Ко мне на фикбуке пришёл комментатор. И должна заметить, что давно я так не радовалась комментариям под своими работами. Коммент был, правда, не про текст, а вопрос про канон, но это драббл по "Сиэль. Последняя осенняя история". ГОСПОДИ ЧУВАК ТЫ ЧИТАЛ ЭТОТ КАНОН АААААААААААА!!!!!!

---

В пятницу ударил мороз -6 (не смейтесь люди из регионов, где зима каждый год) и с деревьев величаво и торжественно опала зелёная листва: орех, клён, акация... Восхитительный запах свежей листвы в морозном, кристальном воздухе, ух!
А потом на следующий тень потеплело и зарядил такой классический бесконечный осенний дождь. Первый за осень. У нормальных людей снег приходит, а у нас вот такой дождь.
Всё, что вам нужно знать о крымской зиме.
Одна надежда на то, что кот отъелся в этом году, не то что в прошлом, и будут хоть какие-то всплески зимы нормальной, а не местного разлива А если мороз будет бить ещё и не сразу после дождя - ваще офигенчик будет, где купить губозакатательную машину?

---

Всё, что мне нужно знать о ФТ-2 — это то, что они вернули моего любимого автора

---

Команда за которую я буду играть

---

 Liss-ka, добро пожаловать)))
Что привело ко мне?

---

Когда кажется, что страньше некуда, Лётик падает в пейринг с персонажем о котором сказали пяток слов (о том, что он был), и во второй, с персонажем, который был в кадре несколько секунд и не имеет даже имени. А потом я спрашиваю почему мне никогда не додают. Да просто потому что люди вокруг - нормальные Хотя иногда я действительно не понимаю, как можно было не заметить, оно же в глаза бросается

---

О Фантастических Тварях

Дамблдор (на этом, кажется, можно остановится) Дамблдор прекрасен каждую секунду в кадре. И есть в нём что-то очень светлое и жинелюбивое, как будто мир в его присутствии становится светлее и легче.
А ещё меня просто навылет то, как Ньют после беседы с ним вот это вот "Дамлдор..." сказал. И "Опять он то делает", и "Господи, совсем не изменился", и "почему ему так тяжело отказывать, особенно после того, как он не стал спорить и принял твой отказ?", и "Господи, я ОПЯТЬ"
Речи Гриндевальда куда вменяемее ТЛ. И он всё-таки стремиться уговорить присоединиться к себе тех, кто ему нужен. Стремиться к тому, чтобы к нему пришли по доброй воле и остались. Ну и да, да, я же говорила, что он за власть магов над маглами, а не как было у Тома: уничтожим грязнокровок, будем убивать маглов, муа-ха-ха, мы тёмные маги. В его программе есть какой-то смысл, вобщем-то понятно, почему за ним идут маги. Гы-гы, а ещё он пугает их в конце магловским оружием, то есть обращает внимание на то, что происходит за пределами магического мира. Ах да, а ещё он дьявольски убедителен, и американцам пришлось сменить трёх охранников. Овод, блин, магического мира, тот тоже влюблял в себя своих надсмотрщиков, когда в тюрьме сидел.
Братики Скамандеры - братики. И это замечательно, вы знаете, я люблю хорошие семейные отношения.
Было почти забавно смотреть на историю Литы (хотя мне её жалко), после того, как два года все, кажется, были уверены, что она плохая девочка из тёмной семьи, уйдёт к Гриндевальду, кинув обоих братьев. А тут нате вам. Твист покруче внезапного родства Криденса, по чьему поводу я ожидаю разъяснений. Ну и вообще, если он вот на это "твой брат упивался твоими страданиями, а теперь хочет тебя убить" после рассказа Литы сразу поведётся, то рискует проассоциироваться с Ричардом, чего бы мне не хотелось.
Ковальского жалко((

---

И ещё о ФБ, о Стартреке, который я не смотрел, но читал. Благородные враги в переводе от  пополь вух. Автор Zauzat
В каком-то смысле это феерический текст, потому что я за него орала дня три, потом много думал, снова орал в кого-нибудь, кого поймал и обсуждал, снова думал. Так-то нормальное шиперское фикло, с хёрт-комфортом, пейрингом и вот этим всем, но вы же понимаете, скучно читать про пейринг, не ломая себе мозги.
А "Враги" прекрасно прогнали меня через эмоциональные качели, и перемололи несколько раз в хлам. Причём тем, что должно было бы быть флаффом и помощью - перемололи вообще вдребезги. Потому что разница во взглядах, да. Вообще, мне кажется, что автор несколько поторопился со спасением Боунза. Начало вот просто отличное, именно эта даже не отчаяние уже или боль, а усталость предельная, крайняя, когда "на том свете отдохнём" - это мечта. О том свете, где можно отдохнуть. Только не от работы (хотя от неё тоже можно было бы), от себя, от вины, от осуждения и отторжения тех, кого честно и всерьёз в лучшем случае уважаешь и ценишь, в худшем - любишь всем сердцем. Вообще изумительно показано, насколько люди субъективны, насколько не внимательны и не мудры в своём взгляде на других людей. Потому что ни призрения, ни отторжения в окружающих не было. Они беспокоились о нём, не знали, что случилось ну и да, просто в целом все заёбанные вкрай, потому что постоянные нападения, постоянные потери, потому что всем плохо и ни у кого нет ни сил, ни времени на то, что бы разбираться в чужой тонкой душевной организации. А чужая вина и отторжение, презрение и чуть ли не пожелание смерти, которое Боунс видит - это его собственное. Он так думает, так чувствует о себе, и - прекрасный эгоцентризм - уверен, что мир с ним солидарен. Фиг там, конечно.
И вот эта боль, вина, отчаяние, за месяцы переплавившиеся в изнемогающую усталость оно просто великолепно выписанны. Так что не то что сердце сжимается, вся грудная клетка сжимается. И чёртового "комфорта" для персонажа ждёшь отчаянно, ждёшь за него, потому что сам Боунс ничего не ждёт. Он под присланным ему приговором подписался и сбегать, защищаться не хочет, не может. Не чувствует себя в праве. А никто не видит. Кирк, серьёзно, у меня к тебе вопросы. К остальным - нет, а к тебе да. Потому что ты лучший друг, потому что ты должен был заметить, что всё с Маккоем очень неладно. Я понимаю, что тебе тоже плохо, что на тебе корабль, что у вас почти война (для вас - настоящая, без почти), но ведь с Боунсом это происходит давно, неужели ни в какой момент ты не заметил, что у него всё хуже, чем могло бы показаться? Не мне осуждать, разумеется, не человеку с эмпатией уровня ложки (привет, Рон, будешь моим духовным братом?), но я даже не знаю чем восхититься больше: уверенностью Кирка, что Боунс со всем справится, или способностью Боунса делать достаточно обычное выражение лица, когда его ежедневно перемалывает в пыль и спрессовывает обратно, чтобы не вызывать подозрений в своей адекватности?
Не могу сказать, что Спок тут умнее и внимательнее. Спок просто телепат, так что он читерит. Но чёрт, отдых - это то, что было Боунсу нужно. И вот тут автор начал торопиться. Может просто охренел от того количества слов, которое нужно написать, чтобы вытащить занозы и стеклянные осолки из Маккоя медленно, аккуратно и ещё дать время зажить, прежде чем его можно будет коснуться. Не могу, опять же винить, я как пытаюсь представить, понимаю, что легче утопить, кого-нибудь. Поэтому, а может быть и нет, может быть автор действительно так думает (не верю, там слишком правильно и идеально выписано начало, чтоб я поверила, что автор просто не сечёт фишку, а не решил, что "нафиг, я шипер, я просто шипер, и это текст про пейринг, а не вот про это всё!), дальше доктора быстро спасают от его демонов.
Ох-хо-хо, какие сокровищницы боли и треша порой открываются, когда один герой спасает другого быстро. Какие бездны... И не могу даже упрекнуть пока в нелогичности. Он безмерно логичен и рационален в своём решении рассказать Кирку про письмо адмирала, в решении выяснить, что это за ересь, как можно быстрее поставить на ноги Боунса, а для этого ведь надо вскрыть и прочистить рану, да? Да. Наверное. Пожалуй.
И не важно, что это - предательство. Из лучших, чёрт возьми, побуждений. Но для Маккоя это - предательство. Обманутое доверие. Удар, когда позволил себе открыться, позволил себе поверить, довериться, поделиться тем, что внутри - разделить с тем, кто дал тепло, дал отдых. Дал покой. Короткий, но это как вода в пустыне иссушённому жаждой настолько, что он даже не осознаёт желания пить. Маккой доверился... и оказался предан. Вообще нормальные люди в нормальном состоянии такого обычно не прощают. Или прощают очень долго, очень муторно и тяжело. И, наверное, никогда не полностью. Нет, не так, простить, поняв мотив, признав правильность и необходимость этого предательства - могут. Но вот доверять... Никуда не уйдёт это внутреннее напряжение, это прочерченная теперь граница - защитный круг. Никуда не уйдёт, не исчезнет знание, что вывернутое тобой на изнанку сердце могут отнести и предать публичному разбору, потому что так "правильно". Ну правильно, наверное, да. Логично. Кратчайший путь к поставленной цели, да. И ты всегда будешь об этом помнить: его не остановит твоё доверие, твоя уязвимость, твоё нежелание, если он сочтёт, что ты не прав.
Предательство. И неуважение.
Собственно, кмк, единственная причина по которой Боунс в тот же момент не схлопывается сам в себя и вообще очень быстро успокаивается, соглашается и пропускает удар дальше, будто так и надо, будто это его вина... Ага. Да. К этому моменту Боунс не просто привык видеть свою вину во всём, не просто уверился, что его винят все вокруг, он считает это заслуженным. Не расскаиваясь в принятом решении (сожалея о последствиях, но даже сейчас считая, что поступил так, как должен был), он признал справедливость кары. И даже пусть ему уже пару рас сказали, что всё не совсем так, что он имеет право на свою правду, пусть ему прямо сейчас говорят, что не ненаидят его и что за бред вообще, как он мог подумать? У него на уровне нейронных связей в мозгах к тому моменту было, что если его "бьют сапогом" - это нормально.
Но аааааааа!!! Он ведь придёт в себя. Он уже постепенно, медленно делает первые шаги. На самом деле быстро, как реактивная пружина, а значит потом будет откат. Но уже в более уверенном состоянии. Уже с пониманием того, что он всё-таки имеет право просто дышать, что ему не нужно стремиться к смерти. И вот тогда, о да, тогда предательство Спока станет перед котиками в полный рост. Обманутое доверие. Разрушение личных границ. "Мой дом - моя крепость", говорят, людям непросто пережить насильственное проникновение в собственный дом, теряется часть ощущения безопасности мира, стабильности. Стены, которые должны были защитить, оказались ненастоящими. А тут даже не дом, куда ближе, глубже, уязвимее. И при том самым, наверное, худшим способом. Ладно бы если б спок связался с Пайком сам, спросил щито а хуйня, выяснил и организовал бы сеанс связи Пайка с Боунсом, лучше даже молча. И потом бы покаялся, мол, доктор, это было ненормально. И неправильно. Вам нужно было поговорить. Ай, да чёрт бы с ним, даже с Кирком бы поговорил "капитан, я ещё плохо разбираюсь в психологии людей и, возможно, чего-то не понимаю" и они бы то же, тихо разобрались и организовали тет-а-тет с Пайком... Вместо этого они устроили публичные разборки. На трёх-четырёх человек. Это же ад. Я физически чувствовала и ледяной холод от горла до живота - боль, обида, непонимание это-то за что? И жар, пламя вокруг, сжимающее виски, поджигающее всё пространство и тебя вокруг - стыд, желание избыть себя из реальности, не быть тут, не присутствовать при том, как тебя выворачивают наизнанку.
Да, Кирк, у меня снова вопрос, я понимаю, что тебя до глубины души пробрало и возмутило, как твой лучший друг мог подумать, что ты так к нему относишься, но всё-таки в следующий раз (я надеюсь его не будет, конечно) постарайся свою мысль о том, что ты бы никогда донести без наезда на человека, который и так последние месяцы захлёбывается виной. Вот ещё один повод почувствовать себя виноватым перед тобой - ему явно лишний.
Вобщим, я прям предвкушаю, СКОЛЬКО котикам предётся разгребать (и никогда не разгребсти до конца, даже если Маккой и никогда не попрекнёт), когда Боунс, во-первых, поймёт, что это было, по настоящему поймёт, во-вторых, перестанет оправдывать подсознательно всех своей виной, а в-третьих... а втретьих поймёт, что на самом деле всё он понял сразу, а вина всё скрыла только от сознания. Граница, граница недоверия, барьер за который не пустишь по доброй воле (телепат, конечно, но важно ведь не то, что можешь взять, а то, что тебе хотят дать) он уже появился, он возник в момент удара, просто не рефлексировался.
И разговор с Пайком - тоже шкатулочка отборного битого стекла. Как ни смешно - для Пайка в первую очередь. Маккоя здесь отпускает. Временно. Ненадолго. Ему долетит позже, и, наверняка, наложившись на тот же откат, когда его догонит поступок Спока. А здесь, здесь и сейчас, осколочная, стеклянная шрапнель разлетается по внутренностям Пайка. Потому что своей рукой толкнуть в ад человека, которому должен жизнь... Человека, от чьей работоспособности зависят жизни членов экипажа, тем самым подвергнув угрозе десятки, сотни людей, потому что главный медик, он не зря главный. Потому что смешать человека с грязью, сделать его нерукоподаваемым (в его собственных глазах, вот где самый ужас) за то, что он выполнял свою клятву, свой долг, пусть ты и не согласен с ним в этом... Но не настолько же, в самом деле. О, Пайк в этой сцене хлебнул из того же кубка, из которого пил Маккой. И для Пайка всё сегодня тоже не закончится, ему предстоит пить из этой чаши ещё не одну неделю. Долг - миссия - который привёл к смерти тех, кого ты должен был спасать. Невнимательность, которая превратила в ад жизнь человека, которому ты должен жизнь и здоровье, и едва не привела к его же смерти. Красивая, до ослепляющей боли, встреча.
Принаться, где-то в этот момент, в рамках именно этого сетинга, именно этого фика, я шипнула Пайка с Маккоем, охуенно про них таких было бы прочитать. Пыль стеклянныя, кромка лезвийная, чистая ключевая вода, розовеющая от крови. Определённо, это могло бы вынуть из меня сердце и фигурно его нарезать. Хочу фанфик по фанфику, простите.
А самое жуткое в этой сцене это то, что хоть она и сказала Маккою, что он имеет право жить, но отнюдь не решила проблему полностью. Да, мешало дышать Боунсу то, что ему в праве считаться человеком - не в биологическом смысле - отказывал человек, которого он уважал. Не просто уважал, чьё мнение было достаточно весомым, чтобы определять право Маккоя на существование. И вторым фактором то, что он считал, что второй человек, которого он уже не только уважает, но и любит, согласен с этой оценкой. И всё это наложилось и на его собственную вину. И да, оказалось, что Кирк ничего такого не имел ввиду... забавно, я тут уже два раза обращалась к Кирку, мол, что ты творишь, но он, пожалуй, единственная часть мира Маккоя, которая в этой истории полностью вернулась на своё место, без каких-либо оговорок. Ну, логично, учитывая, что единственная вина Кирка это то, что он был недостаточно внимателен и проницателен в состоянии такого собственного завала и нервного напряжения, что было бы куда удивительнее, если б он был достаточно внимателен. Да, я помню, что в начале бухтела, но будем справедливы, мне просто было чутка обидно.А вот с собоственной виной и Пайком всё гораздо хуже. Потому что никуда не уйти от трёх трупов. И никуда не уйти от того, что Пайк писал это письмо. И чувствовал то, что писал. Да, это был сброс негатива, да, да, да... Но ведь нельзя сказать, что он бы никогда? Нельзя даже сказать, что это была короткая вспышка, которая потом прошла. Она была достаточно сильна, чтобы быть написанной. Достаточно, чтобы пусть мысленно, но выбирать самые жестокие формулировки. Сердце, разум Пайка прожили и прочувствовали каждое слово. Сколько понадобится времени, чтобы эта мысль, как откатившая и снова накатившая волна, пришла-вернулась к Боунсу? А с ней придут и сомнения во втором письме. Второе - официальное. Первое - от избытка эмоций. Какое сильнее? Это даже если забыть, что негативные эмоции застревают в памяти сильнее и дольше, спасибо эволюции. Но тут дело даже не в этом, а в том, что это второе письмо Пайк писал почти тогда же, когда и первое, писал так "как надо", в то время как первое живое, настоящее, истекающее эмоциями.
Просто бесконечные хранилища будущей боли открывают быстрые спасения. Как залеченная рана с оставшимся внутри осколком. Я даже не знаю, с одной стороны, я с удовольствием бы прочитала вторую часть, когда всё вот это вот догонит Маккоя. Когда осознание своей вины достаточно отравит и раскачает Пайка (и в это раз руку придётся подавать Боунсу, о, спаси того, кто создал твой ад, потому что он воистину заслуживает спасения, в каком бы огне не сгорал ты по его вине). Когда Спок поймёт как неисправимо он ошибся тогда, поймёт, почувствует в течении чужих мыслй и эмоций, напорется, как корабли на айсберг, на эту границу напряжённого, болезненного, кровоточащего недоверия. Когда Кирк, придя в себя в мирное время, до конца поймёт, что едва не потерял лучшего друга из-за того, что был слишком невнимателен, слишком эгоистичен (на самом деле нет, но мы же помним через какое кривое зеркало на мир смотрел Маккой в начале "Врагов"). И как всё это будет их раз за разом размалывать, пока они не вынут, наконец, полностью эти застрявшие осколки из себя. Навсегда оставшись с ноющей на погоду болью, куда без этого, всё проходит, это верно, но ничто не проходит бесследно, но всё-таки уже целые и почти здоровые. А с другой стороны, может, ну её, эту вторую часть, когда у меня есть собственная голова для дыма от травы. (Я так рассуждаю, будто там автор на изготовку стоит, со второй частью. Или уже даже написал, и осталось только переводчика уговорить )
Единственно что могу сказать о самой концовке: зачем? Оно так красиво закольцовывалось: вина которая унесла жизни одних близких, стала спасением для других. Вот то самое, про то, что ты никогда не заешь какую именно лавину стронет брошенный тобой камень. Про то, что преданность, честность, доброта - человечность в лучшем из возможны проявлений - в конечном итоге не пропадут втуне. Это было чертовски красиво. А эпилог там... ну, он просто лишний. Нафиг мне эти подробности уже? Они не имели никакого отношения ни к хёрт-комфорту, ни к красивому сюжетному кольцу, но ладно, можно простить такие мелочи, верно?
Я не знаю, я не могу сказать, что "Враги" идеальные. Но в фикле, как и в книгах, я придерживаюсь старого доброго правила: если тебя зацепило - значит история сработала. И чем сильнее зацепило - тем лучше сработало, а всё, что ты можешь потом тексту предъявить - это мишура и пыль. Этот текст жрёт мои мозги уже почти 5 месяцев. Он катает меня на эмоциональны качелях и предлагает мне с десяток мясорубок, через которые можно себя прокрутить. Я счастлива, что прочитала его. Счастлива, что могу думать о нём, что могу переживать его, злиться в нём, ворчать из-за него (потому что баба яга против, и вообще по другому думала), сострадать ему. Моя бесконечная благодарность и автору, и переводчику за возможность всё это пережить, за желание обсуждать способы приготовления героев.
Это замечательная история, и именно поэтому я не могу с ней во всём согласиться, потому что она заставляет меня чувствовать и думать самостоятельно, иметь своё мнение на её счёт. А что ещё от истории, собственно, надо?

---

Осалена  Rustor:

Правила: 7 дней, 7 обложек любимых книг, каждый день приглашаем к участию одного человека.

День первый. Осаливаю  Silisa

Человек Горошина и Простак, прекрасного Шарова (я периодически пыталась рыдать пока читала его книгу о сказках и сказочниках ХД) с иллюстрациями Ники Георгиевны Гольц.
Прекрасная сказка, не для младшего дошкольного, но чудесная детская сказка. Добрая, пронзительная и очень... бескорыстная. Замечательный Главный Герой, который просто ааааах, особенно в некоторых моментах. Потому что много мы читали сказок про то, как Герой спасал и женился на принцессе, но много ли есть сказок, где главный герой встречает Принцессу, влюбляется, но спасает её не для себя, а для того, кого она любит и кто тоже любит её. И того юношу тоже спасает. Очень человечная история о том, что человеком надо быть потому, что ты человек, а не потому что иначе корону не получишь. И Юноша там, тоже просто восхитительный, хоть его и мало, но это тоже история о том, что нельзя себя предавать, даже во имя любви - нельзя. А какая там ездовая муха! А наставник его! Ай, боже, люблю эту историю. Она... то ли очень во многом про мои представления о правильном, то ли мои представления и об неё в итоге во многом формировались.

а это просто одна из самых любимых иллюстраций оттуда. И вообще один из самых любимых романтичных артов у меня

День второй. Осаливаю  Пэмдар

Первая книга цикла, который не просто один из главных фандомов моей жизни, а и одна из главных книг в жизни. Очень многое было об неё, в ней и про неё. Очень люблю этот канон, мир, автора. За очень многое. За всё и за всех, кто танцевал и до сих пор танцует в моей голове. За множество людей, которых я узнала благодаря Этерне. Господи, что можно говорить, если этот книг изменил понятийно-ассоциативное восприятие иных слов. Мир никогда не будет прежним после этой истории. Значения слов и явлений расширились, углубились и стали... интереснее. А ещё там есть Катари, и уже только этого хватило бы на самом-то деле.

День третий. Осаливаю  [Alegria]

Собственно - тот самый сорт героина на котором я сидела до ОЭ, с начала шестого или пятого класса, кажется. И где-то до конца десятого-начала одиннадцатого, когда я как раз упала в Этерну и какое-то время эти две волны радостно гуляли по голове парой. Ах, сколько идей, аушек, продолжений, приквелов и сайд-стори было придумано к этой истории. Вместо фанфиков я тогда читала критические статьи от "Мильона терзаний" до Белинсого, заставив моего репетитора по русскому перерыть всю свою домашнюю библиотеку в поисках всех книг, где Горе хотя бы упоиналось. Потом сделала тоже самое с городской библиотекой. Кажется, библиотекарша меня возненавидела настолько, что даже разрешила вынести из библиотеки невыносные книги, чтоб от меня избавиться, когда я их отксерю. На данный момент у меня, если не путаю, семь изданий, тех, что мне подарили, и тех, что я сама себе купила. Кажется, вессь класс с седьмого класса ждал КОГДА ЖЕ МЫ НАЧНЁМ его изучать, потому что наблюдали эту книгу у меня на столе КАЖДЫЙ день (я знала наизусть её всю, и даже критическую статью из неё процентов на 60, но когда читала слова приобретали больший вес, глубину, звучание в моей грудине).

День четвёртый. Я очень пунктуальна, да.

Это первая книга трилогии о попаданце. Я рыдала над каждой, каждой раз когда перечитывала. Там в анотации сказано, что это история о попаданце, который не знает секрет пороха или ещё каких-то прогрессивных штук, которые могли бы дать ему плюшек. Без магических способностей, без покровителей, без какой-то особой удачи. Вобщем-то он там сразу оказывается каторжанином-стройбатовцем, которого не спрашивая его желания запихнули на чужую ему войну в чужом ему мире. В мире, который ему ненужен, ради людей, которые ему чужие, за страну, которая ему никак и что за нафиг. Единственное с чем ему в начале повезёт, это с двумя друзьями, но не то что б ему повезло даром. И друзья эти такие же "безнадёжные" как и он. А потом случается "что-то", что заставляет его уже сбежав вернуться на эту войну. И это "что-то" - это когда жизнь его носом, носом натыкало в последствия его побега (не только его, но его как части той армии, которая могла защитить эту деревню)
- Скажи, Гарт, если бы мы там не побежали...
- Да, скорее всего, с этой деревней бы ничего не случилось.
- Мне нужно вернуться.
И вобщем-то, это история - о высоком праве защищать. Защищать не для того, чтобы стать героем, получить любовь или уважение (потому что нет, всю первую книгу, когда мальчик-сисадмин себя гоняет до кровавого пота в глазах людей этой страны - он отребье, не стоящее доверия или уважения, преступник, овца на убой), а чтобы быть человеком. Ну и да, мир заметит. Мир оценит. И воздаст тебе наградой, которая позволит повесить на тебя ещё больше ответственности, работы и возможностей защищать.
Но в конце, знаете, всё будет всё-таки хорошо. Герои, потеряв одних друзей и получив других, пройдя сквозь боль, кровь и грязь, всё-таки смогут защитить этот свой мир. А потом ещё раз пройдя через боль и грязь поднять страну обратно, чтобы в ней можно было жить. И всё будет хорошо. Угу, а я, кажется, готова снова прослезиться от избытка эмоций.

День пятый. Я всё ещё быстра.
Самое забавное, что с одной стороны много книг, которые я люблю, или которые мне нравились, но... их именно что много и часто нет причин выделить какую-то из них больше другой.

Это исторический художественный роман. Мой дедушка его обменял на бутылку хорошего коньяка, который стоил сильно дороже, причём обменял на очень старенькую и обтрёпанную книгу (там твёрдая обложка была сложена пополам и вообще стала мягкой вся), но это было время дефицита, а мама такое очень любила читать. А дедушка любил маму. В общем, лет в 13 мне её дали со словами "очень любила в детстве, хорошая подростковая книга". В обще-то да, это было очень увлекательно. И эмоционально очень. А почему бы и нет, книга о восстании Уота Тайлера. Книга, в финале которой главного героя казнят, а вскоре и главная героиня погибает. И знаете в чём изюм? В том, что о казни Джека нам скажут в самом начале. В самом-самом начале.
Я даже не рыдала над этой книгой. Не могла. Нельзя рыдать, когда Джоану приговаривают к отрбанию руки за то, что она помогала бунтовщику (Джеку, да, которого она любила с юности.. И он её. К их любви автор была жестока и милосердна разом), а она, злая, решительная, как птица бросающаяся на волка, спрашивает какую именно руку ей дать, а когда её жалеет палач и говорит, что мол ту, которой открывала дверь бунтовщику, гордо и радостно объявляет на всю площадь, что она распахнула ему дверь обоими руками. И, знаете, там даже у её мужа, который, её к тому моменту... в общем они были бы счастливы избыть друг друга из своих жизней, духу не хватило просто стоять и смотреть, хотя он то как раз против мятежа боролся В общем, вытащилл её с помоста. Ну правильно, ей ещё понадобятся руки, чтоб попытаться заколоть короля за казнь Джека и погибнуть.
И перед казнью Джека тоже плакать нельзя, когда он разговаривает с другом, с соратником, с аристократом (сын кузнеца), о том, почему тот вообще решил во всё это ввязаться. И вот они стоят, разговаривают, вспоминают прошлое... перед казнью... а на них смотрят очень странно, потому что Джека только что поймали потому, что жена его друга его выдала. А они вот, дружат, разговаривают. Гордые.
Удивительно, но самое главное, что я помню об этой книге - это гордость. Молчаливую такую, не кичливую, насквозь пронизывающую героев гордость.
Хорошая подростковая книга, да.

запись создана: 06.10.2018 в 17:32

---

 [Alegria], привет /мурррчит/

 Ori1990, очень рада видеть у себя. Тут должен быть вопрос о том, что привело, но я в этот раз, кажется, догадываюсь, что Ирина Владимировна

 Tadanori, мыр-мыр-мыр, Золото, надеюсь тебе будет здесь уютно

---

Предложение, от которого нельзя отказаться

Название: Предложение, от которого нельзя отказаться
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Размер: миди, 5 334 слова
Канон: Хроники Странного Королевства
Пейринг: Флавиус/Алиса Монкар (слушайте, а всё-таки, нам хоть раз сказали фамилию Флавиуса?)
Категория: гет
Рейтинг: я хотел и пытался. И как минимум за то, что герои сделали с автором, пока я убеждала их раздеться, здесь должно быть НЦ-столько-не-живут
От автора: написано под вдохновением от прекрасного клипа "Разведка Его Величества" замечательной  Margarido Особенно каждый раз горю на 1.30-1.40 Нет слов моих, чтобы выразить весь мой щенячий восторг

"И не то чтоб прямо играла кровь
Или в пальцах затвердевал свинец
Она дугой выгибает бровь
И смеется как сорванец
И еще умна как Гертруда Стайн
И поется джазом как этот стих
Но у нас не будет с ней общих тайн
Мы останемся при своих".
Сурганова и Оркестр - "Гертруда"

Алиса аккуратно заплетала свои волосы, которыми так гордилась, в косу, перед тем как закрутить её в пучок, чтобы не мешалась.
«За волосы, тем более длинные, очень удобно вас поймать», — звучал в ушах равнодушный шелестящий голос начальника, а рука в волосах помнилась так ярко, как будто держала прямо сейчас. Кажется, в тот вечер она впервые взяла отцовский коньяк. Две рюмки, не больше, ведь на следующий день ей снова нужно было быть во всеоружии, но хоть так. Нет, её не то расстроило, что она в очередной раз попалась в захват, тут не было ничего удивительного, она уже почти привыкла. Но прежде тепло чужого тела не казалось ей ярче и не помнилось лучше, чем боль в обездвиженном — жёстко, без какого либо… неуважительного снисхождения — теле.
И теперь она очень надеялась, что это было просто минутное помрачение рассудка.
— Готовы? — Флавиус спросил, ещё даже не зайдя в комнату, на ходу. Торопится…
Впрочем, уже и так ночь и приличным людям пора спать, хотя в господине начальнике Алиса не сомневалась: тот из-за тренировок с ней терял не сон, а возможность сделать ещё парочку полезных государственных дел. Интересно, если по общему убеждению на фоне Его Величества верный министр не кажется таким уж одержимым работой, то видит ли королева своего супруга хоть иногда? И если да, то в каком состоянии? Хотя Алиса бы не удивилась, узнав, что общение венценосной четы происходит в режиме поставленных задач и отчётов. И тут же не удержала усмешки, представив отчёта о течении беременности.
— Сейчас, — она закрепила волосы понадёжнее. — Да.
Флавиус окинул её быстрым взглядом:
— Разумно, — он одобрительно кивнул. — Но вы должны понимать, что риск всё равно остаётся.
— Я понимаю, но с этим ничего не поделаешь, — Алиса пожала плечами. — Волосы, настоллько короткие, чтобы за них нельзя было схватить — слишком заметная примета.
— Я знаю, — Флавиус улыбнулся, и графиня тут же взбесилась. — Идёмте, у нас не так много времени.
Не так много времени! Можно подумать он постесняется оставить её в тренировочном зале хоть до утра, если сочтёт нужным.
«Если меня заподозрят в тайной связи с любовником, которого стыдно показать людям, из-за занятий борьбой — это будет даже смешно. Обе змеи — хинская и королевская — обсмеются до смерти, без сомнений. А! К чёрту. Тогда скажу, что я соблазнила Флавиуса, и пусть тоже развлекается с неистребимыми слухами». В этом коварном плане была одна проблема, после таких слухов личные занятия с ней скорее всего будет проводить кто-то другой, а Алиса, как бы ей ни не хотелось в этом признаваться, привыкла к своему тренеру и менять его не хотела.
Даже в тот момент, когда её лопатки болезненно впечатались в мягкий пол тренировочного зала.
— Прошу прощения, погорячился, — абсолютно спокойным — погорячился, ага, — голосом извинился Флавиус, помогая ей встать. — Вы делает успехи.
— Да?
Серьёзно? А по результату незаметно.
И вот тут Флавиус улыбнулся, будто фарфоровая маска треснула по линии тонкогубого рта. Алиса даже замерла от такого небывалого зрелища, до сих пор ей доводилось видеть улыбку министра безопасности, только полную смертельного яда, чуть растянутыми уголками губ. Вот ту самую улыбку, после которой ожидаешь услышать смертный приговор.
— По вашему, я увлёкся из желания сделать вам больно, а не потому что вы стали интереснее, как противник. Немного.
Алиса повела плечами, размышляя над тем, стоит ли теперь воспринимать излишнюю болезненность как подтверждение своих успехов и не слишком ли близко это от странных извращений. И всё же, всё же, всё же… она была счастлива. Тем, что у неё получается, тем, что у неё получается лучше, чем наставник ожидал. Ожидай он, не увлёкся бы. Не настолько она была хороша пока, чтобы спарринг с ней мог показаться действительно интересным.
— Я могу лучше.
— Нет, — он качнул головой и слегка хлопнул её по плечу. По-товарищески. Как… свою? Горячо и страшно от этих мыслей. Сладко. — Ты сможешь лучше.
Алиса кивает медленно, не отрываясь от чужого обещающего взгляда. Ей предлагали власть, корону, титулы, деньги… неудачно предлагали, но пылко, уверенно. Весь мир к ногам или хотя бы неказистое графство. Флавиус первый кто предлагает ей стать сильнее. И, кажется, отказаться было выше её сил. Она вообще никогда не умела отказывать себе в желанном. Флавиус сказал, что именно из-за этой дурной привычка она в итоге и оказалась там, где оказалась. А Алиса не была готова признаться, что ей нравилось то, что с ней происходит последние месяцы: пряный, горько-сладкий, как жжёный сахар, азарт, работа, в которой можно достигнуть своего, не семейного, места, мужчина, не видящий в ней куклу… Это будоражило. Не хотелось отрываться.
— Хватит на сегодня, — сказал Флавиус, умываясь. — Идите отдыхать.
— Я ещё не устала, — Алиса вскинулась так, как будто ей попытались дать пощёчину. Он ещё могла продолжать.
— Возможно, — он даже не спорил этим своим скучным голосом, означающим «мне всё равно». — Но у меня ещё есть работа на сегодня, так что я вас покину. Если считаете, что на сегодня с вас недостаточно, повторите укрепляющий комплекс упражнений, ваши мышцы всё ещё… недостаточно сформировались.
И ушёл, даже не оглянувшись, так что Алиса с досады ногой притопнула. Хоть бы попрощался, обычно он не забывал. Комплекс она, тем не менее, отработала. Чтобы никто не думал, что она без няньки не справится. Чтобы самой так не думать, всё равно никто больше не оценит.

Отец метался по комнате, взволнованный и нервный, пока Алиса рассеяно рисовала акварелями какой-то простенький пейзаж, не требующий ни мысли, ни таланта, ни особого мастерства.
— Они не желают даже говорить со мной! — стенал любимый папенька и осуждающе смотрел на дочь. — А всё из-за тебя.
«Из-за того, что у тебя нет хотя бы относительно рабочего плана», — подумала непочтительное дитя, поднимая взгляд.
— Папа, не волнуйся, куда ты торопишься? После того собрания с белым шарфом ближайшие полгода-год только безумец решится на новую попытку. Людям нужно время, чтобы перестать трястись, ты слишком хорошего мнения об их отваге.
— Да? А чтобы перестать обижаться на тебя им сколько времени нужно? — этот разговор у них случался уже не в первый раз, и с каждым разом Алисе было всё печальнее от него. Она и раньше-то не высокого мнения была об уме отца (хотя они действительно любили друг друга, не смотря ни на что), но с каждой неделей обучения в департаменте это мнение становилось всё хуже и хуже.
— Папа, не говори глупости, если потребуется, они простят меня за неделю. А если очень потребуется, то за день, — воистину, отец путает Динаров с королём и его верным министром, у которых память была действительно хорошая и долгая. — А если не торопиться, то за месяц он ещё и извиняться начнут. Не в этом проблемма.
Граф вдруг остановился и посмотрел на Алису долгим, внимательным взглядом:
— Милая, ты ведь ничего не задумала? — негромкий голос слегка дрогнул. — Ничего такого, за что тебя могли бы… мне больше нечем будет откупиться, ты же…
Она взлетела с диванчика и бросилась у к отцу, обнимая его:
— Всё хорошо, папа, ничего такого, — Алиса поцеловала его в обе щеки. — Ничего незаконного. Хочешь поклянусь? Ни плахи, ни тюрьмы, ни даже штрафа. Папочка, — она потянула его за руки к креслу, усадила, сама устроилась на полу, положив голову на отцовские колени. — Не волнуйся. Я тоже запомнила, что король готов меня просто убить…
Папа осторожно погладил её по волосам, ласково, как маленького ребёнка.
— Хорошо, Алиса, главное, чтобы с тобой всё было хорошо.
«Вот этого, папенька, я вам не могу пообещать. Ах, папа-папа, ваша дочка так вляпалась, что просто словами не передать. Абсолютно безвыходно. Ведь тяжело выбраться, когда даже не пытаешься, да?»
— Папа, я уеду на недельку, хорошо? Хочу побыть одна, подумать…
— Конечно, милая, если ты так хочешь…
В конечном итоге, любящий папа никогда не мог ей отказать, чего бы дочка ни просила. Вот и в этот раз не стоило никакого труда отпроситься и исчезнуть, чтобы выполнить новое поручение, благо отцу даже в голову не придёт за ней следить. Ведь он хочет побыть одна…
И всё же нужно поторопиться, чтобы быстрее вернуться к тренировкам. Её удар всё ещё был недостаточно уверен.

Правильная мотивация и достойный стимул могут творить чудеса, Алиса всегда это знала и нередко использовала, чтобы получать от людей желаемое, но, пожалуй, впервые ощущала на себе поразительный эффект этих полезных явлений. Каких-то жалких несколько месяцев, и она уже вполне способна потягаться… ну, не с наставником, само собой, но с рядовым сотрудником — вполне. И тут стоило бы задуматься над тем, почему проваленное обучение со всеми вытекающими из этого проблемами (в худшем случае, вплоть до смерти, в конце концов, помост и топор палача — не обязательные декорации) оказались менее стимулирующими, чем желание одобрения конкретного человека, но Алиса не стала тратить на это время. Посмотрела на себя в зеркала, улыбнулась хмурому отражению и сказала «ну я же женщина, мне можно» и на этом закрыла вопрос. Какая разница почему, в конце концов?
— Красиво, — одобрил Флавиус, когда она ушла из его захвата, и тут же поймал в другой. — Но недостаточно.
Алиса молча ударила его в солнечное сплетение, промазала и попала куда-то по рёбрам, но хватка на шее — до замирающего дыхания, боги — слегка ослабла и она попыталась освободиться. Получилось так себе, но всё же определённая свобода движений у неё появилась, которой она тут же и воспользовалась, когда между рёбер, в спину ей с силой ударили костяшки согнутых пальцев.
— Если бы у меня был нож — вы были бы уже мертвы.
Алиса на секунду прикрыла глаза, отгоняя несвоевременную мысль о том, что вот такой почти мурлыкающий голос больше бы подошёл к каким-нибудь другим словам.
— У вас нет ножа.
Он сам сказал, что они сегодня отрабатывают чистый рукопашный, без какого-либо оружия.
— Но откуда бы вы об этом узнали в настоящей драке? — заинтересованно уточнил Флавиус, продолжая нажим в межреберье. «Печень, — слегка отстранённо думает Алиса, гася бешенство, обиду, досаду. — Хорошо хоть не сердце, а то было бы даже пошло». — Молчите?
— Увлеклась, — почти честно признаётся она, не уточняя на что.
«Кого», — насмешливо фыркает подсознание, но Алиса не согласна. Не на кого, а на что: на движение ключиц. Бывает.
— Не стоит, — Флавиус, наконец-то, отпускает её. — Ещё раз?
— Да.
Не смотря на боль — от усталости, от пропущенных ударов — ей хотелось продолжать. Нравилось движение, свободное и уверенное, как никогда раньше. Нравилось ощущение чужой силы, сталкивающееся сеё собственной, впервые ощущаемой ею. Нравился жар, рождавшийся в мышцах и лёгких — в начале, казалось, сгоравших при любой нагрузке — когда она доводила себя до неподъёмной усталости и дальше, чтобы отодвинуть этот предел, ограничивающий её, всё дальше и дальше.
«Да, ещё раз. Покажи мне, научи меня. Сделай меня сильнее.
Чтобы я могла встать рядом».
Алиса старалась не врать сама себе. И так и не научилась отказывать себе в желаемом, просто изменила желание, но и только.

Жизнь бежала вперёд со скоростью увлечённого и ничего не успевающего студента, так что Алиса не успевала оглянуться, провожая уходящие месяцы. Днями она сидела за книгами, диву даваясь насколько разнообразными, по мнению начальства, знаниями должна обладать, порой ей казалось, что в её голову забрасывают всё подряд, руководствуясь девизом, что лишних знаний не бывает. А вечера были заняты общением с Флавиусом. И, пожалуй, хорошо, что никто не знает какое значение она начала вкладывать в это слово.
День клонился к закату, и Алиса задумчиво смотрела в окно, рассеяно поглаживая пальцами страницы книги. Мысли её крутились далеко от истории лондрийского кораблестроения и борьбы лондрийской короны и купцов, и она уже махнула на это обстоятельство рукой. Пусть это будет чем-то вроде выходного от любых занятий, ведь тренировку ей сегодня тоже отменили. Это случалось нередко, у Флавиуса было на неё время не каждый день, и она привыкла, что порой её планы могли резко поменяться, если у наставника внезапно образовывались дела, которые не позволяли ему провести занятие по расписанию. Или, наоборот, появлялось несколько часов, которые он мог потратить на неё. Конечно, во втором случае Алиса вовсе не обязана была обязательно явиться, Флавиус отлично понимал, что у неё могут быть свои планы, семейные вечера и даже гости, а привлекать к себе лишнее внимание, в последний момент отменяя назначенные встречи или сбегая с поседелок с отцом и дедом, было не очень хорошей идеей. Поэтому Алису просто извещали о возможности встретиться в тренировочном зале, если у неё есть желание и возможность.
И последний месяц Алиса старалась ничего не планировать даже на свободные вечера, потому что желание — быть ближе — у неё было.
— Как всё это глупо, — пробормотала она, невидящим взглядом скользя по вычурным строчкам. — Я ведь уже решила, что мне надоело, когда на меня смотрят, как…
Проблема заключалась в том, что Флавиус смотрел на неё не так, как она привыкла. И взгляд его останавливался на ней дольше, не когда она кокетливо демонстрировала прелести (когда бы?), а когда ей удавалось удачно провести атаку. Или когда, наоборот, удавалось избежать его нападения. Впрочем, он никогда не смотрел на неё, как на глупую, бесполезную куклу… Сначала вообще не смотрел, потом видел в ней проблему, возможно, иногда угрозу. Но теперь, последние месяцы, во взгляде Флавиуса больше не было… угрозы, враждебности. Он всё ещё держал дистанцию, но смотрел уже как на человека, а не ядовитую, но слабую змею.
Забавно, чтобы стать человеком в его глазах было достаточно прекратить попытки вредить его обожаемому королю? Или стать полезной? Хотя бы потенциально… Вот и пойми этих мужиков.

Ноги на ширине плеч, рука с пистолетом вытянута вперёд, дыхание в груди перегорает, запертое в лёгких чужими пальцами, едва касающимися талии. Алиса смотрит вперёд незрячими глазами, зная, что там мишень, чувствуя, тяжестью оттягивающей руку, что у неё в ладони смертоносный кусок железа, но осознаёт только чужой голос, от которого загустевает слюна, руку, держащую её за локоть, ставящую её собственную правильно, пальцы, касающиеся бока (Алиса до боли в груди хочет знать действительно ли они так раскалёно обжигающие, как ей кажется, и если да, то от чего), тело, сильное, жёсткое, неподатливое, за её спиной. Почти вплотную.
— Вы меня слушаете? — недовольство больше похожее на недоумение в его голосе не отрезвляет (это — нет), отсекает его от неё незримой, но мучительно реальной стеной.
— Нет, — Алиса обречённым, отчаянно спокойным движением опускает руку. Нет. Она слышала его голос, и только. Ни слова не разобрала. — Нет. Повторите, пожалуйста.
Надо извиниться. Надо придумать какое-то объяснение. Надо сделать что-то, чтобы он не разочаровался, не счёл её безнадёжной. Не оставил там, где она есть, в слабости, с неспособностью сделать что-то по-настоящему… достойное. В любом смысле.
Чтобы просто не оставил её на кого-нибудь другого, чьё время не стоит так дорого.
Надо.
Но пальцы, эти пальцы, проплавили её, кажется, до самого нутра, из которого теперь водой выливаются силы. И она не может ничего.
— Вы устали, — в голосе Флавиуса нет никакого разочарования. Он спокойный, понимающий. До тошноты. Потому что Алисе не нужно такое понимание. — Вам надо отдохнуть. Продолжим в…
— Нет, — все силы уходят на то, чтобы сделать шаг к мишеням. От него. Разорвать контакт, уйти от прикосновений, убивающих её разум. Когда он её бил было не так больно. — Повторите. Пожалуйста.
Ей нужен не отдых. Нет. Сон или прогулка ничего не изменят и не исправят. Бежать бесполезно, огненный круг сомкнулся вокруг и надо учиться жить внутри.
Его взгляд давит на плечи, гнёт, но она стоит ровно и уверенно. Не от силы — от понимания обречённости. Кажется, это называют смирением, и оно чудится Алисе близнецом гордыни. Молчание длится несколько секунд, как будто Флавиус решает, кто из них всё-таки лучше знает, стоит ли ей продолжать, но потом повторяет объяснение. Медленно. Почти оскорбительно.
Алиса слегка улыбается, уверенная, что он специально. Злит, провоцирует, будит от того странного бреда, что творится в её голове. Это забота, лишённая мягкости и снисходительности, жаль только, что она лишь сильнее затягивает удавку на её шее. И всё же, всё же, можно взять эту злость — рефлекторную, подаренную им — и зачерпнуть из неё силы, чтобы поднять пистолет и прицелиться в центр мишени — переносица с устало и сосредоточенно сведёнными бровями — и выстрелить…
«Плавно», — эхом повторяет память его голос.
Плавно.
Опустить прицел ниже — по шее к ключицам, скрытым воротником формы, изученным украдкой, — выстрел.
Ниже…
— Хватит, — горячие — испепеляющие, но почему же не мгновенно? — пальцы обхватывают её запястье. — У Вас дрожит рука.
— Я попала, — в первый раз, и он именно сейчас её останавливает. — Попала.
— Да. Вы поняли принцип, — в его голосе — одобрение, поддержка, а Алиса боится повернуть голову, боится повторить маршрут «переносица-шея-ключицы» взглядом. Губами.
Она хочет.
Знает, что нельзя. Но у неё всегда были такие проблемы с ограничением себя в желаемом.
— Тогда…
— У вас рука дрожит. Сколько вы уже сегодня здесь?
— Не знаю, — когда бы ей следить за временем?
— Второй час. Завтра продолжите, меня не будет, но принцип вы поняли, сможете потренироваться самостоятельно, верно?
Нет. Нет.
— Да.
Отпусти мою руку, отпусти…
— Вы хорошо сегодня постарались, — ладонь — раскалённый давящий гранит, обжигающая, проникающая смертоносная сталь, разъедающая то ли разум, то ли волю кислота — касается её лопатки, где-то над сердцем, и пошло оно всё к демонам!
Алиса разворачивается к нему так быстро, как он сам её учил. «Переносица-взгляд-губы…
— Сам виноват.
Губы холодные, со вкусом чая, крепкого и сладкого (она знает, что такой он пьёт, только от усталости), и это в ней вызывает какую-то щемящую нежность, тонкой нотой вибрирующую в солнечном сплетении. Обнять. Поставить предохранитель, пока не забылась. Притянуть к себе. Попытаться, конечно, притянешь его, как же — самой прижаться к нему. Она всегда была самостоятельной девочкой.
— Ну не вы же, — в её губы соглашается Флавиус, не улыбаясь, убийственно серьёзно смотря ей в глаза, но Алиса слышит улыбку в его голосе, слышит так же отчётливо, как биение его сердца, и буквально жмурится от сладкого желания приставить ему к виску пистолет и выстрелить. Присвоить его.
И бьёт кулаком в его грудь, не так, как он учил её, а по-женски бестолково, немного скандально, как она никогда не делала, потому что считала и смешным, и глупым, и жалким, но сейчас ей не казалось это таким уж ужасным. Точно лучше её предыдущей мысли.
Он смеётся тихо, шелестящее, почти беззвучно и скользит ладонью по её спине от лопаток к пояснице, расплавляя позвоночник, притягивает к себе ближе, так, что не остаётся пространства для того, чтобы сделать вдох, но значение дыхания — переоценивают. Раньше, с другими её мужчинами всё было иначе. Без страха отказа, удерживающего в узде желание, без острой, больно колющей в груди нежности, без пьяного, одуряющего желания коснуться подушечками пальцев лица и провести про линиям бровей, скул, подбородка. Без жаркой, ослепительно-ясной ярости при мысли, что его могут попытаться отобрать. Не соперницы, нет, о них в это раз Алиса — в том-то и беда — не думает, в её мыслях воспоминания о многочисленных разговорах про то, как легче и свободнее стала бы жизнь, исчезни из неё слишком профессиональный и ещё более слишком преданный королю министр Порядка и Безопасности.
Алиса поднимает руки, запускает пальцы в чёрные, как уголь, и гладкие, как стекло, волосы:
— Мне нечем дышать.
— На вас сейчас нет корсета.
Алиса улыбнулась не просто счастливой — тающей от счастья улыбкой, и скользнула ладонями ниже, ласково обхватывая его за шею:
— А я и не заметила, господин министр, — проворковала она ему на ухо, сжимая пальцы. На самом деле вряд ли бы у неё хватило сил задушить его, даже пожелай она этого всерьёз. И Флавиус наверняка думал так же, и снова рассмеялся, всё так же негромко, но ярче и звонче, так, что Алиса почувствовала: ещё пара секунд и у неё самым пошлым образом, как у какой-нибудь дуры вроде девицы Танта, подкосятся ноги. К счастью, проверить так ли это ей не удаётся, потому что Флавиус, ничтоже сумняшеся, подхватывает её на руки, и Алисе чудится (на самом деле ничего не чудится, конечно) отработанная чёткость движений вместо романтики, однако, стоит смириться с тем, что классическая романтика из романов, которыми зачитываются наивные девицы, её, похоже, не трогает.
— Вы ужасно невнимательны, — он осуждающе обжёг её висок дыханием. — Непрофессионально.
— Мне почти стыдно, — призналась Алиса в перерывах между короткими поцелуями его шеи, распутывая шнуровку мужской рубашки. — С этим, наверное, что-то нужно делать?
— Наверное, — невозмутимо кивнул Флавиус, пинком открывая дверь в «комнату отдыха» с кроватью и рабочим столом, за которым по убеждению Алисы он спал чаще, чем на казённой койке. — Но это ведь не мои проблемы, верно?
— Абсолютно, — заверила его Алиса, пока он усаживал её поверх одеяла, и потянула за край рубашки, помогая ему избавиться от неё. Ей до зубной боли надоели вечно одетые на него тряпки, которые умудрялись выглядеть такими же жёсткими и наглухо застёгнутыми, как мундир, даже когда Флавиус не утруждал себя формой, оставаясь в штанах и рубашке. Это была какая-то магия, и, наверное, ей бы хотелось уметь выглядеть так же ослепительно недоступно в любом наряде, но не здесь и не сейчас. — Это — не ваша.
Флавиус приподнял бровь и провёл рукой по растрепавшимся волосам:
— А что моя?
— Я, — отрезала Алиса и улыбнулась.
— Несомненно, — кивнул Флавиус и, наклонившись, неожиданно мягко и нежно поцеловал её, укладывая на постель. Алиса попыталась напомнить про одежду:
— Нужно сняяаамгм… — но её попытку побыть гласом разума господин министр прекратил всё тем же поцелуем, и Алиса расслабилась. Куда торопиться? И вообще…
Её пальцы медленно скользили по его шейным позвонкам, по плечам, груди. Бездумно, хаотично, просто прикасаясь к горячей коже, чувствуя быстрое биение сердца за клеткой рёбер, ластясь, впервые в жизни с какой-то неясной неуверенностью, с желанием получить удовольствие, а не выгоду, и с ещё большим, бьющим в голову, как крепкое вино, желанием удовольствие доставить. Просто так, ради того же увидеть сквозь марево в собственных глазах затуманившийся взгляд напротив.
— Флавиус…
— Да, — не вслушиваясь отозвался он, приподнимаясь над ней и опускаясь поцелуями по шее к ямке между ключиц. Алиса уткнулась лицом в тёмную макушку и глубоко вдохнула осевший на волосах запах пороха.
— Я…
— Тш, — он поднял голову и посмотрел ей в глаза, подался чуть ближе и прижался губами к её опустившимся векам. Алиса коротко рассмеялась и ласково коснулась его взмокшего, горячего виска, кивнув.
Горячие мужские ладони, мягко огладив её бока, опустились на бёдра, прожигая, казалось, юбку насквозь, и Алиса задержала дыхание, когда Флавиус коротко поцеловал внутреннюю сторону бедра у самого колена, согрев ткань так, что тепло — память о жаре дыхания — его поцелуя продолжало будоражить нервы и после того, как Флавиус оборвал прикосновение. Жёсткие мозолистые пальцы обхватили её за щиколотку и помогли разуться, вызвав ещё один короткий нервично-смущённый (в самом деле? она смущена? правда? она?!) смешок:
— Действительно, — Алиса с трудом вытолкнула слова сквозь пережатое эмоциями горло, слегка приподнявшись на локтях. — Больше всего нам мешает обувь…
— Нет? — насмешливо отозвался Флавиус, поднимая её ногу выше и целуя свод стопы.
— Своооолочь, — невнятно простонала Алиса, падая обратно на подушку.
— Да, — его влажное дыхание коснулось её пальцев, и Алиса пнула его в бедро свободной ногой. Они слишком не торопились. Флавиус хмыкнул и прикусил её за пятку, получив ещё один пинок, на этот раз потому, что было щекотно, а щекотки Алиса не боялась, но не любила. Он улыбнулся и, отпустив её щиколотку, заскользил по внутренней стороне ноги вверх, медленно, не отрывая взгляда от её лица, а Алиса чувствовала, как начинают краснеть её щёки. Не от стыда — от жара, растекавшегося по телу, сжигающего воздух в лёгких, плавящего кости до желания закрыть глаза и просто ощущать прикосновения.
— Знаете, — прошептала Алиса, когда его пальцы поднялись по бедру и коснулись живота, — вы издеваетесь.
— Отнюдь, — второй рукой он дёрнул завязки её блузы, распуская шнуровку, и, отодвинув ворот в сторону, поцеловал её плечо. — Вам кажется.
— А знаете, какое слова вы недоговорили? — коротко целуя его лоб, висок, скулу, пробормотала Алиса и потёрлась подбородком о его макушку.
— Какое?
— Пока-а… — Флавиус аккуратно сжал её грудь рукой сквозь ткань, и Алиса, запутавшись в порядке дыхания, подумала о том, что хотела бы ощущать все его прикосновения кожей, но… Она упёрлась ладонями ему в грудь, чувствуя и то, насколько он разгорячён, и то как тяжело его дыхание, а сердцебиение ускоренно, медленно проследила пальцами мышцы пресса и взялась за застёжку ремня.
— Хотите достойно ответить? — в его взгляде было любопытство и… что-то ещё. Что-то, что Алиса не смогла сразу понять. На неё редко смотрели так: с нежностью, не отеческой, а горячей, полной плотского желания. Обычно она вызывала у мужчин другие чувства…
— Нет, — она расстегнула пряжку. — Я просто хочу…
Флавиус перехватил её руки и, потянув их выше, поцеловал пальцы. Каждый по очереди. Алиса смотрела, широко распахнув глаза, и, когда он закончил, села, оказавшись почти вровень с ним, и поцеловала его, требовательно выпивая его дыхание, раз уж он раз за разом воровал её собственное. Флавиус держал её лицо в своих ладонях, и от этого что-то до боли сжималось внутри: жадность.
«Не отпущу», — билось в голове не мысль — идея.
«Ещё», — требовало внутри не желание — жажда.
Ей было разом слишком мало и с избытком всего: ощущений, тепла, близости, прикосновений, вкуса.
— Я, — шептала она ему прямо в губы, — тебя…
И замолкала, потому что сама бы не смогла поверить в свои слова о любви. И не верила. И была уверена, что стоит ей произнести вслух «люблю» вместо «хочу», и Флавиус очнётся, придёт в себя и уйдёт, оставив её разбираться с собой самостоятельно. Проблема была только в том, что сказать хотелось именно бессмысленное и затасканное — ею — «люблю». С ума сойти.
Флавиус секунду смотрел на неё, то ли ожидая продолжения, то ли просто рассматривая, и снова мягко уложил на кровать. Так бережно, что Алиса почувствовала себя больной, которой требуется особый уход…
— Ты слишком много думаешь, Алиса, — заметил он, ласково проведя ладонью по щеке.
— Потому что у меня слишком много времени на это, — промурлыкала она, прижимая ногу к его бедру и выбрасывая из головы лишние мысли. — Это не идёт мне на пользу.
— Я учту, — пообещал Флавиус, и они, наконец-то, сняли её проклятую блузку, мешавшую чувствовать его прикосновения целиком: ладони то гладящие, то сжимающие талию и приподнимающие её на встречу его губам, обжигавшим поцелуями живот и грудь. Алисе казалось, что она дышит в ритме прикосновения губ к её коже, вцепившись пальцами в его плечи, держась за него, как будто это могло помочь оставаться в реальности, будто не он был причиной того, что мир вокруг дрожал, как мираж.
— Я…
— Хочешь договорить? — его ладони опустились к бёдрам, сжали ягодицы, сминая ткань юбки.
— Нет, — Алиса закрыла глаза. Она не могла — и хорошо — договорить, и молчать тоже не получалось. — Боги, да сними ты её! — простонала она, наконец, когда Флавиус потёрся щекой о её ногу, а она не почувствовала почти ничего, кроме скольжения юбки по белью. Алиса была жадной, жа-а-адной девочкой, которая не хотела делиться прикосновениями Флавиуса с собственными тряпками.
— Торопливая, — с нежной насмешкой попенял он ей в ответ, но потянулся к застёжкам юбки. Наконец-то. — В нашей работе это недостаток, с которым тяжело прожить долгую жизнь и сделать хорошую карьеру…
Алиса прикрыла глаза, глубоко вдохнула и уроки Флавиуса о борьбе с противником, уже уронившим тебя на пол и подмявшим под себя. Воистину…
… захват, рывок, поворот…
… господин министр Безопасности в сексе так же нетороплив, как его король в выборе королевы.
— А ещё, — мурлыкнула она на ухо Флавиусу, пока тот невозмутимо устраивался поудобнее, — нужно чутко относиться к состоянию… собеседника?
— Как насчёт партнёра? — предложил Флавиус, смотря на неё так, будто любовался, поднял руки и бережно сжал её груди. — Полагаете, что я к вам невнимателен?
Нет, она так не думала. Не много ума нужно было (гораздо меньше того, что ей досталось от природы), чтобы понять, что так легко перевернуть и подмять мужчину где-то раза в два её тяжелее у неё был не получилось без его содействия в этом процессе. Провокатор. Скотина. Мерзавец… Алиса улыбнулась и наклонилась, чтобы поцеловать его губы, шею, опуститься цепочкой поцелуев по груди...
— Знаете, не смотря на ваши обвинения в мой адрес, вы тоже не торопитесь… — укорил её Флавиус, дёргая за выбившуюся из причёски пряди волос. Как ребёнок.
— Дурной пример заразителен, — мстительно ответила она и, слегка прикусив его за живот, взялась за ремень, и в этот раз Флавиус не стал ей мешать. — Не стоило мне его подавать.
— От чего же, — задумчиво, протяжно, как будто оставаться спокойным требовало от него усиий, протянул Флавиус, распуская её волосы. — Получилось непохо…
— Угу, — согласилась Алиса, — бедра приподними…
Он не стал спорить и она, наконец-то стащила с него и брюки, и бельё сразу. В голову ей с предыдущими любовниками не приходило, что раздеться может оказаться такой проблемой.
— Вот почему ты сам этого не сделал, а? — Алиса встала с кровати и расстегнула собственную юбку. — Ведь быстрее же было бы… Ай! Флавиус!
Но притянувший её к себе Флавиус — снова мешающий ей избавиться от лишней одежды на них — не обратил никакого внимания на её возмущения, вместо этого медленно целуя позвонок за позвонком на её шее, спускаясь ниже, обнимая её одной рукой за талию, а второй лаская грудь.
— Что? — горячее дыхание обожгло лопатку, и Алиса прикусила губу. Вырываться из этих рук было невозможно, требовать прекратить — просто не поворачивался язык: от каждого прикосновения губ и пальцев к её телу внутри становилось жарко и сладко, пьяно. Хотелось расслабиться, раствориться в желании и тепле его дыхания, хотелось его ещё больше, ещё полнее. — Что-то не так?
— М? — Алиса с трудом поняла вопрос, пытаясь развернуться в его руках, чтобы видеть его, чтобы удобнее было обнимать его в ответ. Флавиус слегка ослабил объятие, чтобы ей было удобнее, и, когда она оказалась к нему лицом, обхватил губами затвердевший сосок. — Флавиус…
Она даже не хотела уже ничего говорить или просить, спрашивать или требовать, ей просто нравилось, как звучит его имя. Нравилось выдыхать его в ответ на прикосновения, так же как нравилось касаться его волос, выгибаясь на встречу.
— Хорошо, хорошо, — он понял её по своему и, не отрываясь губами от её груди, принялся стягивать с неё юбку, не заморачиваясь оставшимися застёжками, до которых Алиса не успела добраться. До панталон они добрались вместе только через пару минут, которые потратили друг на друга, не желая отвлекаться, пока прикосновений не стало мало обоим.
— Я… — пробормотала Алиса, дыша часто и поверхностно, пока пальцы Флавиуса дразнящее скользили по коже внутренней стороны бёдер, раскаляя желание, золотом струящееся под кожей, до бело-красного марева, в котором она почти тонула, теряя любую связь с реальность, кроме него.
— Да? — охрипший от возбуждения голос заставлял её сладко дрожать. Вечно бы слушала.
— Я жадная, — призналась она, сжимая его плечи.
— Я знаю, — кивнул Флавиус и мягко снова уложил её на сбившееся покрывало. — Это, — он поцеловал её веки одно за другим, — не плохо.
— Ну вот, — прошептала Алиса, потому что пока она говорила — она не забывала дышать, не смотря ни на какие его прикосновения, — мы опять вернулись к этой позе.
— Не нравится? — Флавиус завис над ней, и Алиса надолго, наверное, запомнит это сочетание сумасшедших глаз, спокойного — нет, застывшего — лица и готовности выслушать её желание. — Хочешь поменяться?
— Нет… — нельзя устоять и не прикоснуться к этим скулам пальцами, запоминая не только глазами, но и кожей его лицо в этот момент. — Всё идеально…
Теперь, когда ничто не разделяет их, когда влажный жар тел смешивается друг с другом, а дыхание оседает на коже друг друга. Всё правильно, всё восхитительно и совершенно, когда Флавиус разводит её бёдра в стороны и входит в неё, наполняя собой, становясь с ней одним целым. Мир дрожал и расплывался вокруг в такт его движению внутри неё, в такт их дыхания, тяжёлого, прерывающегося поцелуями короткими и не слишком. Алиса тонула в горячем, жадном безумии, скользя ладонями по его груди, прессу, спине, плавясь от его ответных прикосновений, вдыхая его запах.
— Фла-а-авиус…
Мир дрогнул в последний раз и разлетелся, рассыпался осколками — наслаждением — оседая на её сознание лёгкостью и пустотой, коротким, не осознающим ничего — кроме восторга — беспамятством. В себя она пришла от неторопливого, ласкового скольжения горячей ладони по своему телу. Это было непривычно тепло и уютно, странно интимно, возможно, потому что не смотря на всё случившееся Флавиус — господин министр Безопасности, Железный Феликс, «этот проклятый хин», начальник и наставник — никак не увязывался в её голове с обычной нежностью. Настолько, что Алиса почувствовала смущение, которое просто требовало хоть какого-то выхода:
— Если ты скажешь, что тебе сейчас надо идти и работать…
— Ты меня поймёшь, — без тени сомнения закончил за неё он.
— Я обижусь, — соврала Алиса и подкатилась ему под бок, утыкаясь лицом в плечо. — Очень.
— Учту, — кажется, он не поверил ей ни на грош, но вместо того, чтобы спорить, продолжил так же неторопливо гладить, теперь по спине. Как котёнка. Приехали.
— Флавиус…
— Мне никуда не надо идти, — со вздохом успокоил её он. — Но одеяло нам лучше вытащить из-под себя и укрыться, скоро мы остынем, а тут нежарко. Было бы неудобно заболеть, завтра много работы.
Алиса почувствовала как её начинает душить смех:
— Именно за это я тебя и ненавижу.
— В самом деле? — в голосе Флавиуса послышалась улыбка, и она пожалела, что не видит сейчас его лица, однако пошевелиться не смогла: тело наполнялось опустошительной усталостью.
— Нет, — она помолчала несколько секунд. — На самом деле я…
Нет, она не хотела этого говорить. Не первой. Не сейчас. Не ему.
Не первой.
Флавиус обнял её, прижав к себе крепче:
— Нам нужно время.
— Для чего? — ей в самом деле было интересно, что он думает на счёт того, что произошло между ними. И что будет дальше.
— Чтобы доверять друг другу.
— Зачем? — на самом деле Алиса почти понимала сама, но хотела услышать это от него.
— Какая же любовь без доверия?
Это было… признание. Почти. Алиса обхватила Флавиуса руками, сжимая в объятиях, и улыбнулась. Галантности от него она ждала ещё меньше, чем нежности. Тем не менее, Флавиус не стал говорить, что не может ей доверять после череды заговоров. Вместо этого он сказал, что им обоим нужно время. Определённо, она не собиралась отдавать его никому: ни соперницам, ни заговорщикам, ни собственным амбициям. Алиса была жадной девочкой, которая привыкла получать всё, чего желает. А господин министр Безопасности умел делать предложения — и обещания — от которых она никак не могла отказаться.

---

О жадности

Название: О жадности
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Ruuri
Размер: мини, 1026 слов
Канон: RG Veda
Пейринг: Тайшаку-тен/Ашура-о, Саша
Категория: джен, слеш
Рейтинг: G
От автора: написано по заявке  Rustor

«Я родился в эпоху застоя, я живу в эпоху отстоя,
Я не знаю, в какую эпоху умру, мне не хочется думать плохое».
Ундервуд — «Бабл-гам»

Небо падает вниз в безумии войны, раскрашенное кровью своего падшего повелителя в алые цвета, и Бог Грома стоит, чувствуя, как оно ложится на его плечи острой крошкой, ласковым шёлком, неподъёмным снежным покровом. Такова власть и ненависть, раболепие и ужас, месть и надежда, что теперь останутся с ним навечно.
— Ты должен был убить меня, — в голосе его господина осуждение и предостережение о будущей беде, но Тайшаку качает головой, не желая снова повторять этот спор. — Тебе нужна будет сила, чтобы одолеть моего наследника, если он…
— У меня будет эта сила, — возражает новый тентей, касаясь светлых, убранных наверх волос своего обезглавленного предшественника.
— Откуда?
Тайшаку пожимает плечами:
— Пока эта сила есть у тебя, она может остановить и младшего из твоего рода, если ты этого захочешь. А нет, так пусть сжигает этот мир, я сожалеть не стану.
— Тайшаку, послушай, — бог войны, щит и меч императора, делает шаг вперёд и касается его плеча до боли привычным и дорогим жестом. — Моё желание…
— Твоё. Мы уже говорили об этом, и я обещал тебе помочь, но я никогда не обещал, что соглашусь убить тебя, — бог грома улыбается и берёт чужую руку в свои ладони, прижимается губами к сильным пальцам. — Господин мой, для этого желания нет нужды умирать.
— Звёзды…
— Мы ведь уже решили расколоть их, — возражает Тайшаку. — Им придётся уступить ещё раз.
— Ты жаден, император.
Тайшаку смотрит на Ашуру-о долгим прозрачным взглядом и улыбается ему бесцветным ртом:
— Да, никто в мире не сравнится со мной в жадности.
«Ведь я желаю тебя».

Ашура смотрит на императорский дворец из окон своего замка и думает о том, что, возможно, желая умереть и отдать свою силу Тайшаку, он желал всего лишь избежать позора. Избежать клейма предателя. Если сказать об этом, Тентей, зовущий его господином, никогда не согласится с ним, но он пристрастен. Самое смешное, что даже те, кого он предал, считают его жертвой, пошедший на мир с предателем ради жизни и безопасности остальных. А ведь он даже не скрывал правды, но никто не желает видеть то, что причиняет боль. Ложь, сохраняющая разум в спокойствии, кажется им предпочтительнее.
Не это ли лежит в основе бед их мира? Не власть, не желания, не жадность — нежелание видеть истину. И какую правду тогда не желает видеть теперь он сам? Что ему нужно понять, чтобы суметь достигнуть желаемого, пока его дитя так беззаботно играет в самых дальних, самых безопасных покоях дворца, подальше от матери, взбешённой предательством обоих мужчин, которыми она желала воспользоваться.
Богу войны было в каком-то смысле жаль её, ведь он сам разжигал в Саше пожар её страстей, из-за которых она и оказалась в своём нынешнем положении. Как-то раз он поделился этой мыслью с богом грома, и тот весело рассмеялся:
— Она сама принимала свои решения, — в прозрачных, как родниковая вода, глазах не было ни жалости, ни осуждения. — И она ошиблась, только и всего. Каждый из нас, мой господин, может отвечать только за собственный выбор, и даже ты, при всём твоём могуществе, не в состоянии снять с её плеч эту ношу. Ей придётся сделать это самостоятельно.
— Если она справится.
— Об этом не печалься. Как у твоей супруги, и даже, отчасти, моей, у неё, смертной, есть возможность выбирать между божественным долголетием и человеческой скоротечностью. Если она не справится, она выберет человечность и начнёт сначала в новом круге перерождения.
Ашура долго смотрел на него, прежде чем снова заговорить:
— Тебе не жаль её, но ты её…
— Понимаю, — кивнул Тайшаку и улыбнулся шире обычного. — Просто понимаю, а это не оставляет места для жалости.
Да, новый Тентей действительно понимает Сашу. Наверное, единственный из всех жителей Тенкая. Возможно, с ним жрица, предавшая род Ашура и своего мужа, согласилась бы поговорить, потому что произносить хоть слово в ответ на попытки Ашуры-о поговорить жена отказывалась. Только в самую первую встречу положила перед ним кинжал и встала прямо и гордо, откинув голову назад, чтобы смотреть сверху вниз и подставить горло разом. В глазах её было безумие, презрение и жестокость, и как он ни вглядывался, но так и не смог увидеть ни страха, ни раскаяния.
Он так и не прикоснулся тогда к богато украшенной рукояти. Не из жалости, нет, просто понял, что не хочет потерять этот обломок древней, из хаоса до творения вышедшей уверенности и гордыни, злости и самовольно взятого права на всё.
Ашура-о не понимал своей жены, но сам мало чем отличался от неё. Разве что тем, что не мог быть столь откровенен в бесстыдстве своих желаний.

Саша держит в руках кинжал, который была готова подарить мужу, да тот не взял, и улыбается, разглядывая мерцание света на острие. Желанное будущее и власть оказались от неё куда дальше, чем она рассчитывала, но гораздо ближе, чем мог думать её муж. Её первый муж, за мысли второго Саша не поручится.
У неё есть двое сыновей, и у обоих мужчин они вряд ли вырастут со злостью в сердце к матери. Если уж оба её мужчины способны простить и забыть предательство своей женщины, то их сыновья тем более не смогут держать зла на родную мать. Они найдут способ и возможность оправдать её, а Саша им поможет, когда придёт время.
Ведь как бы плачевно ни закончилась для неё эта война — время всё ещё в её распоряжении. Когда-то нянечка говорила им с сестрой, ещё маленьким и глупым девчонкам, что боги прощают всё, кроме нерешительности. Что ж, ЭТОГО греха за Сашей не водилось никогда, а значит, всё ещё может измениться.
— Не пожалеешь? — спрашивал у неё бог грома, когда она пришла к нему, чтобы предать Ашуру-о.
— Нет, — ответила она ему тогда и рассмеялась, а он улыбался ей в ответ насмешливо и безжалостно. Теперь Саша знает причину этой улыбки, и больше всего её изумляет даже не внезапный романтизм и сентиментальность Тайшаку-теперь-тена — в конце концов, у всех свои недостатки, а то, что из всех он выбрал именно Ашуру-о с его метаниями и сомнениями.
В любом случае, одно Саша знает точно: приди к ней сейчас владыка Тенкая и спроси её снова, не жалеет ли она, ответ её не изменится.
— Нет, я не жалею, мой несостоявшийся муж, — беззвучно, одними губами, шепчет она, ласково, как к возлюбленному, которого у неё никогда не было, прикасаясь к лезвию.
Прозрачный взгляд и шанс получить весь мир стоит и ошибок, и риска, и ожидания. Она своё ещё возьмёт.

---

Саке прощания

Название: Саке прощания
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Luchiana
Размер: драббл, 355 слов
Канон: xxxHOLiC
Пейринг: Клоу/Юко
Категория: гет
Рейтинг: G
От автора: написано по заявке  Rustor

Клоу стоит у окна, держась рукой за раму, и Юко думает о том, что никогда ещё кромка его профиля не была такой резкой и острой, такой болезненно спокойной и смиренной, такой далёкой и запоминающейся, как сегодня.
— Мне пора уходить, — слова горчат на языке, как саке, и сейчас ей кажется, что она в жизни ничего хуже не пила. Ничего хуже такого прощания она себе и вообразить не может.
— Сегодня? — спрашивает Юко или соглашается, загадка даже для неё. Они вместе рассчитывали время и место, но ей так хочется продлить эти мгновения, что она пытается вести разговор, вместо того, чтобы пожелать ему лёгкого пути. Всей её силы не хватает на то, чтоб не поддаться искушению последних сомнений.
— Да, — он оборачивается к ней, и его тёмные, как летние ночи, глаза сияют шутливыми и грустными искрами. — Это будет самая грандиозная наша игра, Юко.
Клоу протягивает ей узкую руку, лишённую силы воина, но полную могущества непревзойдённого, на их беду, мага, и Ведьма Измерений — уже? или это имя она ещё только получит? — подаёт ему собственную, чтобы они могли переплести в последний раз пальцы.
— Переиграть самих себя…
— …свои отражения и ошибки…
— …всегда непросто, — соглашается Юко, подаваясь вперёд, чтобы обнять его плечи, прижаться виском к его щеке. — Но мы сможем.
— Мы лучшие, — в словах Клоу нет ни гордости, ни горечи, только спокойная уверенность и знание своей правоты. — Мы дадим этим детям шанс.
— Увернуться из-под повешенного нами меча?
— Большего не смогли бы даже боги, — он обнимает её в ответ, и несколько секунд они стоят, вжимаясь друг в друга, запоминая и прощаясь.
— Лёгкого пути, — улыбается Юко, разжимая кольцо своих жадных рук, и делает шаг назад от исчезающего Клоу.
Она не спрашивает больное, кислотой и солью саднящее на губах: ты не дал мне умереть, чтобы оставить в одиночестве?
Не тот вопрос, который она когда-либо решилась бы ему задать. Не тот удар, который она смогла бы ему нанести. Нет, ни за что, только не ему.
Вместо этого она нальёт себе чашку саке, горчащего, как прощание. Но прощание — это ещё не одиночество, да? Это ещё последние секунды вместе. Она позволит себе эти иллюзии, пусть и говорят, что нельзя жить мечтами.
Ей, в конце концов, и не нужно жить, верно?

---

Не отзыв, но рассуждения о прочитанном

Потому что я хочу поговорить о прекрасном макси Синдром самозванца от ещё более прекрасной  allayonel
Да, мне не хватило отзыва под выкладкой, в том числе потому, что для меня история вышла за границы "фикла" и мне хочется об этом поговорить.
Трек я почти не смотрела, а Дискавери не смотрела абсолютно, так что с вселеной знакомство у меня шапочное, на вы. В анамнезе второй фильм перезапуска и сквозь ладонь просмотренные первые две серии оригинального сериала, так что фактически читала, как оридж, в условно знакомых декорациях, поэтому, наверное, далеко не всё, что автор хотел сказать поняла, но и того, что мне было понятно — хватило с головой, чтоб проникнуться до самого донышка.
В некотором смысле я очень консервативно в отношении творчества, особенно когда речь не о драбблах на подрочить, а об историях. Текст — это способ пережить чужую жизнь, судьбу, эмоции, пройти чужой путь, возможно, найдя для себя поворот, который герой не заметил или отмёл, как неподходящий или даже недопустимый для него. А возможно просто пройдя с ним по пути, смотря его глазами, а не своими, живя его сердцем больше, чем своим. И этот путь, это со-переживание должно или привести к какой-то мысли, выбору, решению, или дать прочувствовать эоциональный опыт, тем, обычно ценнее, чем дальше ты от него, и обычно к счастью, в реальной своей жизни. В самой базовой своей установке творчество должно делать жизнь лучше. Следовательно, и человека — тоже. Поэтому я всегда, сколько себя помню, любила истории в которых герой или герои проверялись на излом — и справлялись.
Любовь к драме, к ангсту, к трагдии у меня примерно оттуда: пока ты не подведёшь героя к "грани", пока не протащишь его по пути, отнюдь не выстланному лепестками, ты не сможешь увидеть весь его потенциал. Ты не увидишь то, за что уважаешь его, восхищаешься, любишь, в полной мере, просто потому, что когда "всё нормально" у него нет никаких причин раскрывать эти лучшие свои стороны полной мерой. А иногда какой-нибудь. Чтобы узнать, какой будет "выбор" сначала надо поставить перед выбором.
И отсюда же вытекает то, что я не люблю ту драму, ангст, трагедию, в которой героя ломают, в которой жернова смалывают его в труху. Флафф и милоту, которая эта делает я тоже не люблю. (Не путать с нормальным флаффом, который просто не особенно трогает, потому что накал эмоций просто не тот по самому замыслу жанра). Мне не нужен этот опыт, я не хочу проживать такой путь, я не хочу пропускать через себя такого героя. Нет, иногда - это бывает интересно, но там столько оговорок, что ну их пока. Однако всё-таки, по умолчанию, я люблю истории, которые вскрыв мне грудную клетку, выпустив кровь из вен, натянув все жилы, но аккуратно возьмут за руку и проведут по пути, которые, если и не сделает меня лучше, то мог бы. Дело остаётся только за мной.
И совершенно особенное место вреди историй занимают место истории о том, как человек меняет себя, как мир меняет человека, в лучшую сторону. Путь со дна в небо. Путь раскаяния или осознания, искупление и переосмысления. В некоторых вопросах я очень христианка, и раскаявшийся грешник, который может стать ближе праведника мне очень близка и внятна. Идея, рождённая из надежды, ставшая целью, опирающаяся на веру, скреплённую волей. Истории о безграничности человеческого потенциала, о способности в любой момент, получив шанс, стать лучше — они прекрасны. Они внушают веру в человечество, они заставляют верить в людей, они убеждают, что никто, не смотря ни на какие условия, взрастившие нас, не безнадёжен. Не обречён. В человеке всегда остаётся этот невероятный потенциал стать и быть человеком, в лучшем значении этого слова.
И "Синдром самозванца" прекрасен именно этой линией, идеей, проведённой от самого начала и до конца. Идеей о том, что иногда, для того, что бы быть человеком, а не чудовищем, не учёным, не эгоистом, нужно просто иметь тех, ради кого имеет смысл быть человеком. Хотя бы попытаться. Если вспомнить, что человек гипер-социальная тварь — это бесконечно логично.
Весь текст изумительно, как по нотам, по клавишам пианино в ритме неторопливого стаккато, разыгрывает историю адаптации к человечности миррор!Стамеца после жизни в своей вселенной. Да, это ещё не история о том, как человек справился сам, но не будем ударяться в гордыню, как бы я ни любила и не верила в человечество и людей, мы не всесильны, а бытие в огромной степени определяет наше сознание. И всё-таки разум, ясный, чистый, пытливый, готовый к новому и заинтересованный в новом, лишённый, к счастью, пустой злобы, так же как был лишён, к сожалению, и доброты, оказался готов принять новый мир, в котором он оказался. Смиренно, я надеюсь, что так можно говорить, признать правила этого нового мира, который дал ему шанс на жизнь, не споря, не выбирая, не пытаясь прогнуть мир под себя.
Благодарность, неосознанная, безмолвная, бездейственная, но можно ли ожидать сразу же больше от того, кто привык до этого стремиться прогнуть реальность, едва ли не (а возможно что и в первую очередь) физические законы своего мира.
Уважение — к миру, в котором оказался, к людям, которые его теперь окружали. Да, возможно, они наивны, доверчивы и излишне, на его взгляд мягкосердечны. Но это их мир, они плоть от плоти его, они — его мысль и суть, и смотреть на них свысока верная дорога к тому, чтобы лишиться полученного шанса.
И м!Стамец изучает мир, изучает, в первую очередь людей этого мира. Взращивает в себе эмпатию. Не ту, настороженную, зверинно-чуткую на угрозу или уязвимость, больше похожую на мелкую акулу, безошибочно чующую кровь. А настоящую, полноценную, ту, что бывает в той или иной степени у взрослых здоровых людей. И в первую очередь он пытается понять "себя" этого мира, "пройти вёрсты в чужих — своих — сапогах", чтобы прочувствовать то, каким ему надо быть (каким он мог бы стать).
Диво ли, что себя-не-себя он слышит лучше всего, что другой он ему более внятен, чем другие жители этого мира? И в какой-то момент ему нравится то, каким он стал здесь. Ему жаль, что там, дома, у него не было ничего, никого ради кого он мог бы попытаться быть таким. Хотя бы время от времени. Наверное, он воспринимает себя из этой реальности, как брата, близнецы, бывает же такое. Брат, чьё место он занял — украл — из страха исчезнуть. Брат, которого он не любил, хотя, пожалуй уважал, которым начинал восхищаться, который его в каком-то смысле (готовностью изменить себя, о ужас, физически) пугал, которого он узнавал, не видя, всё лучше и лучше, с которым с каждым днём хотел всё больше снова встретиться лично. Они так похожи, что прекрасно друг друга бы понимали, они настолько различны, что им явно было бы друг с другом не скучно. А ещё, разве "брат" не помог бы ему лучше даже не освоиться в этом мире, с этим он и сам, гений со странностями, неплохо справлялся, а понять этот мир. Познать и принять. Тоже стать его частью. Пусть не плотью от плоти, но надёжным титановым протезом.
Вообще, прекрасно, как почти всё время, "сердце" м!Стамеца обгоняет его разум, который не успевает отслеживать изменения, не успевает рефлексировать то, что происходит с хозяином. Сначала мне казалось, что он именно не успевает или Пол не замечает, пускает себя — самоё своё "Я" — на самотёк, но потом я пришла к мысли, точнее к ощущению, что в какой-то мере это сонательный выбор Стамеца. Не мешать себе понимать новое, непривычное и чуждое, не мешать собственному разуму, тому, что глубже сознания, обрабатывать и укладывать в голову этот мир старыми схемами. Они и так всегда тут, всегда рядом, режут до крови острыми лезвиями воспоминаний.
Смелость. Смелость, с которой Стамец каждый раз делает шаг на встречу команде. Через свои страхи, не только разоблачения, эти самые безобидные, через память об угрозе, о боли, об унижении. Помнит своё, и сбрасывает, очищает своё восприятия для этих новых незнакомых знакомых людей. Я не знаю, сколько решимости, сколько силы и уверенности в себе, в своём "я", нужно иметь, чтобы смотреть в знакомое лицо человека, которого ты хотел убить, который хотел убить тебя, и уметь видеть в нём другого, нового человека. Не один раз. Какой способностью "держать удар" нужно обладать этого. И это уже — доверие. По крайней мере, первый шаг к нему. Да, от безнадёжности, но ведь когда достиг дна, можно или расслабиться и утонуть, или оттолкнуться и, преодолевая огромное давление воды гребсти наверх.
Абсолютно прекрасна была и "жажда справедливочти" на ненастоящем Дне Рождении. Такая изумительная, искристая, как бенгальский огонь, протяжно-прохладная, как весенний ветер, обида за того, другого, за не-себя, за брата. И, подспудно, за окружающи его людей, которые улыбаются ему, говорят преркасные, полные тепла и любви слова, которые он у них крадёт. И его желание разоблачение — не только, на мой взгляд, усталость от напряжения, страха, неуверенности. Это ещё и не желание присваивать себе то, что ему не принадлежит. Вернуть чужое. И продолжением, звеном цепи, цепляющимся за предыдущее, и этого — желание получить "своё". Услышать эти слова, обращённые к нему, это тепло, отдаваемое ему, этих людей, которые радовались бы ему. Жажда, ещё не осознанная, иметь то, за что стоит рисковать своим "я", своей жизнью, своей человечностью, в самом бытовом смысле слова.
Он хочет разоблачения, потому что устал не от напряжения, не от страха. Полно, жителю ли миррорной вселенной переживать из-за стресса, который выпал ему на Дискавери? Нет (разумеется, это исключительно моё ощущение, моё со-переживанию герою, как и всё, что было написано до этого), но он сидит у песчанного замка, ловит волшебные шары, как в старом мультике, помните? Где обещали, что тому, кто поймает волшебный шар и удержит его в руках, пока будет произносить своё желание — будет дано исполнение этого желания. Волшебные шары — мыльные пузыри. Несложно поймать, но толку, если он тут же лопается? И у Пола вокруг — сотни таких волшебных мыльных шаров, если поймать и удержать — всё будет, но он знает, он же не дурак, что если протянуть руку — любой шар просто лопнет. Не усталость — жажда, замешанная на зависти и признанной обречённости, неосуществимости желания. Не "как же надоело быть не собой", а "скажите же мне прямо, так чтоб я даже думать желать перестал, что не по сеньке шапка" вместо этого.
Возможно, в родном мире он тоже жаждал людей, но там у него были его исследования, был мицеллий, на который он, кажется, перенёс и весь свой интерес к миру (просто невероятная, огромная заинтересованности в мире, иначе он бы не смог так быстро адаптироваться), и привязанность, которая могла бы достаться людям, да куда там, и страсть и желание добить признания, ставшее желанием добиться результата. Сублимируете, господин Стамец, да? А теперь этот безтказный способ утолить любую свою жажду оказался недоступен, да? Некуда бежать, лаз в кроличью нору не завалило, но в этот раз "Алиса" разобьётся, если прыгнет, да?
На самом деле, можно только посочувствовать Стамецу в этот момент. Лишённый дела всей своей жизни, лишённый уверенности в будущем, в звенящем одиночестве, куда более сильном, чем когда-либо переживаемое им до этого, только подчёркнутом всеобщим дружелюбностью и желанием помочь не-ему, окружённый людьми с лицами врагов, которых хотел бы видеть друзьями, которым хотел бы быть не чужим, но стоит им узнать, кто ты такой и... по именно по тем причинам, по которым хотел бы видеть их друзьями, они станут твоими врагами. Потому что они хорошие друзья. Но не его.
Мучительно, должно быть. Сознание, которое не привыкло разбираться в подобном. Разум, который уже освоил и принял правила этого мира, легко, пожалуй, радостно, кажется, с облегчением. Сердце, жаждущее и разбивающееся об стеклянную стену отчуждения. Взято много, но не получено, в конце концов, ничего. И Стамец смиряется с этим. У него вообще всю историю хорошее такое, правильное смирение: не от слабости, не от безволия, а от осознания, что не всё в мире крутится вокруг него, не всё можно получить, просто захотев. Смиряется, хочет уйти и попробовать получить, создать всё, что он желает и может, возможно, получить в этом мире на НОВОМ месте. Там, где не знают ни его, ни "брата". Там, где связи будут создавать с "ним".
Хотя вот тут его можно обвинить в лицемерии перед самим собой, хотя скорее уж это конфликт "логичного, рассудочного сознания" и "вошедшего во вкус сердца". Потому что желай он создать собственную жизнь без братца-Пола, без его Хьюго, без всего этого ужасного, болезненного, прекрасного Дискавери с его ненормальной командой, не стал бы он ни отказывать в выдаче тела Хьюго (— шанс —), ни искать способ вернуть их обоих из мицеливой сети обратно, сюда. Пола к его иследованиям, чтобы они могли творить вместе, Хьюго, чтобы обсуждать музыку, потому что "как можно не любить оперу?!" Братик явно больной, да? А ещё это оправдает его, даст ему право на прощение, на индульгенцию, на возможность остаться на этом корабле с таким надёжным капитаном, с такой милой, не жестокой Тилли, со всеми остальными...
Выбор. Куда же без него в настоящих, правильных историях о пути становления героя. И даже не один.
Безумно красивый первый, со спасением Тилли, против благоразумия, удобства, выгоды, подставляя себя, сохраняя жизнь единственному человеку, который раз за разом начинает подозревать правду. Спасти, рискуя собственной жизнью, хотя действительно, так удобно всё складывалось, никто бы не заподозрил, не обвинил бы, всего лишь нужно было не прыгать выше головы, не совершать невозможное, не ставить на кон собственную жизнь при не самых-то высоких шансах на успех. Сколько прошло бы времени до новых сомнений? На какой раз эти сомнения обрели бы плоть и уже не смогли бы быть развеяны? Сколько Стамец себе этим решением оставлял времени до разоблачения? Удивительно, что эта девочка оказалась ценнее гарантий собственной безопасности. Хотя, возможно, именно её сомнения в его подлинности и делали её настолько ценной. Тилли видела его настоящего. Се слишком чётко, сомневаясь и промаргиваясь, но всё-таки заметила его, а не его близнеца. Это было смерти подобно, да. И желанно, как ледянная вода в жару, та самая, хватнув которой неосторожно в летний полдень, можно сгореть в лихорадке за два дня, но как устоять?
И убийственно правильный, необходимый второй выбор, следующий практически сразу а первым. Смертельный. Безвыходный. Больной и, отчасти, но только отчасти, несправедливый. Спасти Дискавери, в который успел влюбиться, тем прочнее, чем незаметнее, и, возможно, вовсе впервые. Родная реальность не была щедра на объекты, достойные нежной, трепетной, осторожной любви. Опекающей и заботливой. Да, спасти его, исчезнув из этого мира. Снова умереть, выбив счастливую карту остальным. Ещё не "право" спасти тех, кто стал не чужим, пусть и ценой себя, но уже принятая, нет, простите, принимая прямо сейчас, инвариативность решения. Потому что "если я жить не могу — и остальным нечего" это уже не его правда. Возможно, он ещё не готов целиком отказаться от себя, ради других, но всё-таки он уже пришёл к "пусть хотя бы они будут живы, раз всё так погано складывается".
Очень грустно было, когда он просил Тилли напомнить ему, когда он очнётся (зная, уже прекрасно зная, что очнётся не он), что он хотел пригласить её на ужин. Не успел. Всё, что успел, это только сказать о собственном желании. Мне упорно кажется, что мысленно он погладил девочку по щеке. На прощание.
Изумительная, лёгкая, острая, как кромка лезвия, история о том, как человек делает шаг вверх. Первый, второй третий. Впереди ещё целая лестница, но путь в тысячу ли начинается с первого шага. И он сделан.
И я очень рада, что Пол хочет вернуть его назад. Не только своего милого доктора, но и непутёвого "братца". Рада, что возможно, если всё получится, у Стамеца будет возможность пройти весь этот путь. И теперь уже не в одиночестве.

---

ФБ закончилась и я хочу немножко об этом поговорить.
Теоретически, я состояла в четырёх командах, но работы принесла в две. С командой Клэмпа получилось немного обидно, потому что перечитать их каноны меня распидорасило как раз к концу битвы. Сразу вспомнилось, что писать-то там было о чём. Да, для этого пришлось просто вспомнить детали про тех персонажей, которые не главные. Ну и на главных тоже в некотором смысле посмотреть свежим взглядом. Но скажем честно, кому нужны фики про Шаорана и доктора Кайла? Так что никто ничего в целом не потерял, а странные идеи, если они дозреют до чего-то толкового, я всегда успею написать. Единственным каноном, который не слишком изменился с тех пор, как я его перечитывала, это РигВеда, но чо уж тут, когда в истории появляется гет по которому у меня ПОЛЫХАЕТ я обычно хорошо эту историю запоминаю. Классный гетный пейринг о котором хочется ещё и писать - это редкая вещь. Но два драббла я всё-таки написала, так что всё неплохо.
А ещё была команда а Сыромятникову. В которую я побежала, потому что мне было "грустнявенько". Ну как побежала в неё... воспользовалась добротой тонкорукой королевы и уговорила её на эту авантюру. И, знаете, это было забавно, особенно когда "аааа, у меня осталось всего 6 дней, чтобы написать макси, в котором месяц уже только 700 слов, а я ведь хотела его написать". Или принести миди на 10К в день выкладки. Два раза. Нет, во второй раз миди было меньше. Мы их даже честно просмотрели на наличие опечаток. Два дислексика. Ну вы понимаете, да. Но, знаете, жизнь показала, что если ты не монстрофандом, который расматривают ПРИСТАЛЬНО, то если текст написан на волне, эмоции и идеи, то даже будь это самый невычитанный текст в выкладке он может оказаться самым популярным в ней же, если верить голосованию. (это не призыв к тому, что тексты вычитывать не надо, это призыв к тому, что бы когда впёрло - писать, а не думать: да кому оно надо).
Я всё-таки дорвалась до Гая Челленджера в этом году. Не могу сказать, что дорвалась до мира ИО, потому что всё-аки до Челленджера. Мужик, который пляшет в моей голове так же хорошо, как там вытанцовывает Катари, а это о многом говорит, согласитесь. Потому что моя прекрасная королева является моей любимой героиней, вдохновением и мерной шкалой уже больше десятилетия. Гай меньше, но я знакома с ним меньше (в каноне его тоже меньше, но я надеюсь на нашего автора). То, как он себя держит, то, какие решения он принимает и как подходит к решению проблем - это настолько прекрасно, что мне хватило нескольких глав с ним, чтобы впилиться в него едва ли не сильнее, чем в Сатала. Пожалуй, Сатала я в каком-то смысле люблю больше, его впринципе больше, но Гай роднее, Гай в голове. Чёрт возьми, за то время, что Гай плесал в моей голове, он успел выкинуть меня на грань панической атаки, со скачком температуры, проблемами дыхания, заходящимся сердцем и прочим прекрасным. Пожалуй, пойманый мною его ужас - был один из самых сильных в моей жизни, даже в сравнении с реально пережитыми опасностями. Самый острый. В смысле, знаете, это в первый раз мне было страшно настолько, что тело на какое-то время забыло как надо работать на уровне бессознательных процессов.
Вкурила Меч Лун. Восхитительная история, между прочим. Простая, как перочинный ножик, страшная, как тот же нож, прижатый к твоему боку и так же исполненная верой в людей и любовью к ним, как каждая история нашего прекрасного автора. И единственная ЗАКОНЧЕННАЯ история. Полная жути и того абсурда, который полностью логичен, закономерен, который настоящий, не выбивающийся из истории и на самом деле очень правильный, но сначала ты всё равно такой: ШТА?!ХДДД Тут особенно ярко проявилась любовь нашего автора показать жуть так, чтоб читатель мог ничего не заметить, если хочет. Намоталась на несколько прекрасных вил, особенно на отношения стражей и магов. Накурилась травой, и написать смогла/успела далеко не всё.
Хотя это, пожалуй, относится ко всем канонам. По всем пяти мирам у меня остались идеи, которые хочется написать. Особенно, знаете ли, радует профессор Венсон, которого Лётик сам себе придумал и теперь носится. Но знаете, ничего не могу поделать с тем, что он у меня ассоциируется с рассказами о моей прабабушке, женщине несгибаемой воли, неподъёмной тяжести характера и просто потрясающей женщине, к ногам которой мужики были готовы падать не смотря на риск карьере и большой выбор молодых, бездетных и более покладистых девушек (быть нежнее и покладистее прабабушки было несложно) в послевоенные времена. А, и огромной страстью к порядку. Вот на этом вот моменте, когда доктор говорит, что отец хотел её в дурдом сдать, мне вспоминается, как прабабушка обещала бабушке её утопить, если та появится на её пороге, после того, как за день до свадьбы из-под венца к моему дедушке сбежала. И знаете, бабушка верила, и несколько лет боялась дома показываться. Только когда мой дядя родился рискнула приехать, чтоб попробовать помириться, внук опять же (будем честны, бабушка и сама не скрывала, что считала моего дядю СМЯГЧАЮЩИМ обстоятельством, которое её защитит). Но знаете, что бабушка услышала сразу после того, как её посадили за стол, чтоб горяченького съела и согрелась? "Ты чего так долго не приезжала?!" И когда бабушка попыталась напомнить про утопление, прабабушка всплеснув руками возмутилась: "Мало ли что я обещала, когда ты меня на всё село ославила! Кого здесь только не обещали утопить! Одни утопленицы по улицам ходят, да?!" Бабушка прониклась. Вот и в истории семьи Венсон мне что-то такое и чудится: дочь, что верит сказанным родителями с горяча угрозам?! Тем более у нашего автора, поталогически верящего в лучшее в людях и явно очень ценящего семью.
С Житиём всё и так понятно, верно? Самый популярный канон, больше всего героев, линий, имеющегося каноничного материала, ну вот это всё. Я всё ещё хочу сильнее курнуть имперцев. Всё ещё тлею по властям Хо-Карга (хоть и не написала про них ничего) и по ларешцам. Ладно, не по всем Ларешцам, а по троице Никара Коси и Хамата. Хочу. Но кроме меня мне же никто больше не додаст, да? Скорее всего. Даже, знаете, не буду у зимней, наверное, ничего заказывать, потому что команда, кмк, должна писать то, что её прёт саму. Я сама по заявкам редко пишу. Тем более не драббл. И чем подробнее заявка, тем уже по ней писать. Поэтому, хоть я и надеюсь, что однажды и до этих котиков дойдёт дело, но ждать их предпочу молча. Или уткнувшись в собственный ворд, если пропрёт.
Печальнее всего, конечно, дело с разрушителями, хотя я и очень люблю этот канон. И я даже надеюсь когда-ниудь написать что-то про Тео и Гэбриала. И про Гэбриала и Третьего. И знаете, что-то такое про то, что когда Бастиан был молодым и дурным, ему нравился Нантрек, а потом случилось вот это всё. И ещё ряд вещей. Но над этим надо много думать и работать. Для игры, цель которой была "развеять грустнявочку" думать надо было СЛИШКОМ много. Оставим это в планы на будущее.

---

В складчину

Название: В складчину
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: fandom Riders of the Sky 2018
Канон: “Житие мое”, И. Сыромятникова
Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат Ирине Сыромятниковой и издательству Альфа-книга
Размер: драббл, 484
Персонажи: Кен Арак, Роланд Светлый
Категория: джен, пре-слэш (в глазах автора)
Жанр: пропущенная сцена
Рейтинг: G — PG-13
Примечание: посвящается D~arthie


Роланд с живым интересом наблюдал за вышагивающим по комнате Араком.
— Тебя что-то не устраивает?
— Ты спрашиваешь так, как будто всё отлично, — Кен резко развернулся и начал сверлить его взглядом.
— Всё пока идёт замечательно, к тебе присоединяются сторонники, жаждущие, как и ты, разрушить прежний, несправедливый и жестокий мир, чтобы построить на его обломках новый, в котором…
— Ро… Я не хочу разрушать несправедливый мир и новый строить не хочу. В моих планах — исключительно месть за убийство моей семьи.
Роланд посмотрел на него безмятежным, ни капли не взволнованным взглядом:
— Ты собираешься мстить правящему королю, помнишь?
Арак скрипнул зубами, кивая. Не будь его врагом монарх, не будь его врагом человек, которому подчиняется многотысячная армия и даже маги… насколько проще всё было бы. Проще и быстрее. Но и вся страна не защитит Его Величество от мести.
— Корона ему не поможет.
— А вот солдаты — вполне, — Роланд улыбался. — И против них тебе нужны собственные солдаты. Но ты ведь не хуже меня понимаешь, верно, что мстить за твою семью хочешь только ты. Ну, может быть, иногда я, когда ты не мешаешь мне помнить, что мы друзья…
— Мы друзья?! — искренне удивился Арак, впервые услышавшей о подобном потрясающем факте.
— С твоей стороны будет очень мило, не мешать мне, — с нажимом повторил Роланд, — помнить об этом. Всем же остальным, — вернулся к своим размышлениям внезапно дружелюбный чёрный, — нужны другие причины для того, чтобы сражаться за тебя. Можно заплатить наёмникам, но, во-первых, денег жалко, — Арак кивнул, денег всегда не хватало. — А, во-вторых, наёмники легче убегают с поля боя, если что-то идёт не так. Совсем другое дело, если речь идёт об идейно мотивированных, идущих к собственной цели людях.
Арак сел на свободную лавку и притянул к себе кувшин с разбавленным вином:
— И ты полагаешь, что люди действительно купятся на эту ересь про новый, лучший мир?
— Они уже купились, — пожал плечами Роланд и, зайдя за спину, взъерошил Араку волосы. — И купятся ещё не раз. Разве мы не убедительны в своих обещаниях?
— Ты сейчас неубедителен, когда пытаешься выставить всё так, будто после свержения Гирейна можно будет забыть о своих обещаниях и просто уйти.
Роланд что-то фыркнул и уткнулся лбом ему в затылок:
— Уйдёшь куда хочешь. Мы с тобой, по-дружески, поделим обязанности: ты сметёшь старый мир, а я построю новый.
— Эй, Ро, ты там себе случайно не придумал ничего про то, что ты старший и должен меня опекать? — с внезапно проснувшимся подозрением уточнил Арак.
— Не понимаю о чём ты.
«Ну точно придумал!»
— Ро!
— Кен, во-первых, мы договаривались, что я тебе помогаю и тем возвращаю должок, во-вторых, у меня есть несколько интересных идей для эксперимента…
Арак спрятал лицо в ладонях и рассмеялся. У одного месть, у второго эксперименты, а несколько тысяч людей присоединившихся к их «борьбе за свободу от тирании» как-то верят в их желание изменить мир к лучшему.
— Кажется, мы немного задолжали этим людям, а?
— Есть немного, — согласился Роланд. — Расплатимся. В складчину.
— И мир сделаем лучше, да?
Роланд притворно вздохнул и опустил ладони на плечи Араку:
— За компанию, и это можно.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Свобода

Название: Свобода
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  ~~Намари~~
Канон: “Житие мое”, И. Сыромятникова
Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат Ирине Сыромятниковой и издательству Альфа-книга
Размер: драббл, 398
Персонажи: Кен Арак, упоминается Роланд Светлый
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Примечание: посвящается D~arthie

"Свобода есть осознанная необходимость".
Бенедикт Спиноза

Арак смотрел на стопки бумаг лежащих — сиротливо, проклятье! — на чужом столе и чувствовал, как пережимает горло глухая ненависть. Если бы он промолчал, плюнул на свои предчувствия и выводы, Роланд бы сейчас тух над этими бумажками, а он вытаскивал бы одержимого Светлячка на улицу, чтобы что-нибудь сожрать. Далёкий город, полный ненужными, чужими людьми уже умер бы и спасать его ценой жизни великого мага, способного совершить много более полезных дел, было бы поздно. Им пришлось бы ввести карантинную зону — и только.
Кен подошёл к столу ближе, взял первую попавшуюся папку. Отчёты аналитиков, которых они собирали по всей стране, выкладки и планы, которые больше некому претворять в жизнь. Потому что ему оно всё нахрен не сдалось, его здесь ничего не держит больше. Можно, наконец-то, вернуться домой и никого не видеть: ни короля этого малахольного (хотя Роланд хвалил, говорил что мужик вёрткий, цепкий), ни чёрных бестолковых "щенков" (пусть их дрессирует кто-нибудь, кому оно надо), ни белых "котяток" этих роландовских, таких же точно, как те, что подались в рыцари. Таких же, как устроившие в провинциальном городке ферму нежитей. Всех их перетопить надо было, а не учить чему-то. Чему вообще можно их научить?!
Арак пришёл в себя, когда папка в руках начала чернеть, обугливаясь. Хорошо ещё, бумаги не задело. Великий чёрный закрыл глаза и, как в детстве, посчитал до десяти и обратно, чтобы успокоиться. Король разберётся, брат бы зря не хвалил. И "щенки" без него обойдутся — инструкторов он им нашёл, общее направление задал — не амёбы безмозглые, справятся дальше и без него. Но белые "котята", безуспешно старающиеся не рыдать над потерянным начальником и наставником, а работать этажом ниже, могут и закончиться от душевных переживаний. Вот их ему Ро мог и не простить. Столько сил вбухано, столько ожиданий возложено. Уникальный, сука, эксперимент, начатый одержимым идеей здорового общественного устройства чёрным, который тот бросил по состоянию здоровья — не концентрироваться, не концентрироваться, вообще не думать, — это то, что было бы по-настоящему обидно потерять.
— Ну что, "котята", учили вас чёрных не бояться? — зло и как-то бешено улыбался Арак отражению в зеркале. — Сейчас я вас научу, как чёрных заставить работать ради этого грёбанного взаимовыгодного сотрудничества со здоровым обществом, построим же мы его, верно? Не одному же мне горбатиться.
Свобода оказалась не такой уж и привлекательной. А может, право лезть в петлю, чтобы отдать долги и завершить начатое дело — это и есть настоящая свобода.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра