Не сын

[camolyotik]

Название: Не сын
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Le Cygne de feu
Канон: Обыкновенное Чудо, фильм 1978г.
Размер: мини, 1202 слов
Пейринг: Медведь/Волшебник
Категория: слэш
Жанр: драма, юст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Медведь успокаивал себя тем, что всё это потому, что Волшебник подарил ему человеческую жизнь. Потому, что Волшебник подарил ему встречу с Принцессой и умение любить. Но правдой было то, что Волшебник когда-то, войдя в его жизнь, просто остался в ней. И этого было достаточно.
Предупреждения: постканон

Воздух этого дома пах хлебом и мясом, а из открытых окон проникал свежий, сладкий запах цветущих деревьев. Медведь вдыхал его полной грудью жадно, как пил воду в засуху, пил и не мог напиться. Он нечасто бывал в доме Волшебника: дел всегда было много, ведь они с Принцессой вернулись в её дом, в котором, за время отсутствия всего двора, случилось некоторое запустение. Медведь был уверен, что в разруху оно не превратилось только заботой Волшебника, а иначе как бы их маленькая страна уцелела в этом мире без присмотра? Король же продолжил своё путешествие, увлечённый дорогой, как пьяница бутылкой. Они с Принцессой справлялись, может, не без ошибок, но старались изо всех сил, и люди отвечали им тем же. Так что у них неплохо получалось вместе, но свободного времени оставалось немного. Да и приехать сюда вдвоём с женой у Медведя никак не получалось: оба они, не сговариваясь, сошлись во мнении, что люди не поймут их правильно после побега Короля, если они решат покинуть дворец вместе.
Поэтому Медведь обычно приезжал сюда в одиночестве и, стыдно признаться, был этому рад. Он бы не хотел, чтобы Принцесса увидела, как он смотрит на Волшебника. Это, сказать по правде, и вовсе никому не следовало видеть, но его прекрасная, хрупкая жена была всегда так внимательна к нему, так добра, что по отношению к ней это было бы особенно жестоко.
Когда-то, после первого своего возвращения, Медведь прятал лицо в коленях Принцессы и шептал ей тихо:
— Знаешь, я, оказывается, люблю его. Это так странно, так странно, что больно в груди. Это странно, да?
— Что же здесь странного, мой хороший? — её нежные, тонкие пальцы, пахнущие сиренью и хмелем, ласково касались его разгорячённого лба. — Он ведь, почитай, как отец тебе. Ты стал настоящим человеком, что удивительного в том, что ты любишь людей, ставших тебе семьёй?
— Я не испытывал такого никогда.
— Ты привыкнешь, — обещала Принцесса, а Медведь ей верил.
Он привыкал, но это чувство с каждым годом, с каждой встречей, становилось только сильнее и болезненнее, пока Медведь не понял (ему снилось, как он не целует даже, а касается губами пальцев, с которых струилось волшебство), что это не любовь сына к названному отцу. Нет. Всё было гораздо хуже, и он радовался, что жена его этого не видит, потому что он всегда приезжал в этот дом один. Он любил Принцессу, это было правдой, чувство к ней оставалось светлым и чистым, надёжно удерживающим его от тёмного звериного безумия. Но оно не спасало, не исцеляло от другого — человеческого — безумия.
Если бы Медведь мог, он вырвал бы это чувство (даже любовью называть его он больше не мог) из себя, чтобы никогда и в мыслях не осквернять то бережное тепло, что питало его в комнатах этой затерянной в лесах усадьбы.
— Здравствуй, малыш, — Волшебник появился перед ним, будто соткался из тумана и утреннего зыбкого света, распахнув руки. — Тебя давно у нас не было. Всё дела да дела?
— Здравствуйте, господин, — Медведь подался вперёд, обнял за плечи Волшебника и почувствовал крепкие ответные объятия. Вдохнул горький полынный запах с густых, едва тронутых сединой волос. Привычно ощутил, как сердце толкнулось куда-то к горлу в порыве вырваться из груди. Так, кажется, было всегда, но раньше он принимал свои чувства за что-то другое. Или это просто нынешнее безумие искажает его воспоминания? — Дел много и меньше не становится, сколько ни сделай.
— Ни одной минуты не пропадает даром?
Улыбка Волшебника была доброй и лишь слегка насмешливой, как обычно. Будто все тайны ему ведомы и все кажутся восхитительными. Медведь знал, что это не так, знал, что его творец не всеведущ и не всемогущ, но ничего не мог поделать с собственными чувствами, которым Волшебник казался центром мироздания. Осью, удерживающий мир на месте в его бесконечном движении.
Он успокаивал себя тем, что это потому, что Волшебник подарил ему человеческую жизнь. Тем, что Волшебник подарил ему встречу с Принцессой и умение любить.
Но правдой было то, что Волшебник когда-то, войдя в его жизнь, просто остался в ней навсегда. И этого оказалось довольно.
— Ни одной, — согласился с ним Медведь, опуская голову, чтобы спрятать взгляд.
«Ни одной не проходит, чтоб я ни старался не думать о вас».
Волшебник не стал спрашивать, всё ли у него в порядке. Возможно, и так видел, что и близко нет, но так же ясно понимал, что «сынок» не хотел говорить об этом, а может быть, Медведь льстил себе по части умения скрывать правду, и его «названный отец» давно всё знал. Знал, но не касался этой раны, не бередил её новой болью и стыдом, милосердно притворялся слепым.
— Хозяйки пока нет, она уехала в город за покупками, ты же дождёшься её? Она расстроится, если узнает, что ты приезжал, но вы разминулись.
— Я буду рад встретить хозяйку, — с готовностью кивнул Медведь. Он был рад возможности побыть наедине с Волшебником. Знал, что без его великодушной жены будет стократ труднее притворяться сыном и учеником, но всё равно радовался. Потому что ничто не могло заменить смех Волшебника, когда тот, заговорщически оглядевшись по сторонам («Никто не смотрит, малыш, а?»), вдруг взмахивал руками, и под его ладонями рождались чудеса. Безобидные, малые, вроде распустившихся цветов на елях, диковинных, пахнущих жжёным сахаром и дымной горечью. Те ели цвели ещё три года, и с них пчёлы собрали какой-то совершенно удивительный мёд.
— Попробуй, — угощал его Волшебник, — ты не смотришь в его сторону, помню, но этот — попробуй. Такого ты в жизни, что человеческой, что медвежьей, не пробовал.
И это было правдой. Цветы, которые не могли существовать, подарили Медведю жаркую, солнечную сладость, которую он представить себе не мог. И всё, вся боль и тоска по лесу, растворились в ней, исчезли, стали светлыми воспоминаниями, беззаботным детством, к которому можно припасть в минуты усталости, но о котором не болит сердце. Волшебник подарил ему новую жизнь, а потом вернул старую не безысходной невозможностью — радостью и теплом.
В этот раз Волшебник не творил ничего загадочного, но сказочный свет, отражённый в окнах, рассеянный густыми кронами полудикого сада, сиял вокруг, бил по глазам и, казалось, звал куда-то, требовал решиться на что-то…
— Это…
— Сказка хочет родиться, сынок, — слегка печально кивнул Волшебник. — Новая сказка. Хозяйка будет сердиться, когда придёт время, а что я могу сделать? Чувствуешь, как сердце замирает в ожидании нового чуда?
Он чувствовал, да, каждый раз, когда хозяин смотрел на него, когда касался его, потому что Волшебник и был главным чудом. Единственным по-настоящему нужным этому миру.
— Но ещё рано, ещё рано, Медведь, — Волшебник смотрел мимо, не в лес — в будущее, и дыхание перехватывало от его красоты, освещённой золотым светом. — Сказке придётся подождать.
— Она дождётся, — пообещал Медведь, убеждённый в своей правоте. — Обязательно дождётся.
«Вас нельзя не дождаться», — хотел сказать он, но, промолчав, только подался вперёд, взял горячую, чудотворную ладонь в свои ледяные от волнения пальцы и прижался к ней лбом. Не губами. Почему же, почему не губами, а?
— Ну, малыш, что ты? Что не так? — в голосе Волшебника участливая забота, тёплая и бесконечно нежная. Такая… отцовская. И сердце в груди забилось больно, сильно, будто пытаясь вырваться из груди, что так теснила его, не позволяя свободно чувствовать, свободно любить.
— Всё в порядке, — он врал, и ложь оседала остывшим пеплом на губах. — Просто вспомнилось… Вспомнилось.
«Отчего я не смог стать тебе сыном?»
— Ничего, — вторая тёплая ладонь легла Медведю на затылок, пригладила растрепавшиеся волосы. — Это бывает, малыш, у всех бывает. Скоро пройдёт.
«Нет», — подумал он, но согласно кивнул. Это не пройдёт, это теперь навсегда, неизлечимо, как болезнь. Но, жена, в отличие от названного отца, права, к этому можно привыкнуть, нужно только смириться. И он уже почти смог.