Автор: Сумасшедший Самолётик
Бета: Xenya-m
Размер: драббл, 762 слова
Персонажи: Милимани, ткачиха
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Надо быть очень-очень наивным принцем, чтобы не понять, что добрые женщины не будут просто так жить в одиночестве в глухом лесу.
Читать дальше
Мёртвые не возвращаются к жизни — это правило, которое никто не может нарушить.Мёртвые мертвы, и ничто не способно это изменить.
Мёртвые… не обязаны тихо лежать под землёй. Это скажет вам любая толковая ведьма. Или даже покажет. Хотя это, конечно, строго запрещено.
Но кто будет запрещать невозможное?
Милимани открывала глаза и почувствовала, как жжёгся солнечный свет и как ластилася к её рукам густая тень от каменного валуна. Ей не нужно было спрашивать, что произошло, чтобы понять, что именно случилось. Она погибла, принц победил рыцаря Като, а потом она вновь открыла глаза. Как только коснулась её волшебная ткань, вытканная любящей мамой.
Да, любая ведьма скажет вам…
Надо быть очень-очень наивным принцем, чтобы не понять, что добрые женщины не будут просто так жить в одиночестве в глухом лесу. Но Мио смотрел на неё и улыбался, он обнимал её, и счастье его от того, что все они живы, было несомненным и обжигающим. Вполне объяснимым для живых, но избыточным для неё. И всё же Милимани улыбалась и даже смеялась вместе с остальными. Она не подавала виду, как жжёт её яркое солнце, никак не показывала, что чужая радость вызывает скорее голодную зависть, потому что она тоже так хотела. Всё это осталось при ней.
Не озвученное. Скрытое.
Потому что мертвецы умеют хранить тайны, гораздо лучше других.
— Здравствуй, мама, — она улыбалась, смотря на застывшую на пороге женщину с тревожными, печальными, отчаявшимися глазами.
«Мать. Это моя мать», — напомнила себе Милимани.
— Ты вернулась ко мне, — улыбка дрожала, как отражение в воде. И тёплые руки, обнявшие её, прижавшие к себе, — дрожали тоже. — Ты вернулась ко мне, доченька моя.
— Конечно, — Милимани не подняла рук и не ответила на объятия. К чему врать той, которая и так знала её самую главную тайну? К чему врать той, которая сама с ней это сделала? — Разве у меня был выбор? Мама?
Судорожный вздох, как от удара. И Милимани чувствовала чужую боль и горе, сладкие, как малиновый сок. Но они не радовали её. В ней мало осталось тепла и любви, но этой боли она всё равно не желала, как бы сладка та ни была.
«Мать. Это моя мать», — теперь это не напоминание, теперь это осознание. Смерть отрезала почти всё, но эту связь не разорвала даже она.
— Я не могла тебя потерять. Я не могла, — отчаяние матери можно было пить прямо из воздуха, и Милимани, наконец, вспомнила, что надо делать.
Она подняла руки и погладила её по голове, мягким, утешающим жестом. Точно таким, каким матушка сама столько раз успокаивала её, когда Милимани разбивала коленки или царапала ладошки.
— И я вернулась. Теперь я буду с тобой, — это почти напев, почти чары наподобие тех, которым учила её мать, но у мертвецов совсем иная магия. И мать подчинилась её голосу, силы её хватило бы, чтобы сопротивляться, но она сама не желала этого. Милимани знала предчувствием мёртвой, что будет ещё немало тех, кто точно так же подчинится её силе, и голосу, и обещанию покоя. Тех, для кого это доверие ничем хорошим не закончится, ведь Милимани нужна будет только их кровь.
Она не рыцарь Като, она гораздо слабее, и потому у тех, кто уйдёт к ней, не будет ни шанса. Ни служить ей верным рыцарем, ни летать за окном её дома. Она возьмёт всё, и человек просто исчезнет в чаще, как камень, упавший в озеро. Не будет страха и кошмара — только сладкий сон и забытьё.
Но это всё потом, это всё — с другими. Не с мамой.
Маме нужно просто поспать. И решить.
Во сне ведьмы, не желавшей зла — только семьи, рыцарь Като улыбался почти сочувственно, и от этого было в сто раз страшнее, чем в прошлую их встречу, когда он уводил Милимани из дома и смеялся, смеялся в ответ на все просьбы о милосердии.
— Ты создала чудовище, женщина.
— Не тебе судить!
— Я не сужу, а чувствую. Родную душу, если хочешь, — Като смотрел ей в глаза, и сердце болело, как раненое. — Но она будет страшнее меня.
— Нет.
— Да, ведьма. Она будет страшнее, ведь никто не будет знать о ней. И никто не придёт её остановить. Восхитительное чудовище. Наша с тобой наследница. — Его смех едва ли можно было отличить от её плача.
Но за нарушенный запрет всегда приходится платить. И чаще всего кровью.
Иногда — своей, но так редко кому везёт.
Милимани сидела за ткацким станком матери и нежно касалась уставшего дерева. Она терпеливо, как только мёртвые умеют, ждала, какое решение примет мама, когда проснётся.
Она не знала, что выберет мать. Чья смерть и жизнь перевесят на весах. Но знала, что в последний раз, на рассвете, она примет её выбор, каким бы тот ни был. И даже если мама навсегда закроет её глаза — ни о чём не пожалеет.
Потому что даже мёртвая Милимани верила маме больше, чем себе.