Волшебник и Демон

[Сумасшедший Самолётик]

Название: Волшебник и Демон
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Канон: Золотой ребенок, Обыкновенное чудо
Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат их создателям, кем бы они ни были
Размер: миди, 5 181 слова
Персонажи: Сардо Нумспа, Волшебник.
Категория: джен
Жанр: драма, дружба, броманс, кроссовер
Рейтинг: G
Краткое содержание: Всякой сказке нужны злодеи, — объяснил в одну из их первых встреч Волшебник. — А демоны — хорошие злодеи для сказки, правильные.
Примечание: Сэр-ги — золотой по-тибетски
Бирюзе приписывают свойство укреплять дружеские связи. На Востоке кольца с бирюзой носили для защиты от всякого зла. Однако кольцо излучало защитную энергию только в случае, если камень был подарен другом. Была поговорка: "камень, данный доброй рукой, приносит счастье и удачу".

Хозяйка:
Говори правду, что будет? Каких гостей нам сегодня принимать? Людей? Или привидения зайдут поиграть с тобой в кости? Да не бойся, говори. Если у нас появится призрак молодой монахини, то я даже рада буду. Она обещала захватить с того света выкройку кофточки с широкими рукавами, какие носили триста лет назад. Этот фасон опять в моде. Придет монашка?
Хозяин:
Нет.
Хозяйка:
Жаль.
Шварц. "Обыкновенное чудо"

В этот дом Сардо приходил не в первый раз. Он бывал здесь и гостем (званным и неванным, желанным и нежеланным, ожидаемым и нет), бывал здесь как вор и даже пленником как-то раз не повезло задержаться на неделю.
Обычно маги либо отказывались иметь дело с демонами полностью, оправданно опасаясь, что у них захотят отобрать или силу, или душу, или хотя бы просто использовать и подставить, и ещё не поймёшь, что из вариантов хуже. Или же, наоборот, желали заключить с демонами договор, чтобы получить могущество и уникальные способности, это обычно были такие слабые маги, что от простых людей и нелюдей их и отличить то было сложно, только на призыв демона и годились (а какой демон откажется от души задаром?). Или такие жадные, что глупые, а глупые до того, что никакая магия уже не поможет. Что всех магов-торгашей объединяло, так это то, что все они, и слабые, и жадные, старались заключить такой хитрый договор, чтоб за всё полученное не пришлось платить душой. Да только что толку? Даже если демон не заметит подвоха (а и заметит, так делать ничего не будет, потому что лень и незачем) и ты его обманешь, тебя с твоей душой светлые всё равно не примут. Ну и кому ты в итоге достанешься? То-то и оно. Человек всегда проиграет от сделки с демоном, но почему-то думает, что подлость и обман поможет оправдаться перед силами добра. Если уж на то пошло, честный дурак, не уклоняющийся от оплаты, имел больше шансов получить прощение. Такие иногда встречались. Редко. Те, кто был готов платить своей душой за чужое спасение, за такими светлые обычно приходили раньше или позже и забирали. Без каких-либо, между прочим, проблем, потому что какому демону может пригодиться душа, настолько пропитанная самоотверженностью и бескорыстной жертвой? Одна головная боль от неё и руки жжёт. Сардо таких сделок старался не заключать, и был уверен, что остальные их заключают или по глупости, или по старой памяти о временах, когда не было великой войны, когда даже преисподней ещё не существовало. Демоническое добросердечие оно именно такое: притащить в ад и заставить страдать хорошего человека, раз уж оно ему так надо.
Да, так что обычно демонам в домах волшебников делать было особо нечего. Тем более, несколько раз. Но здешний хозяин был странным, не желая никаких сделок, даже не обижаясь на предложения, просто улыбаясь насмешливо в ответ, он не возражал против его общества.
— Всякой сказке нужны злодеи, — объяснил в одну из первых встреч Волшебник. — А демоны — хорошие злодеи для сказки, правильные.
Да, этот Волшебник (он не назвал имени, сказал, что здесь нет других чародеев, так почему бы Сардо не звать его по дару, а не по прозвищу?) любил и ценил сказки, умел их создавать из реальной жизни, суеверий и капли своего таланта. Сила билась в нём, спокойная, уверенная, но ему хватало её крох. Он создавал сказки, грустные и страшные, пропылённые дорогами и просоленные слезами, но обязательно добрые. Верил в тех, кого приводил в свои чудеса, и люди, простые люди, жадные и жалкие, глупые, суетные и обидчивые, Сардо знал их лучше любого мага, знал и не обманывался, не романтизировал, но эти люди всё равно никогда не разочаровывали Волшебника. Как будто чувствовали его веру и стремились её оправдать. Нет, Сардо не был готов изменить своё мнение о смертных, оно основывалась на тысячах лет опыта, но приходя в этот дом начинал допускать… вероятность того, что в людях есть что-то ещё. Не только то, что помогает им создавать демонов, что приводит их в ад, но и что-то ещё, что-то, творящее сказки. Очень глупая мысль, которая совсем не подходила для демона.
— Чем же?
— Чтобы победить вас не обязательно уметь драться или колдовать, или владеть каким-нибудь зачарованным оружием.
— Вообще-то, очень желательно. И лучше, чтоб всё вместе.
Волшебник тогда улыбнулся, посмотрел на него с вежливым недоумением, мол «мне-то ты зачем врёшь?» и возразил:
— Достаточно просто обладать сердцем. Так что заходи, не бойся.
И Сардо заходил, он не верил в человеческие сердца, он видел, что люди делают со своими богами и святыми, и это лучше всего показывало на что на самом деле способны эти романтизированные куски неутомимых мышц. Но в доме волшебника воздух пах хлебом и клевером, а в кладовых водился отличный чай, и этого было достаточно.
Когда он пришёл однажды, то почувствовал, как что-то изменилось. Воздух стал полниться запахами не только хлеба и цветов, а на лице Волшебника появилась смертная печать будущей печали, и жаркое, обречённое счастье в глазах. Демон даже не понял сразу, что случилось, а тот улыбнулся так, что соль осела на губах, и приветственно махнул рукой:
— Я женился. Пошли, познакомлю вас.
Вот что случилось. Волшебник был сказочником, был сильным магом, а ещё он был человеком, далеко не худшим из тех, что ходили по земле, и величайший дар неба смертным не миновал его, поразил в самое сердце. Но срок магов не сравнить с тем веком, что отпущен другим людям, что отпущен его женщине, ещё такой юной, такой наивной, но Сардо видел, как скоро, не пройдёт и пары десятилетий, на её лицо уже лягут морщины, знал, как устанут её руки, как посветлеют за полвека ясные глаза. Кажется, это называлось сочувствием. Сардо не слишком хорошо в этом разбирался, не слишком распространённое ощущение у демонов, но, кажется, это было именно оно. Не к смертной этой женщине, которая всю жизнь проживёт с любящим её мужем, а к Волшебнику, который встретил её всего на несколько мгновений. А ещё это было сожаление, потому что вряд ли горечь теперь когда-нибудь исчезнет из воздуха этого дома полностью.
— Я могу подарить ей время, — он сказал это раньше, чем обдумал. Просто предложил и…
— Нет, — муж и жена ответили хором. Стоили друг друга, глупые смертные души. Сардо пожал плечами, не стал спорить. Он мог бы сделать для них подарок. Просто так, никаких сделок, никакого обмана, исключительно добрая воля, но нет, так нет.
Позже, когда они попрощаются с молодой хозяйкой колдовского дома и останутся одни в саду, Волшебник сожмёт его плечо сильно, будь Сардо человеком, было бы больно:
— Спасибо, демон, но не надо. Знаю, вижу, что ты не желал зла, — в голосе Волшебника извинение (за нанесённую обиду, хотя какую бы?) и благодарность за помощь (бесполезную, так к чему?), густо замешанные на горьком, как хвоя, тепле. — Знаю, что хотел сделать подарок. Но простого человека тяготит нечеловеческий век. Твой подарок, как вино в уксус, превратится в яд со временем. Мы дурно отблагодарим тебя за щедрость.
Сардо рассмеялся бы, но решил не обижать Волшебника. Вроде умный, но о такой ерунде думает. Сам он, впрочем, не лучше.
— Я должен был сообразить. Ты сильный, такой сильный, что, не будь ты так спокоен, на тебя было бы больно смотреть. Твоего могущества хватило бы на то, чтобы сделать ей подарок, какие-нибудь серёжки или браслет.
— Медальон или часы, — подхватил его мысль Волшебник.
— Иногда у тебя просыпается банальное и злое чувство юмора.
— Я знаю, — не смутился чародей. — Сказкам подходит.
Да, историям, которые он ткал, понятные образы подходили. Сказки существуют не для того, чтобы умничать, а для того, чтобы учить детей, им должно быть понятными.
— Но ты не сделал, — Сардо перегнулся через стол, взял из корзинки домашнее печенье с орехами, какого отродясь в этом доме не водилось, но которое пахло так, что имело смысл подумать и предложить жене приятеля, как соберётся умирать, податься к ним на заработки. В отделе чревоугодия ей будут рады, как родной. В хорошем смысле этого слова. — Не сделал ведь, да?
— Не сделал, — кивнул Волшебник. — Я придумал сначала, почти закончил, потом понял, что делаю, и всё уничтожил, а потом снова задумался.
— Об одиночестве? — поддел Сардо, хотя разговор не казался вессёлым.
— О выборе, — серьёзно возразили ему.
— Опасные мысли, мой друг. Выбор создал ад. Выбор приводит вас в ад.
— В ад нас приводят пороки, а выбор может привести к свету.
— Оптимист.
— Сказочник.
Прозвучало как «лжец»
— Сказочник, — согласился Сардо.
И прозвучало почему-то, как «ведающий».
— Так что ты подумал о выборе? — он бы передёрнул крыльями от неудовольствия, но явился в человеческой форме. Зато так можно съесть печенья гостеприимной (это она ещё не знает, какое чудовище её муж привечает в своём доме) хозяйки.
— Решил, что выбор как для неё будет лучше, а как дурно, должен делать не я, а она.
— Тогда уж вы оба, хотя… ну, может быть, ты и прав, — и эта правда была так жестока и безжалостна, что Сардо знал не много демонов, которые бы так поступили даже со своими слугами. Впрочем, у Волшебника не служанка, а жена, любимая, кажется, всем сердцем, а любовь такая странная вещь, заставляет отдавать всего себя, и даже жертвовать подчас душой (хотя нельзя потерять душу, спасая других, можно только согласиться на это), но и даёт силы не жалеть того, кого любишь, не позволяет снисходить. Дарит веру.
Самое безжалостное, самое милосердное, самое прекрасное и чудовищное из всех чувств, что было даровано этому миру. Каждый демон знает, что проклят никогда не знать его. Каждый демон боится, что это всего лишь самообман. И надеется почти так же нестерпимо, как боится.
— И я сказал ей, чтобы она не беспокоилась, что мне просто нужно время, и я сделаю ей подарок, который позволит ей жить столько же, сколько мне.
Сардо смотрел на него не отрываясь несколько секунд, а потом сжал в ладонях его запястья, потому что и так было понятно, что случилось дальше. Очевидно, как результат сложения двух и двух, но всё равно, поверить в это казалось невозможным. Люди… люди продавали души ради бессмертия. Отказывались от вечной жизни из страха смерти, вот что они делали. Не наоборот.
— Она отказалась.
Сардо не спрашивал, но Волшебник ответил:
— Да. И я смирился, а потом… я предложил ей магию, простому человеку невыносим срок жизни мага, это верно, но разделив со мной силу…
— Она не разделит с тобой дар, — безжалостно, так же, как Волшебник давал выбор жене, Сардо убил его надежду. Быстро. — Творить заклинания, двигать горы, превращать предметы в артефакты — это не тоже самое, что обладать даром менять мир, слышать его, жить в унисон с ним. Ты рисуешь сны этого мира, а она сможет лишь управлять им.
— Я знаю, демон. И она знает. Магия чужда ей, но она смогла принять её, смогла полюбить…
— Потому что любит тебя, а ты не отделим от магии.
— Да. Порой она злится, когда я превращаю дом в чёрт знает что…
— Ни один чёрт не знает, во что ты превращаешь свой дом, — Сардо невольно улыбнулся.
— Но не на самом деле злится, просто… ну… — он задумчиво растрепал густые русые волосы. — Ты понимаешь.
— Нет, но допустим. Она любит тебя, и твою магию любит так же, как часть тебя любит, но сама их творить не хочет. У тебя умная жена, она лучше тебя видит, что творить сны и сказки — не её талант. Или дар, как тебе больше нравится.
— Она лучшая. Так что не обижайся, демон. Мы отказались не потому, что не верим тебе…
— Хотя следовало бы.
— Она просто решила прожить человеческую жизнь.
И вот к чему весь этот разговор тогда был? Чтобы он не обижался. Расковырял себе свежие раны на потеху демону, а ещё сказочник. Доброе и вечное людям несёт. Смех один.
Смешно, впрочем, не было. Было странно и неловко, а ещё Сардо помнил вкус печенья, и как воздух наполнялся не только хвойной горечью и морской солью, когда Волшебник смотрел на свою жену — воздух наполнялся мёдом, весенней свежестью и осенним золотом, как предчувствием. Казалось волшебство (не сила — сказка) рождались тогда в доме, чудо восходило из диких трав к вечному солнцу. И это чудо рождали люди, которые всего лишь жили свою жизнь, не боящиеся принять себя, свою суть и друг друга. Ничего красивее Сардо не видел.
В то время он приходил часто. Жена волшебника обычно поджимала губы, отказывалась с ним разговаривать, потому что считала, что он расстраивает её мужа (подумать только, не потому что он демон или хотя бы дурно влияет, нет, расстраивает!), но тем не менее, стоило ему появиться на крыльце дома (старого, казалось с момента постройки, и разваливающегося, поскрипывающего так долго, что за это время успело умереть пара звёзд, а тут даже калитка так и не поломалась) и вскоре на столе, за которым они с Волшебником располагались, оказывалось его любимое печенье (как только поняла?) иногда ещё даже горячее, специально для него приготовленное. Тяжело было считать себя нежеланным гостем в этом доме, где хозяин с щедростью легендарных королей показывал свои сокровища и звал в сказки, а хозяйка баловала сладостями, наивно полагая, что при таком подходе хоть кого-то можно убедить в своей суровости и негостеприимности. Невинная душа!
— С каждой встречей вы всё красивее и красивее.
— Врёшь демон, точь-в-точь как мой муж, — смеялась хозяйка волшебного дома, весело и радостно, принимая комплименты, не веря им, но радуясь, как девчонка новым лентам. Но Сардо не врал ей и, он был уверен, Волшебник не врал тем более. С каждым прожитым годом эта женщина сияла мягким, принимающим и согревающим всех (даже демонов, что уж говорить о людях) светом, и была в этом так похожа на мужа, с его такой же спокойной и ласковой силой, что Сардо не понимал, как она сама не стала волшебницей.
— Она — чудо, — как-то сказал ему Волшебник, попытаясь объяснить.
— И?
— Чудо — это мгновение, оно не может длиться вечно.
— Да ты всё время нашего знакомство толкуешь мне о чудесах и о том, что они в мире сплошь и на каждом шагу, никогда не переводятся! — Возмутился Сардо. Так-то, ему бы радоваться, конечно, что не всё так хорошо у людей с чудесами, но с другой стороны, какая с того радость? Как будто они ему мешали когда-то. Да никогда!
— Так и есть, — Волшебник улыбался, смотрел на него, как на ребёнка, который усомнился в Дед Морозе или Зубной Фее, и улыбался, вызывая желания дать ему в зубы, а то что-то их слишком много в этой премерзкой улыбке. — Чудеса сплошь и рядом, везде и постоянно. Каждый раз, Сардо, новые.
Это было объяснением. Тем, которое всё объясняло, но не делало ничего понятнее. Нужно быть богами, чтобы придумать такое, и людьми, чтобы это принять, а демоны против такого (да-да, и против этого — тоже) бунтовали. Ну и результат? Одни творят бытие и чудеса, другие живут в мире, полном чудес, а третьи обитают в преисподней и выбираются из неё партизанскими перебежками. А главное, всем весело, и все, опять же, уверены, что вот им повезло, а двум другим — не очень. Может, так оно и было, и тогда у Творца очень своеобразное чувство юмора. Примерно такое же милосердное, как любовь.
А потом жена Волшебника умерла, и Сардо… Он тогда пришёл, почувствовал одну лишь горечь и соль в воздухе, неразбавленные даже запахом свежего хлеба, и тут же исчез, убрался откуда явился. Он бы никогда и ни за что, иначе как в шутку, не назвал Волшебника другом, но… потерю жены лучше пережить в одиночестве, чем в компании демона. Даже хорошо знакомого.
Нет, Сардо не верил всерьёз, что Волшебник пошёл бы на поводу у искушения вернуть жену назад. И в то, что он разуверится в своих сказках, разочаруется в чудесах — не верил тоже. И всё же лучше обойтись без искушения, без лишней тяжести, падающей на и без того опущенные плечи. Есть вещи, которые людям лучше переживать наедине с самими собой, или в обществе других людей, некоторые проживают такое время с Богом, но пожелать пройти по этому мосту над пропастью рука об руку с демоном… такое даже врагам не всяким желали.
И Сардо ушёл, ушёл только затем, чтобы узнать, где эти десять лет скрывали Золотого Ребёнка, и получить приказ на его уничтожение. Если б он знал, каким чудовищем, нет, не так, а вот так: Чудовищем! — окажется воплощённая справедливость, он бы отказался. Первый день войны тому порукой — отказался бы, и вернулся издеваться над Волшебником.
Вместо этого он познакомился с Чудовищем, не убил его, и всё-таки, вот, явился к Волшебнику, чтобы рассказать всё, что он думает о грёбанных человеческих чудесах и высоких и тонких материях. На то, что знакомый не в лучшем состоянии и ему абсолютно не до проблем демона, который не в состоянии убить какого-то ребёнка, Сардо было глубоко наплевать.
— Это малолетнее Чудовище!...
— Демон, ты повторяешься, — Волшебнику на то, что ему сейчас не до Сардо тоже было наплевать. Может, не так глубоко, но казалось, что человек даже обрадовался возможности отвлечься от своего горя.
— Я не повторяюсь, а придерживаюсь максимально точных формулировок, — огрызнулся Сардо, заглянув в чайник. Неожиданно абсолютно пустой чайник.
— Забыл, — то ли извинился, то ли объяснил Волшебник и, прихватив посуду со столика, скрылся в доме. — Подожди пару минут.
Не забыл, а отвык. Но Сардо не стал его поправлять, только расстроится и чай не сделает. Кому хуже будет? Тому кто попить хотел. Вообще-то, в таких ситуациях говорят, что лучше бы чего-то покрепче, но Сардо предпочитал спаивать других, не себя. А если устраивать возлияния каждый год, то так и до алкоголизма недолго.
— Так что твоё чудовище?
— Оно убивает! Золотой Ребёнок, посланный богами, не чурается испачкать ручки в крови и…
— Прям ручки?
Сардо задумался, передёрнул плечами, встопорщив фантомные крылья:
— Нет, руками он не убивал вроде бы… Да ну, разумеется, не убивал, ему десять лет, что он вообще руками может делать?
Волшебник пожал плечами, всем видом демонстрируя непоколебимость мирового спокойствия. В самом деле, если он после смерти жены с ума не сошёл, то отчего бы ему нервничать из-за всего-то некондиционного чудесного ребёночка.
— Что-нибудь, наверное, всё-таки может?
— Оригами.
— Красивое? — кажется, Волшебник искренне заинтересовался, и Сардо ответил честно:
— Восхитительное. А ещё он убивает, и мне кажется или тебя это действительно ни капли не беспокоит?
— Он же справедливость, — Волшебник посмотрел на него с… состраданием. Будь оно всё проклято, с грёбанным состраданием. — А смерть иногда очень справедлива. Часто. Почти так же, как милосердна.
На его лицо легла тяжёлая, густая тень, но лишь на мгновение, гостеприимный хозяин волшебного дома не позволил себе утонуть в собственных мыслях, бросив гостя наедине с самим собой:
— А ты полагал, что смерть принадлежит демонам?
— Великая Леди никому не принадлежит, — недовольно проворчал Сардо и замер над чашкой, вдыхая горячий ароматный пар. — Но приходит ко всем.
— Тогда почему ты так удивлён?
Сардо задумчиво потянулся, собираясь с мыслями, обдумывая всю ситуацию.
— Да ты знаешь… хм, сам не знаю. Не ожидал, наверное, просто.
Волшебник улыбнулся так, что у демона появились дурные предчувствия и стойкая убеждённость в том, что следующего вопроса ему лучше не слышать.
— А почему рад?
Как в воду смотрел! Не тот вопрос, на который Сардо хотел бы отвечать. Ему даже задумываться об этом не стоило, потому что предполагалось, что радоваться ему нечему. Он провалил задание, ребёнок оказался гораздо опаснее, чем думалось Хозяину, и всё это угрожает превратиться в затянувшуюся и выматывающую проблему.
И что Сардо?
Сардо прилетел на крыльях восторга матерно делиться своей радостью с д… приятелем. С хорошим знакомым и интересным собеседником. Нормальная это реакция для демона? Да это даже для людей со всей их непредсказуемостью и вывернутыми наизнанку мозгами не нормально.
— Не люблю убивать беззащитных детей.
Волшебник приподнял брови: не удивился, не выразил сомнение, просто предложил продолжить и объяснить нормально. Зачем, если он понимает демона, возможно, лучше, чем тот сам себя? Ну вот за этим. Чтоб до Сардо дошло не с запозданием в два века, как это уже бывало. У вечной жизни есть некоторые недостатки, всё время кажется, что как раз времени — завались.
— Я люблю сражения. Это интересно, это будоражит кровь, заставляет чувствовать себя живым. И я люблю побеждать сильных, не важно как, в честном бою, или ударом в спину, или отравив их шейный платок — это всё победа. Моя. Настоящая. А дети... Я демон, чародей, и не надо думать, что мне стыдно или жалко…
— Я не думаю, — покачал головой Волшебник. И действительно не думал, знал кого привечает в доме, сам же называл его злодеем для своих сказок, а он правильный, настоящий сказочник, уж если в его истории и появляется зло, то настоящее. И всё равно он улыбался ему, этот человек, веками рассказывающий истории о том, что люди лучше, чем они сами о себе думают, о том, что люди достойны света. Улыбался, встречал, угощал чаем и знакомил с женой, в которую был влюблён как мальчишка, и ничего от него не хотел и не ждал. Это до сих пор было странно.
— Но в этом нет… никакой… никакой…
— Хвастаться нечем? — подсказал волшебник, когда Сардо завис, пытаясь подобрать более подходящее слово, чем «слава» или, тем более, «доблесть», а то звучало слишком высокопарно, и с претензией на благородство. — Считается, что этот ребёнок опасен для самых могущественных демонов, и его устранение должно быть поводом гоголем ходить по всей преисподней, а как тут выделываться, если б он был обычной, беззащитной и слабой жертвой?
— Гм… да. Ты, знаешь, да. И тебя ничего в этом всём не смущает? Мы говорим о детской жизни, если ты упустил и…
— Я знаю, что ты демон.
Что чародей умел, так это доходчиво доносить свою позицию, в которую, очевидно входило не заламывать потрясённо руки, когда волк, оказавшись хищником, пытается задрать барашка. Действительно, от него ведь никто ничего подобного не ожидал.
— И не будешь меня останавливать?
— Могу задержать, — улыбнулся Волшебник. — Но мне показалось по твоему рассказу, что это божественное чудо вполне способно защитить себя самостоятельно.
— Всех моих чернокнижников убил, Чудовище, — подтвердил Сардо. Потом ухмыльнулся. — Было за что, конечно.
— О чём и речь. А ещё я думаю, что защищать его должны люди, он ведь пришёл к ним.
— Скажи честно, что тебе просто лень.
Скажи, что тебе сейчас плевать на весь мир, если в нём нет её. Сардно нравился этот дом, нравились люди, жившие в нём, но увидеть отчаяние, почувствовать его, наблюдать за падением того, кто дарил миру добрые сны — было бы сладко. Соблазняло и искушало. Вот почему ему лучше было не приходить сюда.
— Не только, — Волшебнику бы разозлиться, выгнать злонамеренного гостя, но… он помнил, кто пришёл в его дом, и не ждал от него войны с собственной природой. Чудес роста над собой он ждал от людей, разумеется, демонов же полагал абсолютно безнадёжными калеками. Жалел? Возможно отчасти да. — Я родился человеком, но теперь во мне слишком много магии.
— Не магии, а чудес, — поправил Сардо, остро чувствовавший разницу. Обычная магия — это просто сила. — И что с того?
— Почему его не защищают боги, Сардо?
— Отчего же, очень даже защищают.
— Лично? — Волшебник был полон незлобной насмешкой до краёв. — Они послали его в мир, одарили при рождении призванием и способностями, это верно. А потом?
— Оставили его на попечение людей, — медленно ответил Сардо, задумчиво разглядывая дно опустевшей чашки. — Почему?
— Потому что он послан людям для людей, — Волшебник закатил глаза к небу. — Господи, это же очевидно. Он для обычных людей, им его и защищать.
— То есть тебе просто лень? — снова уточнил Сардо.
— То есть мне просто лень, — смиренно опустил очи долу маг, но удовлетворения это согласия не принесло. Какое удовольствие вообще может быть от согласия в стиле «да-да, радость моя, всё что захочешь, что ты там говорил?»
В следующий раз он вернулся в опустевшую, овдовевшую усадьбу, спустя неделю. А потом ещё через две. И всегда было за что обругать богоизбранное дитятко, а уж количество отборной ругани, посылаемой в адрес бесконечно обожаемого хозяина и вовсе не поддавалось подсчёту, благо в этот дом, защищённый и чарами, и простой светлой добротой Волшебника и его покойной жены, обруганному начальству доступа не было. К концу первого года бесплодных поисков средства убийства воплотившейся справедливости, рассказы Сардо превратились из жалоб и ворчания в, собственно, просто рассказы. Потому что Сэр-ги тоже оказался интересным собеседником и, подобно Волшебнику, не видел ничего ужасного в его демонической природе.
— Он утверждает, что люди сами дают мне силу и власть над ними, что люди сами этого желают, так же, как пожелали его прихода, и поэтому мы похожи. Только я во всём виноват, а он всегда прав…
— Он жалеет тебя, демон? — смеялся Волшебник, вытачивая из дощечки кораблик. — Или насмехается?
— Он… — Сардо попытался подобрать слова, но потом махнул рукой. Сэр-ги не жалел и не насмехался, он почти злорадствовал, потому что сам тяготился своим положением. Нет, не долгом и бременем, упавшей на него Справедливости, а людьми, к которым он пришёл и от которых его надёжно отделило их благоговейное почтение и опасение. Могущественное существо, способное изменить мир, пугающее своим существованием демонов, Сэр-ги был до жалкого одинок. Настолько, что всего за пол года стал звать демона, желающего его убить, своим лучшим другом. Сардо знал, что «лучший» в этом случае означало «единственный».
— Такой… ребёнок, — слегка растерянно объяснял он Волшебнику, который, может, и считал его другом, но одним из многих и даже, возможно, не самым странным. Но чародеи всегда были особенными, не зря их и людьми можно считать только с оговорками, а Волшебник даже среди своих отличался редким своеобразием. — Когда не чудовище.
— Ему одиннадцать, чего ты ещё ждал?
Сардо молча пожимал плечами. Он ничего не ожидал, и каждое открытие встречал с изумлением.
— Ты сам как ребёнок, нашёл игрушку и теперь носишься с ней, — смеялся Волшебник и ставил перед ним чай и свежий нарезанный хлеб, переложенный копчённым мясом. — Усынови его.
— Как ты своего Медведя? — Сардо помнил эту сказку Волшебника, тот говорил, что она последняя, но не договаривал, что последняя о любви. Полжизни оставалось его жене, так немного, так исчезающе мало, а с её смертью любовь покинет этот дом. То есть, уже покинула. Впрочем, кроме любви есть многое другое. Есть дружба, есть доблесть, есть семья, которая тоже любовь, но совсем иная. Возможно, когда-нибудь Волшебник даже сможет начать новую сказку о любви, не опечаленную ещё в самом начале обречённостью на горе, как это было бы сейчас.
— Как я тебя.
Что?!
В тот раз они поругались. То есть, как поругались, Сардо обиделся, обругал всё на чём свет стоит и ушёл, а Волшебник молча выслушал и пригласил заходить снова.
Следующие восемь лет были для Сардо… сложными. Всё нарастающее недовольство Хозяина уравновешивалось общением, ну ладно, ладно, дружбой с Сэр-ги и разбавлялось иронично безжалостными, сочувствующе-добрыми комментариями по поводу всего происходящего от Волшебника. Порой Сардо звал его с собой в далёкий горный монастырь, но чародей всегда отказывался.
— У вас и так немного времени, — объяснял он. — Не стоит тратить его ещё и на меня.
Сардо думал, что Волшебник знает, о чём говорит. Думал, что стоит прислушаться к его совету и не тратить скоротечное время человеческой жизни попусту. Даже смирился с мыслью о том, что манкирует приказом и, в общем-то, подкладывает всем демонам (включая себя) немалую такую свинью (целый выводок откормленных свиней), из-за жизни человеческого детёныша.
А потом Сэр-ги вложил в его руки Аджанти и заявил, что так будет гораздо лучше.
В этом мире вообще хоть кто-нибудь может сравниться с людьми в способности обломать всё на корню? Причём всех и со всех сторон. Хотя… Что он, демон, знает о замыслах света?
— Так правда будет лучше, — Сэр-ги сжал его запястья в ободряющем, успокаивающем жесте. — У людей есть всё, чтобы справиться самим. Им нужно только начать отвечать за себя самостоятельно.
— Они просто обвинят во всём меня, ты же знаешь.
Чудовище улыбалось, и солнце путалось в его волосах. Сардо хотел то ли ударить (не остриём — кулаком и со всей силы, чтобы исчезла улыбка, мерещащаяся насмешкой, чтобы боль выбила из безмозглой, просветлённой головы всю дурь, что туда залетела), то ли пригладить растрепавшуюся чёлку.
— У них есть ноги, им не нужны костыли, Сардо. А тебе не нужны проблемы.
Сардо ударил. Не кулаком — остриём. Не потому, что ему не нужны были проблемы (как будто первые в самом деле, он бы справился, что там). Точно не потому, что его заботило будущее человечества. Плевать на него, пусть проваливается хоть в ад, хоть в бездну, туда ему и дорога. Просто не дело заставлять друзей… друга ещё и уговаривать. Достаточно того, что мальчику придётся умереть, так нечего тянуть и издеваться. Всё будет хотя бы быстро.
Он исчез из храма в тот же миг, когда свет — жизнь — погас в глазах его Чудовща. Исчез для того только, чтоб появиться на пороге волшебного, очарованного собственным сном, дома.
— Ты знал!
— Я боялся, — не согласился Волшебник, стоявший у него за спиной. — И, как вижу, не зря?
— Не зря, — Сардо со всей силы (от всей злости) ударил сапогом в дверной косяк. — Я убил его.
— Он уже не ребёнок, — нейтрально, почти равнодушно сказал Волшебник. Так индифферентно, будто ему всё равно. Ему и должно быть на самом деле, но это же проклятый добрый сказочник. Есть хоть кто-то до кого ему бы и дела не было?
— Можно идти и выделываться?
— Демон… — как-то осуждающе протянул Волшебник, дёрнул на себя, обнял. — Что у вас случилось?
— Я же сказал, я убил его. Что тебе ещё надо?
— Убил и пришёл на меня ругаться?
Сардо недовольно повёл невидимыми в этом теле крыльями. Действительно, он ведь за тем и пришёл сюда, чтобы поговорить. Кому ещё ему и рассказать, как не старому, могущественному волшебнику о том, что чудеса недолговечны, жестоки и принадлежат людям, а не демонам и магам. Тот слушал, не перебивая, не поторапливая, когда Сардо замолкал, а внутри демонической сущности росла и ширилась скука. Та самая, что толкала убивать, поднимать ураганы и поджигать леса. Казалось, что смерть может развлечь, но великая леди — не балаганный шут, и вскоре скука переплавлялась в яд, в лживое искушение для смертных дураков, которые сами не ведали своего могущества.
— Эй…
— Сардо, — голос Волшебника был тяжёлым, как пропитанный полынью воздух, — ты смотришь на меня, как человек на демона.
— В смысле?
— В прямом: я не возвращаю мёртвых, — сказал, как ударил. — Прости, — уже тихо и едва ли вслух.
— Не за что, — Сардо улыбнулся. Век или его пятая часть… какая для бессмертных, в сущности, разница? — Нальёшь чая?
— Проходи в дом, скоро дождь начнётся, — кивнул Волшебник.
Когда они устроились прямо на кухне, Сардо, оперевшись на стол укрытый скатертью, объяснял:
— Я могу возвращать мёртвых, понимаешь, я сам могу…
— Понимаю, — Волшебник кивал, почти не задумываясь, но Сардо не обижался. Над некоторыми вещами не обязательно напряжённо размышлять, чтоб знать. — Я тоже мог ей подарить свой век.
Именно. Кто его поймёт, если не Волшебник? Кто поймёт его, убившего и не вернувшего, как не отпустивший? Иногда возможности и желания ничего не решают, осыпаясь бессильным прахом перед чужой волей.
Сардо мог вернуть Сэр-ги. И тем превратил бы его жизнь в кошмар. Такова суть демонов, независимо от того хотят они этого или нет.
Они говорили, говорили о всяких пустяках, о глупых магах, о ещё ненаписанных сказках, о разгулявшемся за окном дожде и лишь иногда, случайно, вспоминали своих мертвецов. А потом Волшебник оставил его в одиночестве, скрывшись в своём кабинете, только и успел, что напомнить, где гостевые комнаты. Обычно Сардо не оставался на ночь, легче было снова прийти утром, чем спать (да ему даже сны были не нужны) в чужом доме, но в этот раз решил прислушаться то ли к просьбе, то ли к совету.
Как почувствовал что, в самом деле. Впрочем, почему бы и нет? Демон он или так, чудовище из кошмаров?
Утром Волшебник вложил ему в руки брошь, обжигающую резкой огненной болью, и посмотрел с таким безмятежным любопытством, что Сардо проглотил все ругательства, которые пришли ему в голову. Присмотрелся к обжигающему подарку, про который каждая капля крови кричала: брось! Бирюза, ну надо же. Только освящённого серебра для комплекта не хватало, чтоб его и вовсе извести. Впрочем, чары, наложенные на оправу волшебного, враждебного любому злу, камня, были немногим лучше.
— Мне сейчас очень хочется убить тебя, ни о чём не спрашивая, — признался Сардо, которому казалось, что рука горела в настоящем огне, не переставая. — Но…
— Я верил в твоё благоразумие.
— Что это? — кажется, он не то что по слогам — по буквам спросил, чтобы Волшебник точно расслышал его верно.
— Это маяк. Я не могу возвращать мёртвых, ты можешь, но так, что лучше бы не мог вовсе, но мало ли… Если есть шанс, что он может вернуться без твоих медвежьих услуг, то это — маяк.
Сардо сжал брошь в пальцах, забыв о боли:
— И это сработает?
— Я надеюсь на это, — не стал врать Волшебник. Он не мог дать гарантий и не скрывал этого. Да и какие гарантии вообще? Но это… был шанс. На чудо. На сказку.
От лучшего сказочника в мире.
— Спасибо.
— Пока не за что. Подождём.
— Подождём, — согласился Сардо. А что ему ещё оставалось?
Хорошо хоть компания для ожидания была подходящая.