Милосердие на щите
23:54
Рука через море
Название: Рука через море
Автор: Сумасшедший Самолётик
Фандом: Отблески Этерны
Размер: 1 500 слов
Пейринг/Персонажи: Катари/Сильвестр, Рокэ и Герман тоже проходили мимо.
Категория: гет.
От автора: Когда-то мне привидилась, приснилась, пригрезилась сцена, о которой здесь только упомянут. И меня прострелило.
Предупреждения: кровавый след Развед-АУ ©
Размещение: сообщите, и хоть на перловку.
читать дальше Квентин лежал на кровати, размышляя, как долго его ещё будут проверять. Как долго будут решать оставить его здесь, вернуть на службу (у него большой опыт, он всегда будет полезен) или отпустить на почётную пенсию, в знак уважения к былым заслугам (в могилу, потому как что ему делать на пенсии, если не умирать?). Шёл пятый день заключения Ариго, выкупившей для их агентуры почти месяц, за который большинство должно было успеть. Успело больше, чем он рассчитывал.
Не все.
Остались ли среди взятых в Дриксен её людей те, кто мог бы что-то рассказать о ней, он не знал. Вообще мало деталей знал о том, что происходит в стране, в которой он прожил столько лет, что даже думал уже на чужом языке. И новости о Катари тоже не узнал бы, не скажи Рокэ.
Тот приходил утром уставший, измотанный – сжатые губы, густое чернило волос, собранных в хвост, потемневшие до ночного неба глаза – и рассказал, что в понедельник Катарину попросили пройти для важной беседы, с которой она не вернулась. Квентин поблагодарил за информацию – без которой было голодно – и улыбнулся. Где-то в клетке рёбер тонко, но привычно, болело сердце. Он заранее знал, что так и будет, с того момента, как книга – святое писание, ключ ко всем дверям – оказалась в его руках за вдох до его шага на корабль. С её улыбки ему вслед: иди, иди и не возвращайся, ты знаешь правила, твоё возвращение ничего не исправит. Петля на её шею была закинута в тот самый момент (возможно раньше, но он не будет искать этих оправданий) и он не исправил этого. Согласился. Потому что, да, он знал правила. И расценки, по которым ни один из них не был готов платить за её шанс шагнуть следом за ним.
-Если её начнут пытать, - голос старого друга (настолько старого и друга, что ему даже не доверили проверку вернувшегося Кардинала) неестественно ровен, как будто Рокэ не знал, что должен чувствовать от этого разговора, или какое из чувств было бы уместно демонстрировать.
Дорак мог бы сказать ему, что любое.
-Было бы неплохо, - отозвался Квентин почти автоматически. Потому что отвечать, реагировать – надо.
Было бы идеально, примени к ней допрос с пристрастием. Закрыло бы все риски – сразу. У всякой воли есть предел, но Катари повезло, у её сердца предел лежал раньше предела воли. Жаль, что не он один такой умный, понимающий очевидное.
Алва почти смеётся, с тем атавистическим ужасом, который он давно изжил, но когда-то был способен испытывать. Помнил, что мог.
-Но это вряд ли, - продолжал свою мысль Дорак. – С ней будут пытаться договориться.
-Успешно?
-Я не знаю, - он действительно не знал. До того как между его рёбер оказалась округлая сталь дула, он и предположить не мог, что службе Дриксен придётся с Катариной Ариго договариваться, а не отдавать приказ собственному сотруднику. Сколько лет, сколько лет он смотрел на неё, как на восхитительного врага? – Зависит от того, что ей нужно. И что ей смогут предложить.
Рокэ подаётся вперёд, сжимает его запястье – ему больнее, чем Квентину, у него, привычно, не в первый раз, болит за Квентина то, что Кардинал себе годами позволить не мог – и хочет, Дорак по глазам видит, сказать, что всё будет хорошо, но только немо размыкает губы и смыкает снова. Не может.
Квентин – может, Рокэ – нет.
-Не беспокойся, - тёмная ночная синь в глазах напротив пошла рябью. – Ничего катастрофичнее уже не случится. Независимо от её решения. А сеть нам, - а, может быть только вам, но не будем раньше времени, - придётся плести заново так и так. Тут уже никуда не денешься.
В Дриксен должна быть и другая (возможно, даже не одна, ведь перестраховка – это так естественно в их службе), но новую, взамен потерянной, всё равно создадут.
Алва ушёл, после того, как они проговорили ещё час обо всём на свете. Отчёты об этом разговоре, наверняка, уже были написаны. Квентин лежал и думал, о чём сейчас говорят за морем. О чём бы он сам стал говорить? О чём бы говорили с ним? Если б это он отвёл её на корабль. Мысль – не душа – тянулась сквозь мили и километры.
Как ты там?
Что говоришь?
О чём молчишь, моя алая королева?
К ней приходили каждый день уже неделю. Проверяли, не нуждается ли она в чём-то – в воздухе, но не им давать его ей – и ввели разговоры. Убеждали, угрожая мягко и осторожно, прививали в сердце тревогу и неуверенность, напоминали про гордость и честь. Про совесть. Про мать, чью жизнь – карьеру – она ломает следом за своей. Катари улыбалась в ответ и не понимала вопросов. Отвечала на каждый, как невиновная. До самой сердцевины своей честная в этом.
«Добровольное признание никому не помогает», - звучит в её ушах голос отца, забытый, затёртый до серости, но слова она помнит. А, впрочем, помощи и не жаждет.
И мать справится сама, как десять лет назад (принесут ли дочери яд, как мужу, вот что интересно), или не справится, но Катари всё равно. Она уже десять лет как сирота.
-Я не понимаю вас, - негромко говорит ей следователь с профессионально усталыми глазами, тёмными кругами на веках и голосом доверительным настолько, что невозможно не поверить. Если б только её не учили те же учителя точно такому же голосу. – Зачем вам это, ради чего?
Стол под её пальцами: лакированное сотнями ладоней дерево, гладкое, пахнущее кожей и потом, бумагой и кровью, непролитой, кипящей под кожей. Катари смотрит собеседнику – как когда-то другому – в глаза ровно и прямо, говорит о том, что служить прекрасной Дриксен это уже причина и цель. Этот разговор не первый и не последний. Катари нужно время, и кто посмеет ей отказать?
К ней приходили каждый день. Сегодня, на десятый день, как она пошла ответить на «пару вопросов», принесли конфеты от матушки. Катари ела их со смехом и не верила, что в шоколаде был какой-то подвох (не верила, что эта коробка вообще бывала в материнских руках), а жаль.
-Скажите, - тени под усталыми глазами человека напротив густы и перламутровы, тяжелы и больны, Катари даже жаль его, сострадательной женской жалостью, понимающим сочувствием коллеги. Но жалость эта бездейственна, скользнула по краю сознания и исчезла. Жалость никогда ей не мешала. – Это стоило того?
Вопрос звучал для неё, как из другой вселенной. Она ничего не ждала взамен – себе. Она – папина дочка и дочь своего отца (с кем бы ни гуляла мать, Катари признавала только одного отца) – просто продолжала начатое Пьером-Луи, отдавала его долги той стране, которую он считал родиной, и право отдать которой всё она от отца унаследовала, как иные наследуют титулы и землю.
Да, это правда, что она ничего не ждала в ответ.
Такая же правда, как то, что одарили её – встречей, возможностью спасти – щедрее заслуженного.
Она могла бы объяснить всё это, и её бы поняли, о, она не сомневалась в этом, но зачем и для чего? Нет нужды рассказывать про отца (пусть дальше ищут того, кто её завербовал, скоро она намекнёт им на алатца, перекупленного империей), незачем рассказывать и про него (это её, личное, нутряное – награда и кара за всё совершённое), незачем рассказывать про долги и Право (они знают о них не хуже её, пусть и другие гербы на их щитах). Она отвечает что-то почти бессмысленное, что-то, что соединив через два дня с её новыми словами, собеседник получит – имя. Не то, что хотел, но тоже не бесполезное. Может быть, даже вскроет чужую – не её – сеть. Катари согласна уступить ему собственный труд на благо Дриксен без сожалений.
Смотри, смотри, усталый, на меня, туда куда я тебе укажу. Не отворачивайся, я не давала тебе разрешения.
Его отпустили спустя два месяца – в отпуск. Где-то, там в кабинетах, всё ещё сомневались в его дальнейшей судьбе, но Дорак так устал, что ему было почти всё равно. Дадут служить – хорошо, отправят тихо доживать – ну что ж, и так бывает. Не самый худший конец, какой мог сложиться для него. Сейчас он ни за кого не отвечал и мог позволить себе дать событиям идти без его участия.
-Ты не сможешь без службы, - качал головой Герман, серьёзный, подтянутый, забывший даже про своё вечное «вы». – Почему ты ничего не делаешь?
Квентин улыбался, щурясь на закатное солнце и вертел в руках кленовый лист – тот, что был в её руках тогда, в прошлом, был алее и богаче, – думая о своём.
-Их сомнения нормальны. Кроме странной эвакуации, признай, это было действительно странно, я сам не всегда верю в реальность произошедшего, кроме неё моё здоровье тоже не внушает им доверия. Было бы неприятно доверить мне что-то серьёзное с тем, чтобы в самый ответственный момент я сыграл в ящик, сам понимаешь.
-А без дела ты в него не сыграешь?
Дорак пожал плечами:
-Это не помешает работе, по крайней мере. А ты путаешь работу и личное.
Герман дёрнул плечом.
-Это из-за неё?
Имя он не произнёс. Никто не произносил её имя в разговоре с ним, как будто боялись. Такие трогательно-деликатные, осторожные. Квентин не сомневался, что Катари бы осторожничать с ним не стала. Била бы, не жалея.
-Нет, Герман.
-Её выпустили, знаешь?
-Ясно.
Он прикрыл глаза, считая, какую игру она могла бы предложить дриксенцам. Жаль только, что из этой клетки ей уже не выйти, но он бы хотел посмотреть – хотя бы через строчки докладов – как это будет. Не подставить ей плечо (не подойти к ней теперь), но хоть встретить аплодисментами последний акт.
Не только Герман здесь путает службу и личное.
Автор: Сумасшедший Самолётик
Фандом: Отблески Этерны
Размер: 1 500 слов
Пейринг/Персонажи: Катари/Сильвестр, Рокэ и Герман тоже проходили мимо.
Категория: гет.
От автора: Когда-то мне привидилась, приснилась, пригрезилась сцена, о которой здесь только упомянут. И меня прострелило.
Предупреждения: кровавый след Развед-АУ ©
Размещение: сообщите, и хоть на перловку.
Разум когда-нибудь победит,
Что-то заставит взять себя в руки.
Я зря на небо грешил...
© Смысловые Галлюцинации
Что-то заставит взять себя в руки.
Я зря на небо грешил...
© Смысловые Галлюцинации
читать дальше Квентин лежал на кровати, размышляя, как долго его ещё будут проверять. Как долго будут решать оставить его здесь, вернуть на службу (у него большой опыт, он всегда будет полезен) или отпустить на почётную пенсию, в знак уважения к былым заслугам (в могилу, потому как что ему делать на пенсии, если не умирать?). Шёл пятый день заключения Ариго, выкупившей для их агентуры почти месяц, за который большинство должно было успеть. Успело больше, чем он рассчитывал.
Не все.
Остались ли среди взятых в Дриксен её людей те, кто мог бы что-то рассказать о ней, он не знал. Вообще мало деталей знал о том, что происходит в стране, в которой он прожил столько лет, что даже думал уже на чужом языке. И новости о Катари тоже не узнал бы, не скажи Рокэ.
Тот приходил утром уставший, измотанный – сжатые губы, густое чернило волос, собранных в хвост, потемневшие до ночного неба глаза – и рассказал, что в понедельник Катарину попросили пройти для важной беседы, с которой она не вернулась. Квентин поблагодарил за информацию – без которой было голодно – и улыбнулся. Где-то в клетке рёбер тонко, но привычно, болело сердце. Он заранее знал, что так и будет, с того момента, как книга – святое писание, ключ ко всем дверям – оказалась в его руках за вдох до его шага на корабль. С её улыбки ему вслед: иди, иди и не возвращайся, ты знаешь правила, твоё возвращение ничего не исправит. Петля на её шею была закинута в тот самый момент (возможно раньше, но он не будет искать этих оправданий) и он не исправил этого. Согласился. Потому что, да, он знал правила. И расценки, по которым ни один из них не был готов платить за её шанс шагнуть следом за ним.
-Если её начнут пытать, - голос старого друга (настолько старого и друга, что ему даже не доверили проверку вернувшегося Кардинала) неестественно ровен, как будто Рокэ не знал, что должен чувствовать от этого разговора, или какое из чувств было бы уместно демонстрировать.
Дорак мог бы сказать ему, что любое.
-Было бы неплохо, - отозвался Квентин почти автоматически. Потому что отвечать, реагировать – надо.
Было бы идеально, примени к ней допрос с пристрастием. Закрыло бы все риски – сразу. У всякой воли есть предел, но Катари повезло, у её сердца предел лежал раньше предела воли. Жаль, что не он один такой умный, понимающий очевидное.
Алва почти смеётся, с тем атавистическим ужасом, который он давно изжил, но когда-то был способен испытывать. Помнил, что мог.
-Но это вряд ли, - продолжал свою мысль Дорак. – С ней будут пытаться договориться.
-Успешно?
-Я не знаю, - он действительно не знал. До того как между его рёбер оказалась округлая сталь дула, он и предположить не мог, что службе Дриксен придётся с Катариной Ариго договариваться, а не отдавать приказ собственному сотруднику. Сколько лет, сколько лет он смотрел на неё, как на восхитительного врага? – Зависит от того, что ей нужно. И что ей смогут предложить.
Рокэ подаётся вперёд, сжимает его запястье – ему больнее, чем Квентину, у него, привычно, не в первый раз, болит за Квентина то, что Кардинал себе годами позволить не мог – и хочет, Дорак по глазам видит, сказать, что всё будет хорошо, но только немо размыкает губы и смыкает снова. Не может.
Квентин – может, Рокэ – нет.
-Не беспокойся, - тёмная ночная синь в глазах напротив пошла рябью. – Ничего катастрофичнее уже не случится. Независимо от её решения. А сеть нам, - а, может быть только вам, но не будем раньше времени, - придётся плести заново так и так. Тут уже никуда не денешься.
В Дриксен должна быть и другая (возможно, даже не одна, ведь перестраховка – это так естественно в их службе), но новую, взамен потерянной, всё равно создадут.
Алва ушёл, после того, как они проговорили ещё час обо всём на свете. Отчёты об этом разговоре, наверняка, уже были написаны. Квентин лежал и думал, о чём сейчас говорят за морем. О чём бы он сам стал говорить? О чём бы говорили с ним? Если б это он отвёл её на корабль. Мысль – не душа – тянулась сквозь мили и километры.
Как ты там?
Что говоришь?
О чём молчишь, моя алая королева?
***
К ней приходили каждый день уже неделю. Проверяли, не нуждается ли она в чём-то – в воздухе, но не им давать его ей – и ввели разговоры. Убеждали, угрожая мягко и осторожно, прививали в сердце тревогу и неуверенность, напоминали про гордость и честь. Про совесть. Про мать, чью жизнь – карьеру – она ломает следом за своей. Катари улыбалась в ответ и не понимала вопросов. Отвечала на каждый, как невиновная. До самой сердцевины своей честная в этом.
«Добровольное признание никому не помогает», - звучит в её ушах голос отца, забытый, затёртый до серости, но слова она помнит. А, впрочем, помощи и не жаждет.
И мать справится сама, как десять лет назад (принесут ли дочери яд, как мужу, вот что интересно), или не справится, но Катари всё равно. Она уже десять лет как сирота.
-Я не понимаю вас, - негромко говорит ей следователь с профессионально усталыми глазами, тёмными кругами на веках и голосом доверительным настолько, что невозможно не поверить. Если б только её не учили те же учителя точно такому же голосу. – Зачем вам это, ради чего?
Стол под её пальцами: лакированное сотнями ладоней дерево, гладкое, пахнущее кожей и потом, бумагой и кровью, непролитой, кипящей под кожей. Катари смотрит собеседнику – как когда-то другому – в глаза ровно и прямо, говорит о том, что служить прекрасной Дриксен это уже причина и цель. Этот разговор не первый и не последний. Катари нужно время, и кто посмеет ей отказать?
К ней приходили каждый день. Сегодня, на десятый день, как она пошла ответить на «пару вопросов», принесли конфеты от матушки. Катари ела их со смехом и не верила, что в шоколаде был какой-то подвох (не верила, что эта коробка вообще бывала в материнских руках), а жаль.
-Скажите, - тени под усталыми глазами человека напротив густы и перламутровы, тяжелы и больны, Катари даже жаль его, сострадательной женской жалостью, понимающим сочувствием коллеги. Но жалость эта бездейственна, скользнула по краю сознания и исчезла. Жалость никогда ей не мешала. – Это стоило того?
Вопрос звучал для неё, как из другой вселенной. Она ничего не ждала взамен – себе. Она – папина дочка и дочь своего отца (с кем бы ни гуляла мать, Катари признавала только одного отца) – просто продолжала начатое Пьером-Луи, отдавала его долги той стране, которую он считал родиной, и право отдать которой всё она от отца унаследовала, как иные наследуют титулы и землю.
Да, это правда, что она ничего не ждала в ответ.
Такая же правда, как то, что одарили её – встречей, возможностью спасти – щедрее заслуженного.
Она могла бы объяснить всё это, и её бы поняли, о, она не сомневалась в этом, но зачем и для чего? Нет нужды рассказывать про отца (пусть дальше ищут того, кто её завербовал, скоро она намекнёт им на алатца, перекупленного империей), незачем рассказывать и про него (это её, личное, нутряное – награда и кара за всё совершённое), незачем рассказывать про долги и Право (они знают о них не хуже её, пусть и другие гербы на их щитах). Она отвечает что-то почти бессмысленное, что-то, что соединив через два дня с её новыми словами, собеседник получит – имя. Не то, что хотел, но тоже не бесполезное. Может быть, даже вскроет чужую – не её – сеть. Катари согласна уступить ему собственный труд на благо Дриксен без сожалений.
Смотри, смотри, усталый, на меня, туда куда я тебе укажу. Не отворачивайся, я не давала тебе разрешения.
***
Его отпустили спустя два месяца – в отпуск. Где-то, там в кабинетах, всё ещё сомневались в его дальнейшей судьбе, но Дорак так устал, что ему было почти всё равно. Дадут служить – хорошо, отправят тихо доживать – ну что ж, и так бывает. Не самый худший конец, какой мог сложиться для него. Сейчас он ни за кого не отвечал и мог позволить себе дать событиям идти без его участия.
-Ты не сможешь без службы, - качал головой Герман, серьёзный, подтянутый, забывший даже про своё вечное «вы». – Почему ты ничего не делаешь?
Квентин улыбался, щурясь на закатное солнце и вертел в руках кленовый лист – тот, что был в её руках тогда, в прошлом, был алее и богаче, – думая о своём.
-Их сомнения нормальны. Кроме странной эвакуации, признай, это было действительно странно, я сам не всегда верю в реальность произошедшего, кроме неё моё здоровье тоже не внушает им доверия. Было бы неприятно доверить мне что-то серьёзное с тем, чтобы в самый ответственный момент я сыграл в ящик, сам понимаешь.
-А без дела ты в него не сыграешь?
Дорак пожал плечами:
-Это не помешает работе, по крайней мере. А ты путаешь работу и личное.
Герман дёрнул плечом.
-Это из-за неё?
Имя он не произнёс. Никто не произносил её имя в разговоре с ним, как будто боялись. Такие трогательно-деликатные, осторожные. Квентин не сомневался, что Катари бы осторожничать с ним не стала. Била бы, не жалея.
-Нет, Герман.
-Её выпустили, знаешь?
-Ясно.
Он прикрыл глаза, считая, какую игру она могла бы предложить дриксенцам. Жаль только, что из этой клетки ей уже не выйти, но он бы хотел посмотреть – хотя бы через строчки докладов – как это будет. Не подставить ей плечо (не подойти к ней теперь), но хоть встретить аплодисментами последний акт.
Не только Герман здесь путает службу и личное.
07.12.2017 в 13:29
07.12.2017 в 13:39