Болезнь Войны

[camolyotik]

Название: Болезнь Войны
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Размер: мини, 1 432 слова
Канон: Благие Знамения
Пейринг: Мор / Война
Категория: гет
Жанр: романс, юст
Предупреждения: я не буду писать здесь про инцест, потому что на самом деле они никакие не брат с сестрой.
Рейтинг: G
Саммари: После его отставки Война ищет Мора
От автора: не знаю как и зачем упала в этот пейринг, но ничего не могу с собой поделать.

Война шла, пригибаясь от низких темных веток, изредка оскальзываясь на влажных, осклизлых от гниющей травы, корнях, выступающих из земли. Здесь, в чахлых лесах между смертельно опасными болотами, было совершенно не подходящее место для красивой женщины. Для любой, на самом деле. Война могла бы уточнить, что место было в принципе не подходящее для людей любого пола и возраста, если бы не считала, что люди в целом и по отдельности заслуживают любой могилы, до какой только смогут дойди. Но самой ей на болотах не нравилось, хотя нельзя было сказать, что они подходили ей меньше, чем любой другой уголок планеты. И всё же это была не её вотчина. Война могла порой завести сюда и бросить гнить своих последователей, но эти земли в куда большей степени принадлежали другому из их компании.
— Эй, ты тут? — окликнула она друга — брата, как повторял он сам из века в век — и соратника. Отзываясь на её голос, две миловавшиеся пичуги устроили такую же яростную драку, какую могли бы учинить люди. Хотя нет, с людьми никто не сравнится. — Ты слышишь меня?
Тишина, раскрашенная скрипом кривых стволов и злым кряканьем птиц, была ей ответом. Мор не слышал её или не желал отвечать, но Война с самого начала знала, что идёт сюда против его воли, и не собиралась уходить просто так.
— Я всё равно найду тебя, ты же знаешь!
Конечно, он знал, ведь она была, пожалуй, самой упрямой среди них. Это в природе войны: идти, не останавливаясь; добиваться цели, отбирая; получать своё, не смотря ни на голод, ни на болезнь, ни даже на смерть. Войну могло остановить только абсолютное истребление. Такова суть мира и тех, кто его населяет. Мор знал об этом, но ему было всё равно. Тихое угасание и сокрытие в тайне были в его природе в той же мере, что и упрямство у Войны. Он не умел добиваться своего, зато отлично умел игнорировать любую проблему и ничего не делать. Чем, пожалуй, заражал людей вернее, надёжнее и страшнее, чем любым иным недугом. И всё равно недостаточно. На том, в итоге, и погорел.
Небесный купол каменно-серой громадой довлел над рыжей, как пламя, головой настолько низко, что казалось, будто можно разбить себе голову, распрямившись в полный рост. Сучковатые ветки обдирали Войне руки, наверняка занося какую-нибудь заразу (здесь, возле его дома, иначе и быть не могло), и Война улыбалась, слизывая кровь с пальцев. Он был здесь, рядом, он касался её, он смешивал с ней своё дыхание. Как прежде, и что с того, что ему вздумалось поиграть в прятки, когда до встречи осталось совсем недолго?
Жалкая лачуга, которую никак нельзя было сравнить с той его лечебницей для богачей, в которой она застала друга в последнюю встречу, появилась среди деревьев внезапно, будто из ниоткуда. От неожиданности Война оступилась, проваливаясь в грязную жижу по щиколотку, и широко улыбнулась:
— Здравствуй, Мор.
Он сидел на пороге собственного дома и смотрел на неё больными (ещё более чем всегда) глазами.
— Моя прекрасная сестра… — его голос хрипл, напоминая что-то среднее между сорванным шепотом и задушенным стоном. — Зачем ты пришла? Тут нет никого…
— Тут есть ты, — Война подошла и в нерешительности (не свойственной ей, но это же Мор, с ним всегда было так, он порой одним своим присутствием останавливал даже армии, уже отравленные ею насквозь) запустила пальцы в собственные волосы, будто в кровь. — Этого достаточно.
— Тебе никогда не будет достаточно, — Мор улыбнулся ей и протянул руку в тонких, полупрозрачных, как акварельный рисунок, разводах грязи и сока каких-то растений. — Нет нужды возвращаться к тому, кто уже отжил своё. Тебе стоит идти дальше.
— Ты отдал все свои имена мальчишке, — она скользнула в его объятия, чувствуя, как лихорадочный жар разгорается под кожей. У неё одной, всегда только у неё одной, у единственной из всей четвёрки уязвимой перед ним. И Война знала, что это не от того, что она слабее других. Нет. Кто мог быть сильнее её, выпустившей даже Смерть (тень творения, их предводителя) из его заточения самой Первой Войной, самой первой яростью, что родилась в трёх мирах?
Ей просто всегда хотелось быть ближе к ядовитому брату её, и она позволяла его силе проникать под кожу, растворяя часть её собственного могущества. Это стоило того.
— Они мне больше не нужны, а ему пригодятся, — Мор видел, разумеется, лихорадочный румянец, поджигающий её щеки, но не делал ничего. Он никогда не мешал ей обжигаться о себя, но и не помогал никогда, не отталкивал и не привлекал к себе. Жестокий, как любой из них (хотя как знать, возможно, Смерть был как раз милосерден), в меру равнодушный (к её боли) и молчаливо жадный.
— Я не хочу, что бы ты уходил, -— только рядом с ним неудержимое пламя её сути превращалось в телесный, смертный жар. Война всегда верила, что умрёт в его руках, умрёт первой из всех четырёх, потому что первым у людей иссякнет сила, без которой невозможно даже просто поднять руку, чтобы кинуть камень. И пусть братья переживут её ненадолго, но всё же…
Она верила (Война никогда не скажет о надежде ни одного слова), что исчезнет в руках Мора за час до гибели всего мира. Это было бы красиво весело, это было бы тем самым грандиозным завершением их Долга, исполнения которого они ждут уже тысячи лет.
— Спасибо, сестра, — дыхание Мора, холодное и влажное, как страх и отчаяние, оседало на её коже, на приоткрытых алых губах, и Война задержала дыхание. Чтобы не спугнуть. — Но так надо.
Её желание — не аргумент.
Война была в ярости и готова метать молнии, но для этого пришлось бы разорвать кольцо его рук (кожу под ладонями Мора жгло, до проникающей глубоко внутрь боли, по которой она скучала), и она продолжила спокойно — внешне — сидеть на его коленях.
— Мне не нравится этот мальчишка.
Мор улыбнулся, и в этой улыбке было столько снисходительной самоуверенности, что Война до крови впилась ногтями в его плечи, вызвав короткую судорогу, прошедшую по всему телу, к которому она прижалась.
— Ты привыкнешь к нему, сестра моя…
— Я не твоя сестра, — зло шепчет ему Война, обнимая руками за тонкую, костлявую шею. — Больше — не твоя сестра. Не зови меня так. Мне не нравится это имя…
— Раньше ты не возражала, — это не вопрос, это усмешка в его ядовитом, как воздух здешних мест, голосе.
Раньше он был рядом, и она не возражала, её умиляли его причуды, даже если они стояли стеной между ними. Но теперь всё изменилось, Мор сам всё изменил, так от чего теперь спрашивает и удивляется? Теперь, когда он проложил между ними лиги пропасти, терпеть ещё и стены Война не собиралась.
— Раньше ты был одним из нас.
— Теперь я не так дорог тебе?
Война рассмеялась, коротко, на тихом выдохе, прижавшись щекой к его жёстким, ломким волосам. Мор был самым жестоким из них, всегда так было, и его отставка ничего не могла изменить в этом. Смерть был безжалостен, да, но никто из них не наслаждался больше и дольше, чем Мор, муками своих жертв. Даже Голод уступал ему в этом.
Но она не жертва, она не человек, ей не угрожала его сила, сколько бы та ни разъедала её суть. Порой Война жалела об этом. Возможно, будь иначе, его слова бы уже не трогали её.
Смех Мора вторил ей шелестящим эхом, о, он прекрасно знал, что говорил, он не был слеп и глуп, и Война решила (решилась, наконец, спустя столько веков их знакомства), что в таком случае и к последствиям он — больше не брат её — должен был быть готов.
Алые губы накрыли другие: бледные, в синеву. Дыхание их смешивалось, жаркое и холодное, полное ярости и отчаяния, оно разрывало, обжигало лёгкие — не только ей, но ему тоже. И Война пила жадно, не отрываясь, почти беззвучный, сладкий стон, пока руки Мора сжимали (почти сминали) её тело в жёстких объятиях.
— Я буду возвращаться к тебе, — обещает (и угрожает) Война, даже не отрываясь от его губ. Передаёт звук из горла в горло, выдыхает из лёгких в лёгкие, как тавром выжигает губами по губам.
— Я знаю, — Мор поднял ладони, запустив их в её пламенеющие волосы, не просто удерживая, нет, впервые притягивая Войну к себе. Ближе. Сам. — Я буду ждать тебя.
И это было хуже признания, проникало глубже и неизлечимее: под кожу, сквозь плоть, внутрь костей. Теперь он всегда будет в ней, всегда будет рядом с ней, но Войне этого будет мало, всегда было, но теперь — особенно остро. И она будет приходить раз за разом, чтобы коснуться.
Чтобы Мор прикоснулся к ней.
Ведь как она больна (так давно, что здоровой себя от него уже и не вспомнит), так и в его взгляде (с этого дня… с этого ли? или он только лучше и крепче неё умел молчать?) теперь тоже навсегда застыло сражение между принятым решением и осознанным желанием.
Потому что их тоже когда-то коснулось Её дыхание… А противостоять Ей… кто бы смог?
Это ничего не могло изменить для мира: ни для его жизни, ни для его смерти. Но кого, в сущности, кроме глупых людей, этот мир вообще мог заботить, в самом-то деле!