиняют и себе, и Ей, сотворившей и и любящей. Представаляете, как демоны века и тысячелетия захлёбываются болью и завистью к тем, кому они пытаются создать ад, н уступающий их аду. И всю вечность распяты на осознании того, что ничто и никогда не сравнится с отсутствием любви.
А теперь финита, самое прекрасное, самое изумительное, те самые осколки, что впиваются Кроули в ладони, но которые он не может почувствовать.
Возможно, Азирафель возненавидит его, когда очнётся. Демоны не способны любить, но умеют ненавидеть. И это хоть как-то заполнит пустоту.
Вот в чём главная беда их, демонов. Не в том, что не любят их, Боже правый, это никогда не было самой большой бедой, беда в том, что не любят они сами. А Бог есть любовь. И пока любовь в вашем сердце, Бог тоже в вас, даже если вы не чувствуете взгляда, не чувствуете Бога, Бог всё равно в вас.
А Азирафаил - любит. И его ад совсем не тот, что у демонов. Он и сам не стал демоном, потому что стать падшим ангелом не то же самое, что стать демоном. Потому что раз уж обретена свобода воли, то творить зло или добро, или ничего не творить - всё это личный выбор каждого.
А ещё Кроули тоже любил. Шесть тысяч лет. А потом превратил всё это в осколки, и теперь ему конечно же по настоящему пусто, потому что как ещё может быть, когда нет Бога в душе, верно?
Порыдаем над Кроули, м?
Там ещё есть вторая часть, но она в процессе перевода и мне очень, бесконечно интересно, станет ли вторая часть о возвращении Кроули Бога в его душу. Это было бы ослепительно, иссушающе и вдохновляюще красиво. Исцеление через боль, как выдёргиваемые из ран осколки. Говорят, что разбитое стекло обратно не склеишь, но можно снова расплавить и выдуть заново, рискуя получить в лицо лопнувшее раскалённое стекло. Но получив шанс увидеть хрупкое, бесценное чудо снова на своей ладони.
Возможно, демоны тоже умеют учиться на ошибках? Хотя бы на своих. Хотя бы повторив их ещё раз.

---

 Гита Ягг из Ланкра, рада видеть вас у себя
Что привело?

---

Ибо.

Название: Ибо.
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Размер: драббл, 424 слова
Канон: Благие Знамения
Пейринг: Кроули, Азирафаил, Гавриил, Вельзевул
Категория: мы без понятия
Жанр: зарисовка
Рейтинг: G
От автора: торта у меня нет, зато есть парвада.

— Мальчики, на будущее, за вами могут наблюдать и без чудес, — заметил подошедший со спины Гавриил, когда Кроули и Азирафаил расцепили руки, вернув себе собственный облик. Стоящая рядом Вельзевул кивнула.
— Идиоты.
Кроули подавился воздухом, а Азирафаил улыбнулся так радостно и смущённо, что сложные от головной боли лица стали у всех трёх его собеседников.
— Что вы здесь делаете? — попытался отвлечь всех Кроули.
— Гуляем, — объяснила Вельзевул.
— У вас свидание? — снова просиял Азирафаил, и воздухом в этот раз подавилась Вельзевул. Гавриил только вздохнул и с сочувствием посмотрел на Кроули. До чего ангел довел, а!
— Нет.
— Удивительно, — заметила Вельзевул. — Когда это в прошлый раз сказала Михаил, звучало гораздо отвратительнее. Из-за Михаил?
— Из-за того, что раньше вместо свидания нам не приходилось утихомиривать десять миллионов ангелов и столько же демонов.
Кроули почувствовал, как похолодело адское пламя в его груди.
— Так что вы здесь делаете?
— Ищем тихое место, — буркнула лорд Вельзевул и поморщилась, как от головной боли. — Где не будут мешать работать.
— И заодно напомнить Азирафаилу, что отчёты никто не отменял, — улыбнулся Гавриил, а Кроули всё лучше понимал, за что архангела не любит его ангел, а лорд Вельзевул предпочитает иметь дело с кем угодно, кроме него. — И о лимите на чудеса.
— Он помнит, — ухмыльнулась Повелительница Мух. — Судя по учёту чудес Кроули.
— Молодец, — тут же похвалил подчинённого Гавриил, потом покосился на Змея. — Ты тоже, — добавил он уже гораздо суше.
— Твоя школа? — заинтересовалась Вельзевул, будя в Кроули недобрые подозрения. В самом деле, чтобы заподозрить в подобном архангела нужно... Знать... Сталкиваться... С чем-то подобным в его исполнении. Серьёзно?!
Кроули с осторожным любопытством посмотрел на босса.
— Скорее перенимают опыт талантливых подчинённых, — ухмыльнулся Гавриил, а Азирафаил смущённо (Кроули готов был поклясться, что именно смущённо) заалел и опустил глаза. "Мать моя Всевышняя, — то ли восхитился, то ли выругался Кроули. — Что за трындец. Хуже конца света".
Теперь на него с сочувствием посмотрела лорд Вельзевул. Вы когда-нибудь видели сочувствие в исполнении Повелительницы Мух? Вот и у Кроули адское пламя окончательно заледенело.
— Ладно, — хлопнул в ладоши Гавриил, — мы пойдём дальше, а вы не забывайте про отчёты и работу.
"Я вообще не твой подчинённый", — подумал Кроули, но промолчал. В конце концов, тупой он что ли возмущаться, когда даже Вельзевул согласно идёт следом.
— Всё-таки, думаю, что у них свидание, — мечтательно вздохнул Азирафаил.
"Блядь", — кратко охарактеризовал своё мнение на этот счёт Кроули, но снова промолчал. Потому что спорить с ангелами, конечно, можно и часто весьма успешно, у Кроули был богатый опыт. Но стоит это делать только в одном случае: если вы готовы услышать его новую версию понимания происходящего. А Кроули, признаться, и текущую-то с трудом переваривал.
Поэтому он и не сказал Азирафаилу ничего. Ибо.

---

В общем, есть девочка, коллега, в детстве мечтала по её словам стать Чикатило (но я думаю, что всё-таки не прям в том детстве, в котором я мечтала быть рабовладельцем), уверяет, что он охуенный чувак, а с приходом на эту работу мечты детства стали ближе и понятнее.
Так вот, эта девочка уже сказала, что в глубинах моей души обитают чудовища хуже Чикатило, покупателей и гнева руководства - моё эго. При том, что я всегда говорю "да, конечно" и "извините"... И мы мало общаемся не по работе... ГМ!
И:
- Ты не теряйся, говори погромче... И не улыбайся. А то когда ты улыбаешься, ощущение, что а спиной ты прячешь нож и сейчас будешь кого-нибудь резать, - посоветовала всё та же девочка с Чикатило в душе.
А когда я думала "съебитесь все нахуй, заебали" другая девочка сказала мне, что у меня глаза как у котика из Шрека, но на неё так не смотреть, потому что на неё не действуют, она не Шрек.
Я заебался, я пока остаюсь.

---

ИО 18-25

День был... своеобразным. С попыткой гордо уйти, но мне не дали, а я ведь нашла такой отличный повод, который и мама бы поняла, ибо чтит законодательство, но люди мудаки, люди решили что если мне так надо, ок, можно сделать и по закону В этом, конечно, тоже есть свои плюсы. Временные. Потому что я надолго не хочу.

Поэтому давайте порадуемся прекрасному!!!

Я облегченно вздохнул и поймал себя на мысли, что только теперь эпизод с Челленджером можно считать завершенным. Была, конечно, возможность позлорадствовать на тему "корпорант корпоранту в штаны нагадил", но кто школьные ссоры помянет - тому глаз вон. Мы уже давно не студенты и я сильно сомневаюсь, что мое похищение с Тассета заказал лично Гай. Оно мне надо, разбираться, кто есть кто в этом гадючнике?
Маааааааааааааааальчик мой! /утирает слёзы умиления/

- Пишут, что бюджет Комстара сильно пострадал, корпорация на гране банкротства.
- Еще бы! - хмыкнул Белый Шакал. - Такие страховые выплаты, штрафы, плюс восстановление всего, что они наворотили, за свои средства. Кстати, ты заметил? "Биотекник Ланд" объявила о модернизации производства, а "Минерал Джинерик" - о закрытии двух рудников и полной эвакуации населения целой системы. Причем, на эти две корпорации у меня компромата нет.
- Ну, они же об этом не знают! А вот "Пан-Галаксис" заявляет о том, что разрушение спутника Катрианы - часть плана терроформирования. Измельченная порода, осаждаясь на планету, должна связать избыточный атмосферный хлор. Это вообще реально?
- Не имею ни малейшего понятия. Но отмазка хорошая.
- А литий из породы они контролируемо извлекли, чтобы предотвратить, стало быть, нежелательное загрязнение.
- Вот это я понимаю - бизнесмены! - хохотнул Линдерн. - Теперь они еще и денег с акционеров потребуют.
- И, возможно, даже получат.
МААААААААААААААААААЛЬЧИК МОЙ!!!!!!! /Рыдает от восторга и любви/

Вообще, это была охуенная прода, особенно та часть, что про асоциаьность и проверяющего, и я всем сердцем надеюсь, что следующая будет не через полтора года...

---

За что люблю рейтинговую часть ФБ: мне ничего не надо делать.
А с тех пор, как кэп взял на себя выкладку ( ), то не просто ничего, а вообще ничего.
И это прекрасно. Да здравствует лень!

---

Потащено у  Le Cygne de feu

1. Авторам — сколько впроцессников у вас на сегодня?
Какой интересный вопрос... Ну допустим 10 +/- тех, над которыми я так или иначе собираюсь страдать в обозримом будущем по актуальному фандому, и ещё 45 разной степени живости и вероятности того, что они будут дописаны. Но, кажется, где-то ещё валяются неучтённые черновики.

2. Что собираетесь читать следующим? (фики и не только)
Вообще дочитывать "Смерть или Слава", а из фанфиков, у Моры было два новых текста, до которых я ещё не добралась.

3. Что предпочитаете — канонверс или АУ?
Юст и стекло я предпочитаю. А про АУ... зависит от того, делает ли оно интереснее и красивее. Иногда полное АУ мира (или судеб персонажей) с сохранением характеров - это изумительно красиво и просто "А-а-а, хочу ещё и такой канон", или какой-то ключевой поворот сюжета изменяется или наоборот, казалось, что вообще не ключевой, но из него, и если то, что из него - интересно то оооо, дайте-дайте-дайте. А бывает, что АУ превращает всё во вселенскую скуку или в самой сердцевину своего замысла убивает какие-то очень важные характеристики персонажа, которого непонятно тогда как воспринимать и за что его любить?

4. Какой фэндом/пейринги предпочитаете читать?
Вера Викторовна Камша: Сильвестр / Катари, Алва / Сильвестр, Рамон / Ротгер, Капрас / я не знаю с кем, кто-нибудь вообще пишет фикло про Капраса? Базиль Гризье / Сезар Мальвани (не спрашивайте, у меня есть фанон о постканоне недописанного канона), Рудольф / Лемке (тем более не спрашивайте)... Вобщем, понятно, почему я так мало читаю по одному из своих самых любимых фандомов.
Ирина Владимировна Сыромятникова: Гай Челленджер / Джон Рейкер, Сатал / Томас, Ларкес / Тодер, АнаТуле / Номори, Коси / Никар (и очень-очень тихо Хамат / Никар), Бастиан / Ребенген, Ребенген / Гэбриал, Карани / Родерик, Икторн / Фернандос, Венсон / Андерсен...тут тоже понятно
Магия превыше всего: Бахрушин / Чижевский, жестокий человек мне выжрал мозг.
Благие Знамения: внезапно, но я читаю Главный пейринг, Гавриил / Азирафаил, Гавриил / Кроули...

5. Нравится ли вам какой-нибудь крэк пейринг?
Да гм... вы б спросили, нравятся ли мне нормальные пейринги... А то у меня ощущение, что с чем бы я не прилетела - это каждый раз странно. Вон с главными героями Знамений повезло, и то они не мой ОСНОВНОЙ пейринг...

6. Последнее, что вы прочитали, и оно заставило вас смеяться?
Панкеева... кажется.

7. Последнее, что вы прочитали, и оно заставило вас плакать?
Королевская Кровь и Глинглокский лев

8. Предпочитаете - "им пришлось делить кровать" или соседи по комнате/квартире?
Да какая разница, лишь бы полыхало и ничего не было Зависит от героев и подачи на самом деле.

9. Фейковые отношения или брак по договоренности?
Брак по договорённости, в нём хоть какой-то смысл есть. А иногда и такой, очень даже разумный смысл.

10. Взаимно сохнут друг по другу или враги-друзья-любовники?
Главное, чтоб всё было сложно и вдумчиво. Я вообще люблю фикло про отношения в одни ворота, что за вопросы?

11. Фик про детей (или с участием детей) или друзья с детства?
Про детей редко бывает интересно, а про друзей детства пишут через раз так, будто их в колыбели и обвенчали...

12. Друзья с привилегиями или тайные любовники?
Второе, наверное. Нафиг мне привелегии в дружбе?

13. Бывшие или ER?
Ещё ничего не было - мой выбор!

14. Авторам — запостите без контекста кусок диалога из впроцессника.
— Архангел Михаил оскверняет храм своего тела пищей? — насмешливо тянет Кроули, разболтано подходя ближе. Осторожно красться — ниже нашего достоинства, верно?
— Архангел Михаил любит запах хорошего кофе

15. Запостите без контекста последнее написанное предложение.
- Во мне ничего нет…

16. Опишите свой самый объемный (на сегодня) впроцессник.
Пиздец у всех, но в конце всё хорошо.

17. Опишите фик который только задумываете.
Пиздец у всех, и хорошо не будет

18. Имеется ли у вас распорядок чтения/написания текстов?
Нет, а жаль.

19. Ваш хэдканон для любимого персонажа.
Тварь, которая сама во всём виновата и оторвёт голову любому, кто попытается сказать, что виноват кто-то другой, не дай божечки тот, кто Твари дорог.

20. Имеется ли у вас любимый автор/текст? Расскажите ему об этом.
 Moura, Мора, Морочка Тысячу раз сожгла моё сердце
Ну и Камша, Панкеева, Сыромятникова, разумеется.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Дождались

Название: Дождались
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Размер: драббл, 311 слова
Канон: Ноблес
Пейринг: Рейзел, Франкенштейн
Категория: джен
Рейтинг: G
От автора: было написано на ноблес-однострочники

Рей сидит и пьёт чай, вспоминая, как пол тысячелетия назад так же проснулся и встретил потрясающих человеческих и не очень существ, которые раскрасили его жизнь новыми — не серыми — красками, наполнили мир смехом и голосами, взамен ветра и шелеста дождя. Франкенштейн сказал, что его сон не стал причиной того, что их не смогли защитить от Союза. Значит, они прожили свою жизнь и умерли, в мире и покое. Этому надо было радоваться, но Рейзел чувствовал несправедливую обиду и досаду, что они не дождались его.
— Мастер? — Франкенштейн появился на пороге как всегда верной и бесшумной тенью. Виновник того, что Рейзел привязался к тем, кто не мог идти с ним весь его долгий срок жизни.
— Да.
— Всё готово, чтобы разбудить детей, хотите поприсутствовать?
— …
— …
— Франкенштейн?
Слуга вздохнул и пожал плечами с каким-то досадливым смирением перед жизнью:
— После того как вы уснули, больше некому было стирать их воспоминания, так что они сначала узнали про ноблесс и оборотней, потом и про вас тоже. Ну и решили, что в благодарность вам должны вас дождаться обязательно.
— …
— Так что с мисс Юной, не ожидал от неё, кстати, разработали безопасную для них процедуру долгого сна.
— Ты не должен был… — Рей помнил, что люди должны жить свою жизнь, не оглядываясь на древние расы.
— Мастер, я решил, что лучше им ставить эксперименты под моим контролем, чем самостоятельно.
— Ты сказал, что они…
— Что их никто не убил. Это чистая правда. Я не сказал, что они умерли. Хотя они, конечно, гораздо старше, чем вы их помните, — в голосе Франкенштейна сочувствие и понимание. Невыносимо.
Рей в первый раз в жизни почувствовал что-то похожее на злость, вставая, чтобы пойти за ним и увидеть де… нет, уже, наверное, не детей. В голубых, как весеннее небо, глазах напротив не было ни капли раскаяния. Только нежность.