Милосердие на щите
23:14
Утащу к себе, ага.
Робер/Катарина, "Это грех...", NH!
читать дальшеС каждым днём по столице расползался сырой холод, обнимая ознобом за плечи, держа за слабеющие руки. Или ей так казалось. Хотелось лечь, закрыть глаза, плотнее укутаться в тёплую шаль и уснуть, стряхнув с ресниц мутную усталость. Поневоле начинаешь с сожалением вспоминать времена живого Сильвестра, когда одни хотели подставить, другие устранить и все вместе – использовать, хотя последнее, справедливости ради, было взаимным. Но зато работы у неё было куда меньше. И первые, и вторые хотя бы справлялись со своими обязанностями. И даже Манрик, которого вместе с Колиньяром почти сделали главным виновником всех проблем, был хорошим казначеем. А теперь приходилось разбирать всё почти в одиночку, с помощью старательных, но таких катастрофически неопытных в большинстве своём людей. Новых людей, к которым она не привыкла. С которыми ещё не знала как себя вести. Которых опасалась почти по привычке и в которых так отчаянно хотелось верить. В то, что они тут, рядом, помогут, поддержат…
…согреют…
Королева и регент великой – великой и никак иначе – страны рассеянно провела холодными пальцами по лицу, стирая с него бледную улыбку. Не согреют. Помогут, поддержат, будут рядом, но не согреют. Не придёт даже в голову, что почти святой главной мученицы страны нужно тепло. Простое, человеческое, родное… О да, ключевое слово в том, что родное.
И какая разница, что родства нет, оно осталось на бумаге и оно останется в чёрных, усталых, таких же не выспавшихся как и её глазах. Он считает её сестрой, не кузиной даже, и не хочет видеть никого другого в ней. Ему нужна семья, а любовь он уже нашёл. Такую же тёплую, как сам, а не замёршую фарфоровую маску, которую не согреешь.
Только жалость и сострадание в тёплых глазах. Почти оскорбительные для неё, но Катари отчаянно хватается хотя бы за этот призрак любви и рассказывает, рассказывает, рассказывает. Льёт прозрачную воду бесполезной лжи, называя другое, не его, имя. Пока она говорит «Мишель» - всё в порядке, и Робер осторожно держит в руках её озябшие пальцы. Пока она не называет его имени в своих мечтательных, почти выдуманных воспоминаниях – он остаётся рядом и улыбается усталыми, но такими тёплыми глазами.
И всегда уходит. В город, к чужой женщине, которая смотрела на Катари с таким тёплым пониманием и сочувствием. Эти двое стоили друг друга, умеющие быть близкими и родными, умеющие просто молчать.
Катари устало и равнодушно тянется за пером, чтобы написать очередное письмо. Ей надо работать, а не мечтать о чужом, незаслуженном счастье. Она и так что скажет, или подумает, Эпине на её признанье.
Это грех.
И будет прав, не смотря на то, что безнадёжно ошибётся, ведь в их жилах течёт совсем разная, совсем не родная кровь. Но отнимать чужое тепло – это действительно грех…
Дорак|Катарина, исповедь
читать дальшеСлишком, кажется, - главное слово её жизни.
Слишком грустные глаза для королевы великой страны.
Слишком тяжёлый бремя для хрупких женских плеч.
Слишком мало тепла для матери троих детей.
Слишком много лжи для верной дочери церкви.
Слишком… и лжи – в особенности.
Катари печально улыбается, переступая через порог, и кротко опускает глаза, упираясь взглядом в каменный пол. Пахнет благовониями и куреньями, а сквозь витражи льётся солнечный свет, будто благословляя место её никому не нужных откровений…
-Прошу вас, Ваше Величество.
-Благодарю, Ваше Высокопреосвященство…
Тихие шаги, вкрадчивый шорох сутаны, стук закрываемой двери. Так привычно, знакомо и… дико. Катари стоит неподвижно, закрыв глаза, молитвенно сложив бледные, полупрозрачные руки на бархате тяжёлых юбок.
Негромкие слова, как тонкий хрусталь, падают на каменный пол:
-Исповедайте грешницу, Ваше Высокопреосвященство.
Даже не глядя, она знает, что он согласно прикрывает веки, жестом виденным ею многократно. Он не верит, никогда не верил ей. Но сегодня ей и в самом деле хочется принять от него отпущение грехов. Даже несмотря на всю надуманность повода её покаяний. – Грехи… их много, думаю, о многих вы знаете, о других догадываетесь, верно?
Поощрительное молчание и мерный стук перебираемых гранатовых бусин, будто удары каблуков равнодушного времени. Королева открывает глаза, но так и не поднимает головы, боясь встретиться с устало-понимающим взглядом.
«Верно»
-Но я совершала вещи куда худшие, - с равнодушной горечью произносит женщина. – Я ошибалась. В политике нет хуже преступленья, чем ошибка, не так ли? А королева всегда политик вне зависимости от собственных желаний… Но я хотела этого! – голос Катари на секунду прерывается. – Я так хотела быть королевой, Ваше Высокопреосвященство… Я видела свои ошибки, но каждый раз повторяла их вновь и вновь. И, видит Создатель, я до сих пор хочу того же. Даже больше, чем вернуться домой.
Тонкие пальцы сжимаются на плотной ткани, когда в комнате повисает тяжёлая, давящая тишина, нарушаемая лишь дыханием. Королева отворачивается, невидящим взглядом упираясь в витражи:
-В Гаярэ цветут великолепные маковые поля. Слышала, что наши гербы алеют именно из-за них. А ещё говорят, что маки растут там, где пролилась кровь. И чем больше крови тем… - короткий невесёлый смех. – И эти маки мы взяли себе на герб, и льём, льём, льём её. Свою и чужую, много чужой, да, Ваше Высокопреосвященство?
Неуловимый аромат шадди проникает в сознание, будоража и успокаивая, умолкающую королеву Талига, пока она ищет в себе силы продолжить:
-Но я хочу попытаться ещё раз стать королевой этой страны. Пусть это эгоизм, подлость, гордыня, но я решила… Вы не простите мне этих грехов, не правда ли, Ваше Высокопреосвященство? – она, наконец, перестаёт отводить взгляд от него…
…рухнув на колени у надгробной плиты, глядя на неё сухими, воспаленными глазами без слёз:
-Никогда, верно? – почти беззвучный шепот. – Ни мне, ни себе… что угодно кроме ошибок, я помню… - бережно, нежно касаясь холодного мрамора ладонью. – Отпусти мне единственный грех… страх признать одну единственную тайну… - одеревеневшими от волнения губами, как будто всё ещё, вопреки всему, веря, что сможет услышать его ответ.
Глупо. Жалко…
Катари закрывает глаза, слушая мёртвую тишину Нохи. Потом бледно улыбается и прижимается губами к выбитому в камне имени, как к пастырскому кольцу на его руке:
-Благословите, Ваше Высокопреосвященство. Сегодня я попытаюсь отказаться от будущих ошибок…
Пора уходить. Поблагодарить Левия за разрешение посетить Сильвестра и возвращаться во дворец, готовиться к разговору со Штанцлером…
«Я так и не сказала главного… Ни тогда, ни сейчас…»
Рамон/Ротгер. "Отпускаю"
позорище, а не стих, конечно, ну и на фигОтпускаю
в бурю волн, в шквал ветров,
Отпускаю
в колдовские дурманы ночей,
Отпускаю
под пули и ядра врагов,
Отпускаю
к ласкам женщин, улыбкам друзей.
Возвращайся
с привычным безумием глаз,
Возвращайся
просоленным морем теплом,
Возвращайся,
прошу, ко мне каждый раз,
Возвращайся,
я жду… Море – жизнь, суша – дом.
читать дальшеС каждым днём по столице расползался сырой холод, обнимая ознобом за плечи, держа за слабеющие руки. Или ей так казалось. Хотелось лечь, закрыть глаза, плотнее укутаться в тёплую шаль и уснуть, стряхнув с ресниц мутную усталость. Поневоле начинаешь с сожалением вспоминать времена живого Сильвестра, когда одни хотели подставить, другие устранить и все вместе – использовать, хотя последнее, справедливости ради, было взаимным. Но зато работы у неё было куда меньше. И первые, и вторые хотя бы справлялись со своими обязанностями. И даже Манрик, которого вместе с Колиньяром почти сделали главным виновником всех проблем, был хорошим казначеем. А теперь приходилось разбирать всё почти в одиночку, с помощью старательных, но таких катастрофически неопытных в большинстве своём людей. Новых людей, к которым она не привыкла. С которыми ещё не знала как себя вести. Которых опасалась почти по привычке и в которых так отчаянно хотелось верить. В то, что они тут, рядом, помогут, поддержат…
…согреют…
Королева и регент великой – великой и никак иначе – страны рассеянно провела холодными пальцами по лицу, стирая с него бледную улыбку. Не согреют. Помогут, поддержат, будут рядом, но не согреют. Не придёт даже в голову, что почти святой главной мученицы страны нужно тепло. Простое, человеческое, родное… О да, ключевое слово в том, что родное.
И какая разница, что родства нет, оно осталось на бумаге и оно останется в чёрных, усталых, таких же не выспавшихся как и её глазах. Он считает её сестрой, не кузиной даже, и не хочет видеть никого другого в ней. Ему нужна семья, а любовь он уже нашёл. Такую же тёплую, как сам, а не замёршую фарфоровую маску, которую не согреешь.
Только жалость и сострадание в тёплых глазах. Почти оскорбительные для неё, но Катари отчаянно хватается хотя бы за этот призрак любви и рассказывает, рассказывает, рассказывает. Льёт прозрачную воду бесполезной лжи, называя другое, не его, имя. Пока она говорит «Мишель» - всё в порядке, и Робер осторожно держит в руках её озябшие пальцы. Пока она не называет его имени в своих мечтательных, почти выдуманных воспоминаниях – он остаётся рядом и улыбается усталыми, но такими тёплыми глазами.
И всегда уходит. В город, к чужой женщине, которая смотрела на Катари с таким тёплым пониманием и сочувствием. Эти двое стоили друг друга, умеющие быть близкими и родными, умеющие просто молчать.
Катари устало и равнодушно тянется за пером, чтобы написать очередное письмо. Ей надо работать, а не мечтать о чужом, незаслуженном счастье. Она и так что скажет, или подумает, Эпине на её признанье.
Это грех.
И будет прав, не смотря на то, что безнадёжно ошибётся, ведь в их жилах течёт совсем разная, совсем не родная кровь. Но отнимать чужое тепло – это действительно грех…
Дорак|Катарина, исповедь
читать дальшеСлишком, кажется, - главное слово её жизни.
Слишком грустные глаза для королевы великой страны.
Слишком тяжёлый бремя для хрупких женских плеч.
Слишком мало тепла для матери троих детей.
Слишком много лжи для верной дочери церкви.
Слишком… и лжи – в особенности.
Катари печально улыбается, переступая через порог, и кротко опускает глаза, упираясь взглядом в каменный пол. Пахнет благовониями и куреньями, а сквозь витражи льётся солнечный свет, будто благословляя место её никому не нужных откровений…
-Прошу вас, Ваше Величество.
-Благодарю, Ваше Высокопреосвященство…
Тихие шаги, вкрадчивый шорох сутаны, стук закрываемой двери. Так привычно, знакомо и… дико. Катари стоит неподвижно, закрыв глаза, молитвенно сложив бледные, полупрозрачные руки на бархате тяжёлых юбок.
Негромкие слова, как тонкий хрусталь, падают на каменный пол:
-Исповедайте грешницу, Ваше Высокопреосвященство.
Даже не глядя, она знает, что он согласно прикрывает веки, жестом виденным ею многократно. Он не верит, никогда не верил ей. Но сегодня ей и в самом деле хочется принять от него отпущение грехов. Даже несмотря на всю надуманность повода её покаяний. – Грехи… их много, думаю, о многих вы знаете, о других догадываетесь, верно?
Поощрительное молчание и мерный стук перебираемых гранатовых бусин, будто удары каблуков равнодушного времени. Королева открывает глаза, но так и не поднимает головы, боясь встретиться с устало-понимающим взглядом.
«Верно»
-Но я совершала вещи куда худшие, - с равнодушной горечью произносит женщина. – Я ошибалась. В политике нет хуже преступленья, чем ошибка, не так ли? А королева всегда политик вне зависимости от собственных желаний… Но я хотела этого! – голос Катари на секунду прерывается. – Я так хотела быть королевой, Ваше Высокопреосвященство… Я видела свои ошибки, но каждый раз повторяла их вновь и вновь. И, видит Создатель, я до сих пор хочу того же. Даже больше, чем вернуться домой.
Тонкие пальцы сжимаются на плотной ткани, когда в комнате повисает тяжёлая, давящая тишина, нарушаемая лишь дыханием. Королева отворачивается, невидящим взглядом упираясь в витражи:
-В Гаярэ цветут великолепные маковые поля. Слышала, что наши гербы алеют именно из-за них. А ещё говорят, что маки растут там, где пролилась кровь. И чем больше крови тем… - короткий невесёлый смех. – И эти маки мы взяли себе на герб, и льём, льём, льём её. Свою и чужую, много чужой, да, Ваше Высокопреосвященство?
Неуловимый аромат шадди проникает в сознание, будоража и успокаивая, умолкающую королеву Талига, пока она ищет в себе силы продолжить:
-Но я хочу попытаться ещё раз стать королевой этой страны. Пусть это эгоизм, подлость, гордыня, но я решила… Вы не простите мне этих грехов, не правда ли, Ваше Высокопреосвященство? – она, наконец, перестаёт отводить взгляд от него…
…рухнув на колени у надгробной плиты, глядя на неё сухими, воспаленными глазами без слёз:
-Никогда, верно? – почти беззвучный шепот. – Ни мне, ни себе… что угодно кроме ошибок, я помню… - бережно, нежно касаясь холодного мрамора ладонью. – Отпусти мне единственный грех… страх признать одну единственную тайну… - одеревеневшими от волнения губами, как будто всё ещё, вопреки всему, веря, что сможет услышать его ответ.
Глупо. Жалко…
Катари закрывает глаза, слушая мёртвую тишину Нохи. Потом бледно улыбается и прижимается губами к выбитому в камне имени, как к пастырскому кольцу на его руке:
-Благословите, Ваше Высокопреосвященство. Сегодня я попытаюсь отказаться от будущих ошибок…
Пора уходить. Поблагодарить Левия за разрешение посетить Сильвестра и возвращаться во дворец, готовиться к разговору со Штанцлером…
«Я так и не сказала главного… Ни тогда, ни сейчас…»
Рамон/Ротгер. "Отпускаю"
позорище, а не стих, конечно, ну и на фигОтпускаю
в бурю волн, в шквал ветров,
Отпускаю
в колдовские дурманы ночей,
Отпускаю
под пули и ядра врагов,
Отпускаю
к ласкам женщин, улыбкам друзей.
Возвращайся
с привычным безумием глаз,
Возвращайся
просоленным морем теплом,
Возвращайся,
прошу, ко мне каждый раз,
Возвращайся,
я жду… Море – жизнь, суша – дом.
12.04.2011 в 00:32