Автор: Сумасшедший Самолётик
Бета: мадам Вашу Мать, zabriskie_point
Канон: Последний киногерой
Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат их создателям, кем бы они ни были
Размер: миди, (5 731 слово)
Пейринг: Бенедикт, Джек Слейтер
Категория: джен
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Краткое содержание:
Примечания: 1. Ave, Caesar — Славься, Цезарь; 2. Naturus sum — мне предстоит родиться.
В этом городе живет небо,
Небу триста лет, оно устало.
Пулю в лоб себе пустило небо,
Но дышать, увы, не перестало.
А под небом было так же грязно
Шли дожди, зима, весна и лето,
Ничего не может измениться.
Все прекрасно — даже это.
Ночные снайперы — "Питерская"
Небу триста лет, оно устало.
Пулю в лоб себе пустило небо,
Но дышать, увы, не перестало.
А под небом было так же грязно
Шли дожди, зима, весна и лето,
Ничего не может измениться.
Все прекрасно — даже это.
Ночные снайперы — "Питерская"
читать дальше
Повседневность повторялась, закольцовывалась на вечном репите, сливаясь в бесконечный серый поток, который протекал мимо, не задевая его так же, как не касалась его смерть. Что-то было неправильно, неуловимо, как привкус пыли на языке, как какая-то ошибка в бесконечных расчётах, начало которых невозможно найти в перепутанных листках. Ощущение этого вертелось где-то на периферии, но сконцентрироваться на нём Слейтер то забывал, то времени не было. Что-то было не так: в звуке, с которым передёргивался затвор, в жаре взрыва, опаляющем кожу, в боли, слишком тупой и не способной разбудить.
— Может, я просто сплю?
Солнце, пробивающееся сквозь листву городского парка, падало на лицо горячей сеткой и заставляло щуриться, защищая глаза, так же, как от вспышки взрыва.
— Ты ещё кому придумай, господин Главный Герой, — на скамейку рядом сел смутно узнаваемый — угроза, опасность, отторжение — мужчина в раздражающе белом костюме. Руку свело судорожным желанием достать пистолет и разрядить его в породистое, птицеобразное лицо.
— Ты…
— Не помнишь? — в вибрирующем голосе рассыпалось сожаление перемешанное с высокомерием. Одна пуля в висок, вторая в горло, третья в… — Я думал, ты должен был сохранить память о реальном мире лучше меня, раз вернулся тем же путём, что и вышел. Хотя, возможно, дело в том, что ты просто не хочешь помнить? Мистер Слейтер.
— Кто ты? — он сжал и разжал кулак правой руки, успокаиваясь. Стрелять в человека, потому, что захотелось — это для убийц, не для него.
Сбоку раздался короткий смешок.
— По сюжету этого фильма — главный злодей и твой противник. Или подручный главного злодея? Вот ведь беда, каждый раз забываю. Помнишь, сколько раз ты меня убивал с тех пор, как вернулся из реального мира в фильм?
Слейтер медленно потянулся и достал пистолет, направив его в спокойно-насмешливое лицо:
— Я не понимаю о чём ты говоришь, но если ты сейчас же не заткнёшься или не начнёшь говорить по-человечески я тебя пристрелю.
— Мне очень страшно, — флегматично качнулась рыжая голова, и странный мужик снял очки, продемонстрировав, что вместо зрачка в левом глазу у него чёртова ромашка. Ромашка, блин! — Мне так страшно, что я сейчас в обморок упаду, мистер Слейтер. Стреляйте, что же вы замерли? Приду немного попозже, я не тороплюсь…
— Ты никуда не сможешь прийти с дыркой в голове, — дуло ударило в висок визитёру, и тот поморщился, но не отодвинулся.
— Это вполне верно для людей, господин Главный Герой, но не для героев фильма. В отличие от вас я, как это ни странно, помню, что с момента вашего возвращения из реальности вы меня убивали, как и полагается по законам жанра, уже пятнадцать раз. Возможно, моё убийство вне сюжетных рамок запомнится вам лучше, и в следующий раз вы поймёте меня лучше. Стреляйте же, что вы медлите?
Слейтер глубоко вдохнул, медленно, как будто вернулся в учебку, поставил оружие на предохранитель, убрал его и достал пачку сигарет. Непонятный мужик (главный злодей?), непонятные слова (бред сумасшедшего?) — всё это раздражало и злило, так что для того, чтобы убрать оружие, потребовалось приложить поистине титаническое усилие, но чувство сливающегося в серую полосу репита жизни и пыльного привкуса воздуха исчезло, рассеялось с появлением белого франта. Поэтому — только поэтому — Слейтер позволит ему продолжать говорить.
И потому что он не убийца.
И ещё, что-то смутно тревожное есть в том, что человек сам уговаривает тебя выстрелить в него. Аварийная сирена, горящая красная лампочка, которая требует осторожности.
— Я. Не. Понимаю. О чём, ты говоришь.
— Какую школу ты закончил? Любимый сорт мороженого? Как звали твою первую любовь? Была ли у твоих соседей собака? В каком возрасте ты начал курить? Как к этому отнеслись твои родители? Любимое печенье твоей матери? За какую команду болел твой отец?
— Что… блядь, ты хочешь… имеешь ввиду… — Слейтер зло выдохнул и схватил пижона за воротник, притянув к себе. — Какого, на хрен, ты вообще несёшь и какое всё это имеет отношение к…
— Ты можешь ответить на вопросы? — и глазом не моргнув, спросил рыжий, перехватывая его запястье и нажимая куда-то так, что руку до локтя прострелило болью. — Ты знаешь ответы на вопросы? Мне, честно говоря, всё равно, что там у тебя было в детстве, но ты-то сам знаешь об этом? Подумай и вспомни, что ты знаешь о своём детстве? Вспомни лица своих одногруппников, имена, привычки… Ты знаешь что-нибудь из этого, мистер Слейт…
— Заткнись! — он отшвырнул ромашкоглазого и сжал ладонями виски, запульсировавшие тяжёлой, горячей болью.
— Может быть, у тебя есть брат? Или может быть он погиб, когда ты был ребёнком? Как насчёт…
— Хватит! У меня нет амнезии! У меня нет… — он согнулся пополам, как от боли, но это было хуже, гораздо хуже, казалось, что он падает в чёрную пропасть, до сосущего внутри ужаса. Он никогда не боялся… никогда… разве это нормально?
— Конечно нет, — ладонь, тяжёлая как могильная земля, опустилась на затылок, и, наверное, если бы в этом голосе можно было бы расслышать хоть каплю сочувствия Слейтер бы всё же не удержался — забыв о том, что он не убийца — и сломал бы каждый позвонок в шейном отделе этого ублюдка. Но нет, в вибрирующем, как отпущенная струна, голосе было только равнодушная констатация факта. — У тебя просто нет прошлого, кроме того, что тебе придумали сценаристы. И, кстати, твоё прошлое куда богаче моего.
— Твоего?
Кажется, ему действительно интересно. Возможно, древнее — и абсолютно не рыцарское — желание, чтобы твоя реальность не была худшей из возможных.
— У меня его нет. Вообще. Я даже не знаю, почему таскаю вместо глаза бомбу, — пижон повёл плечами и снова сел рядом. — И почему именно стал киллером. Жажда денег? Трагическое прошлое? Семейное дело? Почему ты решил стать копом?
Слейтер даже не дёрнулся, когда услышал про бомбу и киллера. Честно сказать, бомба вместо глаза казалась более нормальной, чем ромашка вместо радужки. С другой стороны, ромашка на бомбе…
— Мистер Слейтер?
— Я… хотел защищать жизнь горожан. Да?
— Ну, вам виднее, — пожал плечами странный убийца. — Меня, кстати, зовут Бенедикт.
— Меня ты знаешь. Верно?
— Мы уже несколько раз знакомились, да. И ты убивал меня за то, что я один из виновников смерти твоего родственника. В этот раз он пока ещё не умер, если ты об этом. Чуть позже по сюжету.
Сердце в груди тяжело ударило, разгоняя кровь, насыщенную адреналином, но Слейтер удержал себя на месте. Репит. Репитный день, репитная жизнь. Пыль на языке.
Он верит в то, что вся его жизнь — это фильм? Он... может в это поверить?
Он не помнит, как звали его родителей и как они выглядели. Он не помнит своих учителей, одноклассников, и даже жену не помнит. Ни-че-го.
— Один из?
— Исполнитель, если для тебя это важно. Хочешь спросить что-нибудь ещё?
Слейтер пожал плечами и распрямился, игнорируя тянущую боль внутри.
— Зачем? Почему? За что?
— Потому что Главному Герою нужен Злодей, которого он сможет красиво и со спецэффектами убить.
Внутри заклубилась тяжёлая злость.
— Хочешь сказать, что ты жертва, которая ничего не решала? — Бенедикт увернулся от руки, попытавшейся его схватить, и вздохнул. — Оправдываешься?
— Разве похоже, что я оправдываюсь? — он неуловимо-быстрым движением достал пистолет и навёл его на Слейтера. — Знаешь, в чём действительно моя жертвенность в этой истории, Господин Главный Герой?
Страха, от смотрящего в лоб дула не было, и это… именно это впервые напугало его при встрече с вооружённым преступником. Это ведь ненормально, да? Остальные люди боятся.
— В чём?
— Даже, если я сейчас выстрелю, ты не пострадаешь. А вот я подобным иммунитетом, увы, не обладаю, — пижон снова вздохнул и убрал оружие. — И какая после этого свобода выбора у нас с тобой? Слейтер, ты ведь понимаешь, что это значит?
— Нет.
— Понимаешь, — Бенедикт, повторяя его жест, схватил его за растянутый ворот старой футболки, и притянул к себе ближе. — Ты убьёшь только тех, кого предписано сюжетом. И спасёшь — тоже. Только их. Как бы не лез вон из кожи…
Слейтер встал одним быстрым рывком, освобождаясь от чужой хватки, пытаясь движением вытравить — выкинуть — из себя внезапно вспыхнувшее внутри желание… убить. Того, кто придумал для него такую жизнь без возможности что-то изменить. И это искушение — еретическое? — было чем-то новым для него.
— Мне не нравится то, на что ты намекаешь.
— А я на что-то намекаю? — Бенедикт лениво улыбнулся, и ромашка в его левом глазу насмешливо сверкнула. — В твоём голосе звучит жажда крови. В прошлый раз, узнав и поняв, что ты действительно не настоящий ты не хотел никого убивать… кроме меня, разумеется. Потому что действительно так уж хотел спасти актёра, который воплотил тебя в этой жизни? Или потому, что следовал сюжету?
В мозгу вспыхнуло — золотые искры, ослепительный взрыв — воспоминаниями, которых не могло существовать, о том, что только случится — да, сидящий на лавочке пижон действительно ещё не убил его кузена — но на самом деле уже произошла. Сколько, Бенедикт сказал, повторов сюжета назад? Единственный разрыв в их закольцованном времени.
— Денни…
— Этот мальчик… — Бенедикт задумчиво подпёр висок двумя пальцами. — Напоминал о сыне, да? Хочешь повидаться?
Слейтер сам не понял, как снова приставил оружие к виску пижона. Тот только закатил глаза:
— Опять за корову деньги. Ты ведь уже вроде даже вспомнил, что моё убийство просто запустит историю сначала.
— Я тебя ненавижу, — это больше похоже на рык, но… теперь, с потоком возвращающимися воспоминаниями — о каждом, будь оно проклято, убийстве этого ублюдка — даже Слейтеру он не показался искренним. Нельзя в двадцатый раз ненавидеть кого-то с той же силой, что и в первый. Если бы он не убил его кузена… в будущем…
— Удобно, верно? — Бенедикт встал, игнорируя направленное на него оружие, и нацепил обратно на нос свои идиотские очки. — Захочешь продолжить разговор — приходи в гости. Ты ведь вспомнил куда, верно?
И ушёл, не оглядываясь, как будто действительно не считал нацеленное в спину оружие чем-то важным. Впрочем, после пятнадцати смертей от его пули… было бы странно бояться чего-то подобного.
Разорванная петля, вместо репитной ленты мёбиуса.
Да, Слейтер помнил адрес. И абсолютно не хотел продолжать разговор, но от вкуса пыли его уже тошнило.
Итальянская вилла сияла в серебряном лунном свете белыми стенами между тёмных, как бездна, колонн деревьев. Живописный вид, дорогой настолько, что едва ли мог быть честно заработанным.
"Красивый кадр", — мелькнуло на границе сознания, заставив поморщиться. Во всех мыслях о кинематографичности окружающей реальности сквозила что-то обречённое и смиренное одновременно, перетекая из одного в другое.
Тёмные ворота в скудном ночном свете — кажется, зелёные — открыты, и Джек, спокойно их миновав, пошёл по ровной дорожке, между ухоженных клумб, засаженных, как кажется в ночной тьме, разлапистыми, мохнатыми пауками.
— Какой поздний визит, — Бенедикт стоял на балконе, опираясь о перила, подсвеченный со спины приглушённым рыже-янтарным светом комнаты, со стаканом чего-то крепкого в руках, который он слегка приподнял, будто произнося тост. — Будь я дамой — это было бы неприлично.
— Ты не дама.
— С чем я нас и поздравляю, — улыбнулся пижон и выпрямился. — Проходите, мистер Слейтер, дверь открыта, только не лезьте ни к кому, если увидите.
— А если они полезут ко мне? — он хотел драки, хотел повода, чтобы перевести русло разговора в привычное и понятное русло.
— По сюжету вас здесь не может быть сейчас. Значит вас и нет для всех, по крайней мере, до тех пор, пока вы оставляете им возможность не обращать на вас внимания. Поднимайтесь, мистер Слейтер, кресла удобнее скамейки, а, во-вторых, у меня здесь неплохой бар.
Джек потянул на себя резную дверь, отмечая детскую наивность Бенедикта, допускающего мысль, что он прикоснётся к чему угодно, предложенному в этом доме. Дорогу к нужной комнате он нашёл легко, то ли помня, то ли узнавая по какой-то неведомой логике происходящего, но, спустя всего пару минут, он уже стоял на пороге нужной комнаты. Бенедикт ждал его, сидя в кожаном, глубоком кресле, очень неудобном для быстрой атаки, с тем же бокалом, из которого, судя по количеству, не сделал ни глотка:
— Тебе не предлагаю, но если что-то нравится, — он кивнул в сторону раскрытого глобуса, — бери и угощайся.
Слейтер повёл плечами, разминая их от незаметно накопившегося напряжения, и отказываясь от угощения разом.
— Я не собираюсь пить с тобой.
— Разумно, — Бенедикт сделал достаточно крупный глоток. — Не стоит доверять злодеям. Герои — совсем другое дело, верно?
— Мне ничто не помешает оторвать тебе голову даже абсолютно пьяному.
— Вполне возможно, господин Главный Герой, вполне возможно, но как я уже говорил: это абсолютно бесполезно. Моя смерть лишь возвращает нас к началу истории. Если вы именно этого хотите, то, конечно…
— Блядь… ты как это кино, вечно повторяешь одно и тоже.
— Только потому, что вы задаёте одни и те же вопросы. Так не хотите мне верить? Или боитесь? Или надеетесь, что ваши воспоминания — это какой-то мой хитрый гипноз?
— Хорошая версия.
— Пользуйтесь, если хотите, — щедро кивнул Бенедикт, делая новый глоток. — Но тогда, пожалуй, вам лучше вернуться домой, успокоенным этим объяснением. Не хотите?
Джек прикрыл глаза: ему требовалось время — пара секунд — чтобы погасить злое, кровожадное пламя, вспыхнувшее в мозгу и томительное искушение именно так — уйти — и сделать. Вернуться в колею.
Снова поставить жизнь на пыльный репит.
— Хороший выбор, — серьёзный, лишённый насмешки голос привёл его в чувство, и Слейтер понял, что в какой-то момент подошёл к бару и, достав бутылку, сделал глоток прямо из горлышка. — Не хотите стакан?
— Чёрт.
— Не расстраивайтесь. Мы с вами пьянеем ровно настолько, насколько это нужно.
— Для чего?
— А вы как думаете?
"Для сюжета".
— Кажется, мы его сейчас нарушаем?
— Перекреститесь, — Бенедикт улыбнулся, по-злодейски ослепительно, но Слейтер — полицейская косточка — всё равно заметил надлом: усталость и грань безразличия в неунывающем блеске.
— Эти пятнадцать повторений…
— М?
— Ты помнил о том, что происходящее — фильм — в каждое из них?
Повисло тяжёлое, гнетущее молчание, придавливающее к земле, как каменные ладони оживших статуй. Наверняка есть кино и про такое, да? И в этом загустевшем воздухе Джек не заметил — впервые его подвели рефлексы — как Бенедикт оказался рядом, почти вплотную, только почувствовал ребро, прижавшееся к боку:
— Хочешь меня пожалеть?
— Просто полюбопытствовал, — страха всё ещё не было. Но сейчас — удобно — можно было оправдаться алкоголем, впрыснутым в кровь.
— Тогда возьми актёрские курсы, чтоб в следующий раз я тебе поверил, — он отодвинулся рывком, и едва ли не в падении снова устроился в кресле. — Помнил. Было забавно смотреть на твои надрывные страдания, зная, насколько они все тщетны. Мне понравилось.
Джек вернулся в своё кресло, и ухмыльнулся. О да, ему понравилось. Именно поэтому, пижон сам пришёл к нему. Хотя актёр он действительно неплохой. По крайней мере, лучше, чем Слейтер.
— Представляю себе. — Бенедикт пододвинул ему стакан, и Джек, благодарно кивнув, плеснул в него из выбранной бутылки с ничего ему не говорящим названием. — Ты об этом хотел поговорить? О твоих пятнадцати смертях?
— Можно и так сказать. А можно: о твоих пятнадцати потерях любимого кузена, — пижон протянул руку со своим стаканом, и Джек, в полной мере прочувствовав абсурдность каждой секунды, чокнулся. — Но в конечном итоге смысл не меняется, верно? Предрешённое будущее, обречённое ещё и повторяться, весьма утомительно, не находишь? Уже завтра, Слейтер, завтра я убью твоего кузена.
— Если я не убью тебя прямо сейчас.
— И это, смейся, Слейтер, ничего не изменит. Ни-че-го. На самом деле, — шёпот Бенедикта упал до вкрадчивого шёпота киплинговского Каа, — сегодняшнего дня не должно существовать, это уже ошибка сюжета. Наш фильм начинается с того, что я убиваю твоего кузена. Потому нет смысла убивать меня сегодня: фильм просто начнётся с начала, с завтрашнего утра. Хочешь?
Ни-че-го не изменится от любого его решения. Вечный, неизбывный репит, и даже если про него снимут продолжение, это будет другой Слейтер. Тот, который не знает о жизни на закольцованной киноплёнке. Тогда в чём смысл этого разговора?
— Я не вижу смысла во всём этом, — Джек достал сигарету и попытался прикурить, но, как назло, все спички ломаются, не загораясь. — Странно.
— Я же сказал, это ошибка, всё ошибка с точки зрения нашей фальшивой реальности, — Бенедикт проворачивает колесо зажигалки и протягивает ему огонёк, чтобы прикурить.
— Спасибо.
— Право, не стоит благодарности, — он улыбнулся и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза. — И так, жизнь и смерть, мистер Слейтер, да? Жизнь по сценарию, смерть по сценарию… всех, кроме вас, разумеется. Вас это утешает?
— Нет.
— Я почему-то так и думал. Всё-таки вас написали героем, а это сказывается. Вам нравится быть героем?
Джек затянулся, отравляя лёгкие табачной горечью, и выдохнул в воздух, пропахший кожей и дорогим одеколоном, густой дым.
— Я не понимаю, почему они, — он не уточняет кто именно, но это и так прекрасно понятно обоим, — почему они выбрали именно такую…
— Мотивацию?
— Да. Как будто, не будь этого, и я не стал бы бороться с вами… Зачем?
Бенедикт пожал плечами, не открывая глаз:
— Тут где-то стоит учебник по драматургии, можешь почитать, если хочешь.
Джек передёрнул плечами:
— Спасибо, я воздержусь.
Бенедикт заливисто рассмеялся:
— Могу понять, я тоже так и не открыл его.
Слейтер кивнул, и снова затянулся. Да, хочется оставить возможность хотя бы человеческих огрехов в их истории, вместо математически выверенной формулы.
— Зачем мы здесь… Нет, зачем я здесь?
— Да в сущности, — Бенедикт взмахнул рукой — жестом фокусника, превратившего магию в бизнес — и положил на столик между ними обрывок золотого билета. Того самого. — Хочешь, Господин Главный Герой?
Кажется, он давится дымом. Или просто бесконечно долго задерживает дыхание.
— Не стоит так волноваться, — белоснежный пижонский костюм неожиданно слепит глаза, и Слейтер не может — а впрочем, возможно, не хочет, — разобрать выражение глаз на по-птичьи высокомерном лице. — Это всего лишь предложение, а отнюдь не угроза вашим близким. Ничего такого, из-за чего Главный Герой мог бы так сильно волноваться… да, мистер Слейтер?
— Определённо, — Джек выталкивает воздух, загустевший, молочно-белый, как выталкивают насосы воду из протекающего корабля. — Зачем ты мне это предлагаешь?
Бенедикт молча тянется к нему и достаёт из его кармана пачку сигарет, улыбается и прикуривает от тлеющей сигареты Слейтера, не морщась от дешевизны марки.
— Всё, в сущности, очень просто, — пижон выпускает дым кольцами, а напоследок вообще квадратом. — Вы — центр этого сюжета, его смысл, цепь и основа. Без вас всё пойдёт… не по сценарию. Хуже или лучше, как знать, но иначе, мистер Слейтер. А вам, возможно, хочется проведать того мальчика, который был так трогательно в вас влюблён?
Джек поморщился:
— Для него я — всего лишь герой фильма.
— Тем проще проникнуться к вам самыми светлыми чувствами, не так ли?
Дым танцевал между ними, покачиваясь от лёгкого движения воздуха, свивался змеиными кольцами и перетекал из фигуры в фигуру, как туман в шаре гадалки. Неопределённость и неизвестность лежала перед — и между — ними. Будущее в котором он будет неизменно терять близких, но побеждать злодея, и будущее, в котором может случиться что угодно. Что-то хорошее.
Что-то ужаснее предопределенного.
Соль, не пыль.
— Мистер Слейтер, у вас дрожат руки? — на удивление, в голосе Бенедикта не было ни насмешки, ни киплинговской вкрадчивости — только серьёзность, граничащая с участием.
— Люди ведь боятся неизвестности?
— Случается, — понимающий кивок, и отблеск тусклого света в живом зрачке.
— Мы не люди.
— Мы написаны, как люди. И написаны людьми. И сыграны ими же, — голос, спокойный, как Тихий Океан, негромкий, как шелест весенних крон. — Не всё человеческое нам чуждо. Боитесь, что будущее окажется хуже настоящего?
Кажется, в нормальной ситуации — написанной сценаристом — он бы пришёл в ярость и шутник, заподозривший его в трусости, недолго сохранял бы целостность костей. Но здесь и сейчас, всё было не нормально, всё было настолько странно, а выбор был настолько основополагающ, что страх не казался чем-то постыдным и недопустимым. Пожалуй, его отсутствие было бы куда менее нормально.
— Не за себя, если…
— Это-то понятно, — Бенедикт отмахивается от его слов, как от надоедливой мухи. — Вы же герой, всё такое. Но мне, мистер Слейтер, даром не нужен ваш кузен, особенно когда вас даже нет в этой истории.
— Зато твоему боссу он нужен. Или ему ты тоже собираешься рассказать про билет и реальный мир?
Пижон улыбается, так мягко и насмешливо, что Джек в полной мере — каждым нервом, пронизывающим тело — вспоминает: перед ним убийца. Один из лучших в мире по сюжету, а значит, и по закону этого мира. И иммунитет во всём фильме только у одного персонажа.
— А что мой босс? Даже по нашему сценарию я его убиваю: днём раньше, днём позже… к чему мне терпеть его хоть на час дольше, мистер Слейтер?
— Ты предлагаешь мне… взятку?
Это даже смешно. Джек Слейтер никогда не продавался, какие бы сокровища ему не обещали. Никогда и ни за что, что бы не происходило в окружающем мире, он никогда… И на за что.
Никаких переговоров с террористами. Никаких уступок шантажу. Никакой продажности. Таково было его пра…
"Таким тебя написали", — с почти ощутимым высокомерным состраданием смотрит на него Бенедикт.
— Я делаю тебе предложение, мистер Слейтер. Предложение, которое, может быть, сделает наше будущее только хуже.
— Особенно твоё, ага.
— Умирать можно по разному, Господин Главный Герой, — Бенедикт серьёзен, как монах на похоронах. — Вы ведь наверняка читали хоть какую-то криминальную сводку во вступительных частях фильмов, да?
Слейтер хмыкает. Тут пижон прав, быстро взорваться — это ещё не самый жестокий из возможных вариантов будущего.
— Я предлагаю вам свободу. Для вас и для меня.
— Для тебя — в первую очередь.
— Само собой, мистер Слейтер, я же злодей. Я должен чего-то хотеть для себя. Хотя о моей мотивации наши создатели явно думали меньше, чем о вашей. А учитывая, что о вашей они думали очень недолго…
— То есть, ты сам не знаешь, зачем всё это делаешь?
— Вам меня жалко, мистер Слейтер?
Джек неожиданно для себя рассмеялся:
— Теперь тебя это не бесит?
— Я смирился?
Слейтер накрыл ладонью золотой билет, и Бенедикт напрягся, как лук с натянутой до предела тетивой. Джек задумался: было ли это желание наконец-то добиться своего или фантомная боль — жадность — от потери сокровища, принадлежавшего тебе. Мучительный диссонанс, наверное, для того, кто создан злодеем без примесей.
— Давно он у тебя?
— Сегодня утром нашёл, — он расслабляется, намеренно, с заметно прикладываемым к этому усилием, и безмятежность в его голосе звенит вибрирующей сталью. — Иначе чем бы этот повтор отличался от пятнадцати предыдущих? Я не совершаю бессмысленных действий, знаете ли, если только меня к этому не побуждает сценарий.
Джек сжал пальцы на волшебной — это ведь не фильм о магии — бумажке и убрал её в карман. Решение, о котором он, возможно, пожалеет. Единственное — первое — принятое им действительно самостоятельно. Таким ли его видел автор? Уже не важно, не важно…
— Удачного пути, — Бенедикт улыбается ему в спину и, это, вероятно, особенно странно, в его словах не чувствуется никакого двойного зла. Лучший убийца этой истории вполне искренне желает всего хорошего главному хорошему парню. Всего лишь потому, что чем меньше Слейтер будет сожалеть о сделанном выборе, тем менее вероятно его возвращение.
Обернуться хочется — до ломоты в шейных позвонках, но Джек не делает этого.
Нью Йорк — реальный — пах бензином, пылью — не той — и дождём, который даже в самых загазованных городах каким-то чудом приносил свежесть. Слейтер глубоко вдохнул этот воздух, изгоняя из лёгких тот, южный, пропитанный цветами и фруктами, ненастоящий так же, как и он сам.
Причащение.
Он не знает дороги, но какая, в сущности, разница, когда по городу ездит такси, а в кошельке есть деньги? Адрес он помнит, и первая же пойманная машина довозит его туда. Водитель пытается о чём-то с ним поговорить, но Джек не слушая, отвечает на ворох вопросов: нет, не он, да, просто похож, нет, не хочу, да, устал…
У него за спиной ночь, проведённая за самым странным в его жизни — можно ведь так сказать — разговором, дорогой, не распознанный по вкусу, алкоголь и свобода от пыльного привкуса, подаренного злодеем, которого он убивал… раз за разом, привычно, рефлекторно, неизбежно. У него за спиной — непреодолимость и предрешённость жизни, повторённая многократно, заевшая пластинка ради развлечения настоящих людей.
Ave, Caesar.
Город проносился за окном, сливаясь в сплошную полосу, и Слейтер не пытался присмотреться. Он просто хотел доехать до нужного дома и посмотреть на мальчика Денни. На мальчика, который подружился с ним, который вместе с ним боролся с Бенедиктом, который спас его, вернув фильм.
На мальчика, который очень любил фильмы о нём. Боевик — лёгкий развлекательный жанр.
Погибший сын. Кузен, которому суждено погибнуть. Кто будет в следующей части?
Лёгкий. Развлекательный. Жанр.
Ave, Caesar.
Улица была пустой, и это полностью его устраивало. Джек купил в газетном ларьке последний выпуск Таймс и сел на скамейку, ожидая пока мальчик выйдет или наоборот вернётся домой. Смешно, но он только сейчас задумался, что не знает сколько времени прошло в реальном мире. Неделя? Год? Десять лет? Узнает ли он того смешного белобрысого мальчишку, убеждённого в необходимости доказать персонажу, что он ненастоящий, или нет? А если прошло скажем… нет, нет, вряд ли прошло слишком уж много времени, мир бы изменился куда сильнее. Да? Он правильно рассуждает?
Подходит ли его логика для этого мира или она столь же фальшива и искусственна, как взрывающиеся от выстрелов машины?
"Не всё человеческое нам чуждо", — отдаётся эхом его сомнений спокойный, безмятежный в своей циничной самоуверенности, голос.
Не всё, да. Если бы он прочитал учебник драматургии, то знал бы, насколько должен быть похож на настоящего человека, если только…
Сомнения множатся, дробятся, как стекло пробитое пулей навылет. Говорит Бенедикт, определённо, не хуже, чем стреляет. Точность, которую можно было бы написать на щите, как предупреждение для всех.
Денни появляется на улице только ближе к вечеру, вытянувшийся с последней встречи, то ли студент, то ли старшеклассник, уткнувшийся в какую-то тетрадь — хорошо бы это был конспект — и не смотрящий себе под ноги. Он изменился, изменился настолько, что его трудно узнать, но Джек ни секунды не сомневается, вычленяя что-то неуловимое, движение и поворот головы, пыль нереальности, первого, ещё нерапидного показа истории. Он даже открывает рот, чтобы окликнуть, напомнить о себе: "Привет, узнаёшь меня? Я из фильма, не забыл?" — и молчит. Не хочет проверять, не хочет узнавать этого нового Денни, не хочет… разочаровываться в собственных представлениях о том, как бы всё было, позови он его.
"Я, устав, слишком привык к предсказуемости… — то ли полынная горечь на языке, то ли соль сожалений. — Пусть. Я Главный Герой, ведь верно?"
Реальность заключалась — закольцовывалась, как показ фильма — в том, что ему в ней не было никакого места. И это отнюдь не было новостью. Ни для него, ни для пижона в белом, конечно же.
Проведать — это всегда ненадолго, всегда — временно.
Никогда: навсегда.
Он вышел на открытый балкончик, с которого было видно светлый контур едва затеплившегося рассвета вокруг колон деревьев, а за стеклянной дверью, как будто и не вставал, сидел Бенедикт с тем же стаканом в руке, с теми же бутылками на столе и с трупом босса на ковре. Правда что ли не вставал?
— Заходите, мистер Слейтер, что же вы замерли? Присаживайтесь, угощайтесь… вам ведь понравилось?
Он не уточняет: что — и Джек не спрашивает. Разницы, в общем-то, никакой.
— Не знаю. Я не знаю, — тянет, почти поёт народным протяжным, долгим напевом-заговором. Оберегом, хранящим от боли, тоски, разочарования. От понимания: своего и чужого.
Бенедикт в кресле поворачивает голову, щурит глаза, один светлый — другой пустой, и улыбается, как бог обмана:
— Сладко, Мистер Слейтер? Не знать-то.
— Может быть, — он льёт из бутылки в свой ещё не пустой стакан, и не смотрит в ответ. Сегодняшнее утро должно было начаться с иной смерти, но всё ещё не поздно обойтись мельчайшими корректировками.
— Ты вернулся быстро.
Быстрее, чем следовало, чтоб изменения стали необратимыми, но Джек просто не придумал, что делать в том мире, где он двойник актёра, где его навыки не нужны, где нет никого, к кому хотелось бы вернуться. Не к мальчику Денни же. Все — в этом мире, живые и мёртвые, такие же невольные пленники не ими созданной истории. Здесь все равны.
— Я закончил там свои дела, — Слейтер крутанул стакан, закручивая водоворот, и выпил залпом всё, до дна, обжигая — кипяток, кислота, наждак, как будто в первый раз — горло горькой крепостью. — Что там ещё было делать?
— Прогуляться? Поесть настоящей еды? Склеить какую-нибудь девочку, чтобы сравнить с теми, что есть здесь? — не задумываясь, начал перечислять Бенедикт, а потом поморщился и вздохнул. — Что ж ты такой скучный, герой?
Джек улыбнулся и пожал плечами. Ему было неинтересно, он просто хотел вернуться к дочери. Припорошенной пылью репита, отравленной неизбежностью и неизменностью, но его единственной дочери. Если бы у пижона была семья, возможно, он бы понял. Но ему не дали ничего — своего, нутряного, важного — и нет смысла говорить об этом. Не теперь, зная, что даже если у Бенедикта и есть — где-то там, в чужом подсознании, молчаливое и ненаписанное, неснятое — семья и друзья, до них не дотянуться, о них не узнать, какими бы они не были. Может быть, не знай они, что стали героями фильма, у них вышло бы об этом поговорить. А, впрочем, нет, даже не стали бы и начинать разговор, иначе, чем выстрелами. Бэнг-бэнг — всё просто и понятно без лишних слов.
— Что ты будешь делать?
— В самом деле, что бы мне теперь делать, когда ты вернулся, — голос задумчивый, тягучий, как застывающая смола. — Заходите, заходите, чего топчетесь? — бросил Бенедикт куда-то в сторону двери и в неё вломились собачки. Те самые, хорошо дрессированные, размахивающие обрубками хвостов и напрашивающиеся на ласку, как щенки. Бенедикт криво ухмыльнулся и погладил каждую, как обязательную повинность выполнил. — Надо будет с собой забрать, раз хозяина убил, как думаешь?
Стая. Свои. Может быть, но нет, это плохая идея.
— Ты не умеешь за ними следить.
— Определённо.
Джек был уверен, что Бенедикт спросит про билет, но тот молчал, как будто никакого билета больше и не существовало, как будто не о чём было говорить. Это царапало изнутри, как царапает попавшая в глаз пыль, мешая сосредоточиться на чём-либо другом, возвращая к одной и той же мысли. Билет жёг сквозь одежду, и это не могло быть ничем другим кроме иллюзии и самовнушения, но рука тянулась проверить: действительно ли это так или волшебный подарок шарлатана, фокусника — настоящего, не подделки, веришь в это? действительно веришь? — всё же раскалился, требуя чего-то. Действия, принятия решения — движения.
— Мне не нужен билет.
— В самом деле? — Бенедикт смешно морщит нос, когда одна и собак принимается вылизывать его пальцы. — И что ты намерен с ним делать? — и в этом голосе всё ещё: ни грана намёка, ничего, что подталкивало бы его к нужному решению. Обычное светское любопытство.
— И я должен поверить в твоё равнодушие?
— Ты мне вообще верить не должен, — он дует излишне любвеобильной собаке в нос и та чихает, дышит громко и тяжело, счастливо. — Так с чего такие вопросы? — глубокий вздох и короткий смешок. — Тебе нужна помощь в принятии решения, мистер Слейтер? Человеку, обещавшему оторвать мне руку, если я просто не покажу вам глаза под очками по первому требованию и даже, замечу, без ордера? Возможно, с вашей точки зрения, мне стоит начать вас убеждать покинуть этот мир ради всеобщего блага? Или, наоборот, приводить доводы в пользу того, чтобы вернуть мне билет. Вероятно, вы считаете, что в разговоре со мной сможете определиться с правильным ответом, но вот в чём шутка, Господин Главный Герой, наш с вами разговор должен — чувствуете: именно должен — прийти к моему убийству вашей рукой. Вы всё ещё хотите поговорить о моём взгляде на то, что должно произойти дальше?
Слейтер снова плеснул себе в стакан и прикурил.
— Знаешь, о чём я сейчас думаю, Бенедикт?
— Понятия не имею. О чём?
— Даже без сценария, сюжетной необходимости и злодейской роли в сюжете, любой захотел бы тебя убить минут через десять после начала разговора.
— Спасибо, конечно, — он лениво почесал собаку за ухом, — но комплименты я предпочитаю получать от девушек.
Джек дёрнулся — ударить: подзатыльник ладонью, щелчок по носу — и одним падающим движением опустился в кресло, затянулся.
— Именно об этом и речь.
— Я догадался, — понятливо кивнул Бенедикт. — Хочешь поговорить об этом?
Слейтер молча положил помявшийся билет — холодный — на стол.
— Мне это больше не нужно, — повторил Джек, и Бенедикт кивнул.
"На тебе, Боже, что нам негоже", но пижон, кажется, не возражает, то ли не гордый, то ли умный.
— Можешь оставить тут.
"Я не буду брать его у тебя", — читается в расслабленном, почти спящем лице, и Джек так же понимающе, как пару секунд до этого Бенедикт, кивает. Логика киноленты, оскальзываясь и оступаясь, всё ещё берёт своё: лучшее — сокровище, чудо — герою, ненужное — мусор отработавший своё — злодею. Но саднит, саднит между рёбер мысль, что первый и с волшебными дарами лада себе не сложил, а второй из дерьма и палок построит космодром. Предприимчивость.
Джек встаёт неожиданно тяжело, будто тело задеревенело, не желая двигаться дальше в ту ненастоящую реальность у которой всё больше и больше ломается предписанный сценарий, и уходит, не кивнув и не сказав ничего на прощание. Да и что имело бы смысл говорить, когда они не друзья и не коллеги?
Уже, кажется, даже не враги.
Стук в дверь раздался неожиданно и тревожно, будто предгрозовым напряжением повеяло в воздухе, не смотря на пронзительно голубое, безоблачное небо и ослепительно сияющее солнце. Дочка — одуванчик с васильковыми глазами — замерла напряжённо, тоже чувствуя этот ионный привкус смертельного разряда в воздухе, заранее, предчувствие знания, предощущением опасности, которая должна была случиться уже — ещё вчера, но сюжет сошёл со своей колеи — но обошла мимо. И теперь клубится зимне-осенней свинцовой тяжестью за дверью. Выстукивая вежливо, отрывисто и самоуверенно, в ритме какой-то незнакомой песни.
По пижонски: характеризует — понимает, узнаёт, догадывается — Джек, уже проворачивая ручку.
— Здравствуйте, мистер Слейтер, — костюм ослепительный, кипенно-белый, как молниевый коронарный разряд, и улыбка широкая — вызывающая жажду крови надёжно, как профессор Павлов у своих собак — и острая, как лезвийная кромка, вспарывающая покой и безопасность дома без угроз и оружия. — Давно не виделись, кажется?
— Неделю, — цедит сквозь зубы, как дым выдыхая слова, концентрируясь и сосредотачиваясь вокруг центра, опорной точки внутри. Там, за его спиной, выучено-приветливо, с готовностью — бежать — улыбается дочь, гостеприимная хозяйка вдовьего дома.
— Вот как, — Бенедикт снимает очки, протирает их, показывая глаза — светлый, тающий лёд, отливающий в зыбкую сумеречную синеву и тёмно-алую гвоздику в другом — и снова одевает. — У меня прошло дольше. Не надо приглашать, — отмахивается — лживо-аристократическим жестом выдрессированного дворового мальчишки, обрисовывая, создавая свою биографию с нуля, из воздуха, из жестов — пижон от не прозвучавшего предложения пройти. Джек и не пригласил бы. Не в свой дом, в котором живёт его дочь. Не Бенедикта. — Я буквально на минутку заглянул перед тем как бежать дальше. Знакомая, думаю улица, знакомые люди, ну и спиногрыза заброшу, зачем он мне, верно? — и выталкивает, как волна разбитый корабль на берег, из-за спины его сына. Погибшего в… в прошлом фильме сына. Ка…
— Как?
Бенедикт машет билетом перед его носом, улыбается коброй, ядовитой, впрыснувшей в кровь отраву, и коротко глухо смеётся:
— Немного мошенничества, немного чужой магии и капля фантазии. Это, — он подаётся вперёд за секунду до того, как Джек отмирает, чтобы осознать, поверить, обнять сына, и шепчет на ухо тихо, чтобы никто — дети — не услышали, — мой подарок, мистер Слейтер. Или моя благодарность, если вам так больше нравится. Или, если хотите злодейства, ваша цепь, чтоб вас меньше преследовало искушение отправиться за мной из этого мира. Вам нравится, мистер Слейтер? — и в этом голосе столько яда, столько насмешки, что Джек поверил бы в каждое — каж-до-е — сказанное слово, если бы это был кто-нибудь другой. Кто-то, не превращавший подарок — в сделку, мусор — в свободу, и… да, подарок — в сделку. Остаточный атавизм предписанной роли.
— Я не собирался идти за тобой, Бенедикт. И у меня нет билета, — он смотрит в глаза — наверное потому, что получается, что на собственное отражение в зеркальных очках — и улыбается. — Спасибо.
— Нежелание уйти и желание остаться — две разные вещи, — спокойно пожимает плечами Бенедикт, без какого-то злодейского яда в голосе. — Когда действие не составляет труда, но увеличивает безопасность, глупо отказываться от него, верно? Но вы понимаете, мистер Слейтер? Понимаете?
Джек вопросительно приподнимает бровь: нет, он определённо не понимает.
— Ломающиеся спички из-за одного лишнего дня — это мелочи, что будет дальше? С моим исчезновением, с вашим живым кузеном и в… — короткий взгляд в сторону растерянного сына, которого, не слушая их разговоров уже обнимает, рыдая, дочка, бормоча что-то невнятное, то ли о любви, то ли о ненависти за то, что он её так напугал, — вернувшимся мальчиком?
Ничего не будет просто.
Слейтер кивает, соглашаясь. Да, он понял. Он — воистину — желает сберечь причины по которым не захочет покидать эту пропыленную реальность с поломавшимся репитом.
— Вот и замечательно. На этом оставлю вас. Надеюсь, мистер Слейтер, навсегда.
— Пропадёшь — не возвращайся, — напутствует Джек его на прощание, и Бенедикт — солевый (кровяной, жезезистый) силуэт по пыли — не оборачиваясь, машет рукой:
— Naturus sum, мистер Слейтер. Naturus sum.
— Может, я просто сплю?
Солнце, пробивающееся сквозь листву городского парка, падало на лицо горячей сеткой и заставляло щуриться, защищая глаза, так же, как от вспышки взрыва.
— Ты ещё кому придумай, господин Главный Герой, — на скамейку рядом сел смутно узнаваемый — угроза, опасность, отторжение — мужчина в раздражающе белом костюме. Руку свело судорожным желанием достать пистолет и разрядить его в породистое, птицеобразное лицо.
— Ты…
— Не помнишь? — в вибрирующем голосе рассыпалось сожаление перемешанное с высокомерием. Одна пуля в висок, вторая в горло, третья в… — Я думал, ты должен был сохранить память о реальном мире лучше меня, раз вернулся тем же путём, что и вышел. Хотя, возможно, дело в том, что ты просто не хочешь помнить? Мистер Слейтер.
— Кто ты? — он сжал и разжал кулак правой руки, успокаиваясь. Стрелять в человека, потому, что захотелось — это для убийц, не для него.
Сбоку раздался короткий смешок.
— По сюжету этого фильма — главный злодей и твой противник. Или подручный главного злодея? Вот ведь беда, каждый раз забываю. Помнишь, сколько раз ты меня убивал с тех пор, как вернулся из реального мира в фильм?
Слейтер медленно потянулся и достал пистолет, направив его в спокойно-насмешливое лицо:
— Я не понимаю о чём ты говоришь, но если ты сейчас же не заткнёшься или не начнёшь говорить по-человечески я тебя пристрелю.
— Мне очень страшно, — флегматично качнулась рыжая голова, и странный мужик снял очки, продемонстрировав, что вместо зрачка в левом глазу у него чёртова ромашка. Ромашка, блин! — Мне так страшно, что я сейчас в обморок упаду, мистер Слейтер. Стреляйте, что же вы замерли? Приду немного попозже, я не тороплюсь…
— Ты никуда не сможешь прийти с дыркой в голове, — дуло ударило в висок визитёру, и тот поморщился, но не отодвинулся.
— Это вполне верно для людей, господин Главный Герой, но не для героев фильма. В отличие от вас я, как это ни странно, помню, что с момента вашего возвращения из реальности вы меня убивали, как и полагается по законам жанра, уже пятнадцать раз. Возможно, моё убийство вне сюжетных рамок запомнится вам лучше, и в следующий раз вы поймёте меня лучше. Стреляйте же, что вы медлите?
Слейтер глубоко вдохнул, медленно, как будто вернулся в учебку, поставил оружие на предохранитель, убрал его и достал пачку сигарет. Непонятный мужик (главный злодей?), непонятные слова (бред сумасшедшего?) — всё это раздражало и злило, так что для того, чтобы убрать оружие, потребовалось приложить поистине титаническое усилие, но чувство сливающегося в серую полосу репита жизни и пыльного привкуса воздуха исчезло, рассеялось с появлением белого франта. Поэтому — только поэтому — Слейтер позволит ему продолжать говорить.
И потому что он не убийца.
И ещё, что-то смутно тревожное есть в том, что человек сам уговаривает тебя выстрелить в него. Аварийная сирена, горящая красная лампочка, которая требует осторожности.
— Я. Не. Понимаю. О чём, ты говоришь.
— Какую школу ты закончил? Любимый сорт мороженого? Как звали твою первую любовь? Была ли у твоих соседей собака? В каком возрасте ты начал курить? Как к этому отнеслись твои родители? Любимое печенье твоей матери? За какую команду болел твой отец?
— Что… блядь, ты хочешь… имеешь ввиду… — Слейтер зло выдохнул и схватил пижона за воротник, притянув к себе. — Какого, на хрен, ты вообще несёшь и какое всё это имеет отношение к…
— Ты можешь ответить на вопросы? — и глазом не моргнув, спросил рыжий, перехватывая его запястье и нажимая куда-то так, что руку до локтя прострелило болью. — Ты знаешь ответы на вопросы? Мне, честно говоря, всё равно, что там у тебя было в детстве, но ты-то сам знаешь об этом? Подумай и вспомни, что ты знаешь о своём детстве? Вспомни лица своих одногруппников, имена, привычки… Ты знаешь что-нибудь из этого, мистер Слейт…
— Заткнись! — он отшвырнул ромашкоглазого и сжал ладонями виски, запульсировавшие тяжёлой, горячей болью.
— Может быть, у тебя есть брат? Или может быть он погиб, когда ты был ребёнком? Как насчёт…
— Хватит! У меня нет амнезии! У меня нет… — он согнулся пополам, как от боли, но это было хуже, гораздо хуже, казалось, что он падает в чёрную пропасть, до сосущего внутри ужаса. Он никогда не боялся… никогда… разве это нормально?
— Конечно нет, — ладонь, тяжёлая как могильная земля, опустилась на затылок, и, наверное, если бы в этом голосе можно было бы расслышать хоть каплю сочувствия Слейтер бы всё же не удержался — забыв о том, что он не убийца — и сломал бы каждый позвонок в шейном отделе этого ублюдка. Но нет, в вибрирующем, как отпущенная струна, голосе было только равнодушная констатация факта. — У тебя просто нет прошлого, кроме того, что тебе придумали сценаристы. И, кстати, твоё прошлое куда богаче моего.
— Твоего?
Кажется, ему действительно интересно. Возможно, древнее — и абсолютно не рыцарское — желание, чтобы твоя реальность не была худшей из возможных.
— У меня его нет. Вообще. Я даже не знаю, почему таскаю вместо глаза бомбу, — пижон повёл плечами и снова сел рядом. — И почему именно стал киллером. Жажда денег? Трагическое прошлое? Семейное дело? Почему ты решил стать копом?
Слейтер даже не дёрнулся, когда услышал про бомбу и киллера. Честно сказать, бомба вместо глаза казалась более нормальной, чем ромашка вместо радужки. С другой стороны, ромашка на бомбе…
— Мистер Слейтер?
— Я… хотел защищать жизнь горожан. Да?
— Ну, вам виднее, — пожал плечами странный убийца. — Меня, кстати, зовут Бенедикт.
— Меня ты знаешь. Верно?
— Мы уже несколько раз знакомились, да. И ты убивал меня за то, что я один из виновников смерти твоего родственника. В этот раз он пока ещё не умер, если ты об этом. Чуть позже по сюжету.
Сердце в груди тяжело ударило, разгоняя кровь, насыщенную адреналином, но Слейтер удержал себя на месте. Репит. Репитный день, репитная жизнь. Пыль на языке.
Он верит в то, что вся его жизнь — это фильм? Он... может в это поверить?
Он не помнит, как звали его родителей и как они выглядели. Он не помнит своих учителей, одноклассников, и даже жену не помнит. Ни-че-го.
— Один из?
— Исполнитель, если для тебя это важно. Хочешь спросить что-нибудь ещё?
Слейтер пожал плечами и распрямился, игнорируя тянущую боль внутри.
— Зачем? Почему? За что?
— Потому что Главному Герою нужен Злодей, которого он сможет красиво и со спецэффектами убить.
Внутри заклубилась тяжёлая злость.
— Хочешь сказать, что ты жертва, которая ничего не решала? — Бенедикт увернулся от руки, попытавшейся его схватить, и вздохнул. — Оправдываешься?
— Разве похоже, что я оправдываюсь? — он неуловимо-быстрым движением достал пистолет и навёл его на Слейтера. — Знаешь, в чём действительно моя жертвенность в этой истории, Господин Главный Герой?
Страха, от смотрящего в лоб дула не было, и это… именно это впервые напугало его при встрече с вооружённым преступником. Это ведь ненормально, да? Остальные люди боятся.
— В чём?
— Даже, если я сейчас выстрелю, ты не пострадаешь. А вот я подобным иммунитетом, увы, не обладаю, — пижон снова вздохнул и убрал оружие. — И какая после этого свобода выбора у нас с тобой? Слейтер, ты ведь понимаешь, что это значит?
— Нет.
— Понимаешь, — Бенедикт, повторяя его жест, схватил его за растянутый ворот старой футболки, и притянул к себе ближе. — Ты убьёшь только тех, кого предписано сюжетом. И спасёшь — тоже. Только их. Как бы не лез вон из кожи…
Слейтер встал одним быстрым рывком, освобождаясь от чужой хватки, пытаясь движением вытравить — выкинуть — из себя внезапно вспыхнувшее внутри желание… убить. Того, кто придумал для него такую жизнь без возможности что-то изменить. И это искушение — еретическое? — было чем-то новым для него.
— Мне не нравится то, на что ты намекаешь.
— А я на что-то намекаю? — Бенедикт лениво улыбнулся, и ромашка в его левом глазу насмешливо сверкнула. — В твоём голосе звучит жажда крови. В прошлый раз, узнав и поняв, что ты действительно не настоящий ты не хотел никого убивать… кроме меня, разумеется. Потому что действительно так уж хотел спасти актёра, который воплотил тебя в этой жизни? Или потому, что следовал сюжету?
В мозгу вспыхнуло — золотые искры, ослепительный взрыв — воспоминаниями, которых не могло существовать, о том, что только случится — да, сидящий на лавочке пижон действительно ещё не убил его кузена — но на самом деле уже произошла. Сколько, Бенедикт сказал, повторов сюжета назад? Единственный разрыв в их закольцованном времени.
— Денни…
— Этот мальчик… — Бенедикт задумчиво подпёр висок двумя пальцами. — Напоминал о сыне, да? Хочешь повидаться?
Слейтер сам не понял, как снова приставил оружие к виску пижона. Тот только закатил глаза:
— Опять за корову деньги. Ты ведь уже вроде даже вспомнил, что моё убийство просто запустит историю сначала.
— Я тебя ненавижу, — это больше похоже на рык, но… теперь, с потоком возвращающимися воспоминаниями — о каждом, будь оно проклято, убийстве этого ублюдка — даже Слейтеру он не показался искренним. Нельзя в двадцатый раз ненавидеть кого-то с той же силой, что и в первый. Если бы он не убил его кузена… в будущем…
— Удобно, верно? — Бенедикт встал, игнорируя направленное на него оружие, и нацепил обратно на нос свои идиотские очки. — Захочешь продолжить разговор — приходи в гости. Ты ведь вспомнил куда, верно?
И ушёл, не оглядываясь, как будто действительно не считал нацеленное в спину оружие чем-то важным. Впрочем, после пятнадцати смертей от его пули… было бы странно бояться чего-то подобного.
Разорванная петля, вместо репитной ленты мёбиуса.
Да, Слейтер помнил адрес. И абсолютно не хотел продолжать разговор, но от вкуса пыли его уже тошнило.
Итальянская вилла сияла в серебряном лунном свете белыми стенами между тёмных, как бездна, колонн деревьев. Живописный вид, дорогой настолько, что едва ли мог быть честно заработанным.
"Красивый кадр", — мелькнуло на границе сознания, заставив поморщиться. Во всех мыслях о кинематографичности окружающей реальности сквозила что-то обречённое и смиренное одновременно, перетекая из одного в другое.
Тёмные ворота в скудном ночном свете — кажется, зелёные — открыты, и Джек, спокойно их миновав, пошёл по ровной дорожке, между ухоженных клумб, засаженных, как кажется в ночной тьме, разлапистыми, мохнатыми пауками.
— Какой поздний визит, — Бенедикт стоял на балконе, опираясь о перила, подсвеченный со спины приглушённым рыже-янтарным светом комнаты, со стаканом чего-то крепкого в руках, который он слегка приподнял, будто произнося тост. — Будь я дамой — это было бы неприлично.
— Ты не дама.
— С чем я нас и поздравляю, — улыбнулся пижон и выпрямился. — Проходите, мистер Слейтер, дверь открыта, только не лезьте ни к кому, если увидите.
— А если они полезут ко мне? — он хотел драки, хотел повода, чтобы перевести русло разговора в привычное и понятное русло.
— По сюжету вас здесь не может быть сейчас. Значит вас и нет для всех, по крайней мере, до тех пор, пока вы оставляете им возможность не обращать на вас внимания. Поднимайтесь, мистер Слейтер, кресла удобнее скамейки, а, во-вторых, у меня здесь неплохой бар.
Джек потянул на себя резную дверь, отмечая детскую наивность Бенедикта, допускающего мысль, что он прикоснётся к чему угодно, предложенному в этом доме. Дорогу к нужной комнате он нашёл легко, то ли помня, то ли узнавая по какой-то неведомой логике происходящего, но, спустя всего пару минут, он уже стоял на пороге нужной комнаты. Бенедикт ждал его, сидя в кожаном, глубоком кресле, очень неудобном для быстрой атаки, с тем же бокалом, из которого, судя по количеству, не сделал ни глотка:
— Тебе не предлагаю, но если что-то нравится, — он кивнул в сторону раскрытого глобуса, — бери и угощайся.
Слейтер повёл плечами, разминая их от незаметно накопившегося напряжения, и отказываясь от угощения разом.
— Я не собираюсь пить с тобой.
— Разумно, — Бенедикт сделал достаточно крупный глоток. — Не стоит доверять злодеям. Герои — совсем другое дело, верно?
— Мне ничто не помешает оторвать тебе голову даже абсолютно пьяному.
— Вполне возможно, господин Главный Герой, вполне возможно, но как я уже говорил: это абсолютно бесполезно. Моя смерть лишь возвращает нас к началу истории. Если вы именно этого хотите, то, конечно…
— Блядь… ты как это кино, вечно повторяешь одно и тоже.
— Только потому, что вы задаёте одни и те же вопросы. Так не хотите мне верить? Или боитесь? Или надеетесь, что ваши воспоминания — это какой-то мой хитрый гипноз?
— Хорошая версия.
— Пользуйтесь, если хотите, — щедро кивнул Бенедикт, делая новый глоток. — Но тогда, пожалуй, вам лучше вернуться домой, успокоенным этим объяснением. Не хотите?
Джек прикрыл глаза: ему требовалось время — пара секунд — чтобы погасить злое, кровожадное пламя, вспыхнувшее в мозгу и томительное искушение именно так — уйти — и сделать. Вернуться в колею.
Снова поставить жизнь на пыльный репит.
— Хороший выбор, — серьёзный, лишённый насмешки голос привёл его в чувство, и Слейтер понял, что в какой-то момент подошёл к бару и, достав бутылку, сделал глоток прямо из горлышка. — Не хотите стакан?
— Чёрт.
— Не расстраивайтесь. Мы с вами пьянеем ровно настолько, насколько это нужно.
— Для чего?
— А вы как думаете?
"Для сюжета".
— Кажется, мы его сейчас нарушаем?
— Перекреститесь, — Бенедикт улыбнулся, по-злодейски ослепительно, но Слейтер — полицейская косточка — всё равно заметил надлом: усталость и грань безразличия в неунывающем блеске.
— Эти пятнадцать повторений…
— М?
— Ты помнил о том, что происходящее — фильм — в каждое из них?
Повисло тяжёлое, гнетущее молчание, придавливающее к земле, как каменные ладони оживших статуй. Наверняка есть кино и про такое, да? И в этом загустевшем воздухе Джек не заметил — впервые его подвели рефлексы — как Бенедикт оказался рядом, почти вплотную, только почувствовал ребро, прижавшееся к боку:
— Хочешь меня пожалеть?
— Просто полюбопытствовал, — страха всё ещё не было. Но сейчас — удобно — можно было оправдаться алкоголем, впрыснутым в кровь.
— Тогда возьми актёрские курсы, чтоб в следующий раз я тебе поверил, — он отодвинулся рывком, и едва ли не в падении снова устроился в кресле. — Помнил. Было забавно смотреть на твои надрывные страдания, зная, насколько они все тщетны. Мне понравилось.
Джек вернулся в своё кресло, и ухмыльнулся. О да, ему понравилось. Именно поэтому, пижон сам пришёл к нему. Хотя актёр он действительно неплохой. По крайней мере, лучше, чем Слейтер.
— Представляю себе. — Бенедикт пододвинул ему стакан, и Джек, благодарно кивнув, плеснул в него из выбранной бутылки с ничего ему не говорящим названием. — Ты об этом хотел поговорить? О твоих пятнадцати смертях?
— Можно и так сказать. А можно: о твоих пятнадцати потерях любимого кузена, — пижон протянул руку со своим стаканом, и Джек, в полной мере прочувствовав абсурдность каждой секунды, чокнулся. — Но в конечном итоге смысл не меняется, верно? Предрешённое будущее, обречённое ещё и повторяться, весьма утомительно, не находишь? Уже завтра, Слейтер, завтра я убью твоего кузена.
— Если я не убью тебя прямо сейчас.
— И это, смейся, Слейтер, ничего не изменит. Ни-че-го. На самом деле, — шёпот Бенедикта упал до вкрадчивого шёпота киплинговского Каа, — сегодняшнего дня не должно существовать, это уже ошибка сюжета. Наш фильм начинается с того, что я убиваю твоего кузена. Потому нет смысла убивать меня сегодня: фильм просто начнётся с начала, с завтрашнего утра. Хочешь?
Ни-че-го не изменится от любого его решения. Вечный, неизбывный репит, и даже если про него снимут продолжение, это будет другой Слейтер. Тот, который не знает о жизни на закольцованной киноплёнке. Тогда в чём смысл этого разговора?
— Я не вижу смысла во всём этом, — Джек достал сигарету и попытался прикурить, но, как назло, все спички ломаются, не загораясь. — Странно.
— Я же сказал, это ошибка, всё ошибка с точки зрения нашей фальшивой реальности, — Бенедикт проворачивает колесо зажигалки и протягивает ему огонёк, чтобы прикурить.
— Спасибо.
— Право, не стоит благодарности, — он улыбнулся и, откинувшись на спинку, прикрыл глаза. — И так, жизнь и смерть, мистер Слейтер, да? Жизнь по сценарию, смерть по сценарию… всех, кроме вас, разумеется. Вас это утешает?
— Нет.
— Я почему-то так и думал. Всё-таки вас написали героем, а это сказывается. Вам нравится быть героем?
Джек затянулся, отравляя лёгкие табачной горечью, и выдохнул в воздух, пропахший кожей и дорогим одеколоном, густой дым.
— Я не понимаю, почему они, — он не уточняет кто именно, но это и так прекрасно понятно обоим, — почему они выбрали именно такую…
— Мотивацию?
— Да. Как будто, не будь этого, и я не стал бы бороться с вами… Зачем?
Бенедикт пожал плечами, не открывая глаз:
— Тут где-то стоит учебник по драматургии, можешь почитать, если хочешь.
Джек передёрнул плечами:
— Спасибо, я воздержусь.
Бенедикт заливисто рассмеялся:
— Могу понять, я тоже так и не открыл его.
Слейтер кивнул, и снова затянулся. Да, хочется оставить возможность хотя бы человеческих огрехов в их истории, вместо математически выверенной формулы.
— Зачем мы здесь… Нет, зачем я здесь?
— Да в сущности, — Бенедикт взмахнул рукой — жестом фокусника, превратившего магию в бизнес — и положил на столик между ними обрывок золотого билета. Того самого. — Хочешь, Господин Главный Герой?
Кажется, он давится дымом. Или просто бесконечно долго задерживает дыхание.
— Не стоит так волноваться, — белоснежный пижонский костюм неожиданно слепит глаза, и Слейтер не может — а впрочем, возможно, не хочет, — разобрать выражение глаз на по-птичьи высокомерном лице. — Это всего лишь предложение, а отнюдь не угроза вашим близким. Ничего такого, из-за чего Главный Герой мог бы так сильно волноваться… да, мистер Слейтер?
— Определённо, — Джек выталкивает воздух, загустевший, молочно-белый, как выталкивают насосы воду из протекающего корабля. — Зачем ты мне это предлагаешь?
Бенедикт молча тянется к нему и достаёт из его кармана пачку сигарет, улыбается и прикуривает от тлеющей сигареты Слейтера, не морщась от дешевизны марки.
— Всё, в сущности, очень просто, — пижон выпускает дым кольцами, а напоследок вообще квадратом. — Вы — центр этого сюжета, его смысл, цепь и основа. Без вас всё пойдёт… не по сценарию. Хуже или лучше, как знать, но иначе, мистер Слейтер. А вам, возможно, хочется проведать того мальчика, который был так трогательно в вас влюблён?
Джек поморщился:
— Для него я — всего лишь герой фильма.
— Тем проще проникнуться к вам самыми светлыми чувствами, не так ли?
Дым танцевал между ними, покачиваясь от лёгкого движения воздуха, свивался змеиными кольцами и перетекал из фигуры в фигуру, как туман в шаре гадалки. Неопределённость и неизвестность лежала перед — и между — ними. Будущее в котором он будет неизменно терять близких, но побеждать злодея, и будущее, в котором может случиться что угодно. Что-то хорошее.
Что-то ужаснее предопределенного.
Соль, не пыль.
— Мистер Слейтер, у вас дрожат руки? — на удивление, в голосе Бенедикта не было ни насмешки, ни киплинговской вкрадчивости — только серьёзность, граничащая с участием.
— Люди ведь боятся неизвестности?
— Случается, — понимающий кивок, и отблеск тусклого света в живом зрачке.
— Мы не люди.
— Мы написаны, как люди. И написаны людьми. И сыграны ими же, — голос, спокойный, как Тихий Океан, негромкий, как шелест весенних крон. — Не всё человеческое нам чуждо. Боитесь, что будущее окажется хуже настоящего?
Кажется, в нормальной ситуации — написанной сценаристом — он бы пришёл в ярость и шутник, заподозривший его в трусости, недолго сохранял бы целостность костей. Но здесь и сейчас, всё было не нормально, всё было настолько странно, а выбор был настолько основополагающ, что страх не казался чем-то постыдным и недопустимым. Пожалуй, его отсутствие было бы куда менее нормально.
— Не за себя, если…
— Это-то понятно, — Бенедикт отмахивается от его слов, как от надоедливой мухи. — Вы же герой, всё такое. Но мне, мистер Слейтер, даром не нужен ваш кузен, особенно когда вас даже нет в этой истории.
— Зато твоему боссу он нужен. Или ему ты тоже собираешься рассказать про билет и реальный мир?
Пижон улыбается, так мягко и насмешливо, что Джек в полной мере — каждым нервом, пронизывающим тело — вспоминает: перед ним убийца. Один из лучших в мире по сюжету, а значит, и по закону этого мира. И иммунитет во всём фильме только у одного персонажа.
— А что мой босс? Даже по нашему сценарию я его убиваю: днём раньше, днём позже… к чему мне терпеть его хоть на час дольше, мистер Слейтер?
— Ты предлагаешь мне… взятку?
Это даже смешно. Джек Слейтер никогда не продавался, какие бы сокровища ему не обещали. Никогда и ни за что, что бы не происходило в окружающем мире, он никогда… И на за что.
Никаких переговоров с террористами. Никаких уступок шантажу. Никакой продажности. Таково было его пра…
"Таким тебя написали", — с почти ощутимым высокомерным состраданием смотрит на него Бенедикт.
— Я делаю тебе предложение, мистер Слейтер. Предложение, которое, может быть, сделает наше будущее только хуже.
— Особенно твоё, ага.
— Умирать можно по разному, Господин Главный Герой, — Бенедикт серьёзен, как монах на похоронах. — Вы ведь наверняка читали хоть какую-то криминальную сводку во вступительных частях фильмов, да?
Слейтер хмыкает. Тут пижон прав, быстро взорваться — это ещё не самый жестокий из возможных вариантов будущего.
— Я предлагаю вам свободу. Для вас и для меня.
— Для тебя — в первую очередь.
— Само собой, мистер Слейтер, я же злодей. Я должен чего-то хотеть для себя. Хотя о моей мотивации наши создатели явно думали меньше, чем о вашей. А учитывая, что о вашей они думали очень недолго…
— То есть, ты сам не знаешь, зачем всё это делаешь?
— Вам меня жалко, мистер Слейтер?
Джек неожиданно для себя рассмеялся:
— Теперь тебя это не бесит?
— Я смирился?
Слейтер накрыл ладонью золотой билет, и Бенедикт напрягся, как лук с натянутой до предела тетивой. Джек задумался: было ли это желание наконец-то добиться своего или фантомная боль — жадность — от потери сокровища, принадлежавшего тебе. Мучительный диссонанс, наверное, для того, кто создан злодеем без примесей.
— Давно он у тебя?
— Сегодня утром нашёл, — он расслабляется, намеренно, с заметно прикладываемым к этому усилием, и безмятежность в его голосе звенит вибрирующей сталью. — Иначе чем бы этот повтор отличался от пятнадцати предыдущих? Я не совершаю бессмысленных действий, знаете ли, если только меня к этому не побуждает сценарий.
Джек сжал пальцы на волшебной — это ведь не фильм о магии — бумажке и убрал её в карман. Решение, о котором он, возможно, пожалеет. Единственное — первое — принятое им действительно самостоятельно. Таким ли его видел автор? Уже не важно, не важно…
— Удачного пути, — Бенедикт улыбается ему в спину и, это, вероятно, особенно странно, в его словах не чувствуется никакого двойного зла. Лучший убийца этой истории вполне искренне желает всего хорошего главному хорошему парню. Всего лишь потому, что чем меньше Слейтер будет сожалеть о сделанном выборе, тем менее вероятно его возвращение.
Обернуться хочется — до ломоты в шейных позвонках, но Джек не делает этого.
Нью Йорк — реальный — пах бензином, пылью — не той — и дождём, который даже в самых загазованных городах каким-то чудом приносил свежесть. Слейтер глубоко вдохнул этот воздух, изгоняя из лёгких тот, южный, пропитанный цветами и фруктами, ненастоящий так же, как и он сам.
Причащение.
Он не знает дороги, но какая, в сущности, разница, когда по городу ездит такси, а в кошельке есть деньги? Адрес он помнит, и первая же пойманная машина довозит его туда. Водитель пытается о чём-то с ним поговорить, но Джек не слушая, отвечает на ворох вопросов: нет, не он, да, просто похож, нет, не хочу, да, устал…
У него за спиной ночь, проведённая за самым странным в его жизни — можно ведь так сказать — разговором, дорогой, не распознанный по вкусу, алкоголь и свобода от пыльного привкуса, подаренного злодеем, которого он убивал… раз за разом, привычно, рефлекторно, неизбежно. У него за спиной — непреодолимость и предрешённость жизни, повторённая многократно, заевшая пластинка ради развлечения настоящих людей.
Ave, Caesar.
Город проносился за окном, сливаясь в сплошную полосу, и Слейтер не пытался присмотреться. Он просто хотел доехать до нужного дома и посмотреть на мальчика Денни. На мальчика, который подружился с ним, который вместе с ним боролся с Бенедиктом, который спас его, вернув фильм.
На мальчика, который очень любил фильмы о нём. Боевик — лёгкий развлекательный жанр.
Погибший сын. Кузен, которому суждено погибнуть. Кто будет в следующей части?
Лёгкий. Развлекательный. Жанр.
Ave, Caesar.
Улица была пустой, и это полностью его устраивало. Джек купил в газетном ларьке последний выпуск Таймс и сел на скамейку, ожидая пока мальчик выйдет или наоборот вернётся домой. Смешно, но он только сейчас задумался, что не знает сколько времени прошло в реальном мире. Неделя? Год? Десять лет? Узнает ли он того смешного белобрысого мальчишку, убеждённого в необходимости доказать персонажу, что он ненастоящий, или нет? А если прошло скажем… нет, нет, вряд ли прошло слишком уж много времени, мир бы изменился куда сильнее. Да? Он правильно рассуждает?
Подходит ли его логика для этого мира или она столь же фальшива и искусственна, как взрывающиеся от выстрелов машины?
"Не всё человеческое нам чуждо", — отдаётся эхом его сомнений спокойный, безмятежный в своей циничной самоуверенности, голос.
Не всё, да. Если бы он прочитал учебник драматургии, то знал бы, насколько должен быть похож на настоящего человека, если только…
Сомнения множатся, дробятся, как стекло пробитое пулей навылет. Говорит Бенедикт, определённо, не хуже, чем стреляет. Точность, которую можно было бы написать на щите, как предупреждение для всех.
Денни появляется на улице только ближе к вечеру, вытянувшийся с последней встречи, то ли студент, то ли старшеклассник, уткнувшийся в какую-то тетрадь — хорошо бы это был конспект — и не смотрящий себе под ноги. Он изменился, изменился настолько, что его трудно узнать, но Джек ни секунды не сомневается, вычленяя что-то неуловимое, движение и поворот головы, пыль нереальности, первого, ещё нерапидного показа истории. Он даже открывает рот, чтобы окликнуть, напомнить о себе: "Привет, узнаёшь меня? Я из фильма, не забыл?" — и молчит. Не хочет проверять, не хочет узнавать этого нового Денни, не хочет… разочаровываться в собственных представлениях о том, как бы всё было, позови он его.
"Я, устав, слишком привык к предсказуемости… — то ли полынная горечь на языке, то ли соль сожалений. — Пусть. Я Главный Герой, ведь верно?"
Реальность заключалась — закольцовывалась, как показ фильма — в том, что ему в ней не было никакого места. И это отнюдь не было новостью. Ни для него, ни для пижона в белом, конечно же.
Проведать — это всегда ненадолго, всегда — временно.
Никогда: навсегда.
Он вышел на открытый балкончик, с которого было видно светлый контур едва затеплившегося рассвета вокруг колон деревьев, а за стеклянной дверью, как будто и не вставал, сидел Бенедикт с тем же стаканом в руке, с теми же бутылками на столе и с трупом босса на ковре. Правда что ли не вставал?
— Заходите, мистер Слейтер, что же вы замерли? Присаживайтесь, угощайтесь… вам ведь понравилось?
Он не уточняет: что — и Джек не спрашивает. Разницы, в общем-то, никакой.
— Не знаю. Я не знаю, — тянет, почти поёт народным протяжным, долгим напевом-заговором. Оберегом, хранящим от боли, тоски, разочарования. От понимания: своего и чужого.
Бенедикт в кресле поворачивает голову, щурит глаза, один светлый — другой пустой, и улыбается, как бог обмана:
— Сладко, Мистер Слейтер? Не знать-то.
— Может быть, — он льёт из бутылки в свой ещё не пустой стакан, и не смотрит в ответ. Сегодняшнее утро должно было начаться с иной смерти, но всё ещё не поздно обойтись мельчайшими корректировками.
— Ты вернулся быстро.
Быстрее, чем следовало, чтоб изменения стали необратимыми, но Джек просто не придумал, что делать в том мире, где он двойник актёра, где его навыки не нужны, где нет никого, к кому хотелось бы вернуться. Не к мальчику Денни же. Все — в этом мире, живые и мёртвые, такие же невольные пленники не ими созданной истории. Здесь все равны.
— Я закончил там свои дела, — Слейтер крутанул стакан, закручивая водоворот, и выпил залпом всё, до дна, обжигая — кипяток, кислота, наждак, как будто в первый раз — горло горькой крепостью. — Что там ещё было делать?
— Прогуляться? Поесть настоящей еды? Склеить какую-нибудь девочку, чтобы сравнить с теми, что есть здесь? — не задумываясь, начал перечислять Бенедикт, а потом поморщился и вздохнул. — Что ж ты такой скучный, герой?
Джек улыбнулся и пожал плечами. Ему было неинтересно, он просто хотел вернуться к дочери. Припорошенной пылью репита, отравленной неизбежностью и неизменностью, но его единственной дочери. Если бы у пижона была семья, возможно, он бы понял. Но ему не дали ничего — своего, нутряного, важного — и нет смысла говорить об этом. Не теперь, зная, что даже если у Бенедикта и есть — где-то там, в чужом подсознании, молчаливое и ненаписанное, неснятое — семья и друзья, до них не дотянуться, о них не узнать, какими бы они не были. Может быть, не знай они, что стали героями фильма, у них вышло бы об этом поговорить. А, впрочем, нет, даже не стали бы и начинать разговор, иначе, чем выстрелами. Бэнг-бэнг — всё просто и понятно без лишних слов.
— Что ты будешь делать?
— В самом деле, что бы мне теперь делать, когда ты вернулся, — голос задумчивый, тягучий, как застывающая смола. — Заходите, заходите, чего топчетесь? — бросил Бенедикт куда-то в сторону двери и в неё вломились собачки. Те самые, хорошо дрессированные, размахивающие обрубками хвостов и напрашивающиеся на ласку, как щенки. Бенедикт криво ухмыльнулся и погладил каждую, как обязательную повинность выполнил. — Надо будет с собой забрать, раз хозяина убил, как думаешь?
Стая. Свои. Может быть, но нет, это плохая идея.
— Ты не умеешь за ними следить.
— Определённо.
Джек был уверен, что Бенедикт спросит про билет, но тот молчал, как будто никакого билета больше и не существовало, как будто не о чём было говорить. Это царапало изнутри, как царапает попавшая в глаз пыль, мешая сосредоточиться на чём-либо другом, возвращая к одной и той же мысли. Билет жёг сквозь одежду, и это не могло быть ничем другим кроме иллюзии и самовнушения, но рука тянулась проверить: действительно ли это так или волшебный подарок шарлатана, фокусника — настоящего, не подделки, веришь в это? действительно веришь? — всё же раскалился, требуя чего-то. Действия, принятия решения — движения.
— Мне не нужен билет.
— В самом деле? — Бенедикт смешно морщит нос, когда одна и собак принимается вылизывать его пальцы. — И что ты намерен с ним делать? — и в этом голосе всё ещё: ни грана намёка, ничего, что подталкивало бы его к нужному решению. Обычное светское любопытство.
— И я должен поверить в твоё равнодушие?
— Ты мне вообще верить не должен, — он дует излишне любвеобильной собаке в нос и та чихает, дышит громко и тяжело, счастливо. — Так с чего такие вопросы? — глубокий вздох и короткий смешок. — Тебе нужна помощь в принятии решения, мистер Слейтер? Человеку, обещавшему оторвать мне руку, если я просто не покажу вам глаза под очками по первому требованию и даже, замечу, без ордера? Возможно, с вашей точки зрения, мне стоит начать вас убеждать покинуть этот мир ради всеобщего блага? Или, наоборот, приводить доводы в пользу того, чтобы вернуть мне билет. Вероятно, вы считаете, что в разговоре со мной сможете определиться с правильным ответом, но вот в чём шутка, Господин Главный Герой, наш с вами разговор должен — чувствуете: именно должен — прийти к моему убийству вашей рукой. Вы всё ещё хотите поговорить о моём взгляде на то, что должно произойти дальше?
Слейтер снова плеснул себе в стакан и прикурил.
— Знаешь, о чём я сейчас думаю, Бенедикт?
— Понятия не имею. О чём?
— Даже без сценария, сюжетной необходимости и злодейской роли в сюжете, любой захотел бы тебя убить минут через десять после начала разговора.
— Спасибо, конечно, — он лениво почесал собаку за ухом, — но комплименты я предпочитаю получать от девушек.
Джек дёрнулся — ударить: подзатыльник ладонью, щелчок по носу — и одним падающим движением опустился в кресло, затянулся.
— Именно об этом и речь.
— Я догадался, — понятливо кивнул Бенедикт. — Хочешь поговорить об этом?
Слейтер молча положил помявшийся билет — холодный — на стол.
— Мне это больше не нужно, — повторил Джек, и Бенедикт кивнул.
"На тебе, Боже, что нам негоже", но пижон, кажется, не возражает, то ли не гордый, то ли умный.
— Можешь оставить тут.
"Я не буду брать его у тебя", — читается в расслабленном, почти спящем лице, и Джек так же понимающе, как пару секунд до этого Бенедикт, кивает. Логика киноленты, оскальзываясь и оступаясь, всё ещё берёт своё: лучшее — сокровище, чудо — герою, ненужное — мусор отработавший своё — злодею. Но саднит, саднит между рёбер мысль, что первый и с волшебными дарами лада себе не сложил, а второй из дерьма и палок построит космодром. Предприимчивость.
Джек встаёт неожиданно тяжело, будто тело задеревенело, не желая двигаться дальше в ту ненастоящую реальность у которой всё больше и больше ломается предписанный сценарий, и уходит, не кивнув и не сказав ничего на прощание. Да и что имело бы смысл говорить, когда они не друзья и не коллеги?
Уже, кажется, даже не враги.
Стук в дверь раздался неожиданно и тревожно, будто предгрозовым напряжением повеяло в воздухе, не смотря на пронзительно голубое, безоблачное небо и ослепительно сияющее солнце. Дочка — одуванчик с васильковыми глазами — замерла напряжённо, тоже чувствуя этот ионный привкус смертельного разряда в воздухе, заранее, предчувствие знания, предощущением опасности, которая должна была случиться уже — ещё вчера, но сюжет сошёл со своей колеи — но обошла мимо. И теперь клубится зимне-осенней свинцовой тяжестью за дверью. Выстукивая вежливо, отрывисто и самоуверенно, в ритме какой-то незнакомой песни.
По пижонски: характеризует — понимает, узнаёт, догадывается — Джек, уже проворачивая ручку.
— Здравствуйте, мистер Слейтер, — костюм ослепительный, кипенно-белый, как молниевый коронарный разряд, и улыбка широкая — вызывающая жажду крови надёжно, как профессор Павлов у своих собак — и острая, как лезвийная кромка, вспарывающая покой и безопасность дома без угроз и оружия. — Давно не виделись, кажется?
— Неделю, — цедит сквозь зубы, как дым выдыхая слова, концентрируясь и сосредотачиваясь вокруг центра, опорной точки внутри. Там, за его спиной, выучено-приветливо, с готовностью — бежать — улыбается дочь, гостеприимная хозяйка вдовьего дома.
— Вот как, — Бенедикт снимает очки, протирает их, показывая глаза — светлый, тающий лёд, отливающий в зыбкую сумеречную синеву и тёмно-алую гвоздику в другом — и снова одевает. — У меня прошло дольше. Не надо приглашать, — отмахивается — лживо-аристократическим жестом выдрессированного дворового мальчишки, обрисовывая, создавая свою биографию с нуля, из воздуха, из жестов — пижон от не прозвучавшего предложения пройти. Джек и не пригласил бы. Не в свой дом, в котором живёт его дочь. Не Бенедикта. — Я буквально на минутку заглянул перед тем как бежать дальше. Знакомая, думаю улица, знакомые люди, ну и спиногрыза заброшу, зачем он мне, верно? — и выталкивает, как волна разбитый корабль на берег, из-за спины его сына. Погибшего в… в прошлом фильме сына. Ка…
— Как?
Бенедикт машет билетом перед его носом, улыбается коброй, ядовитой, впрыснувшей в кровь отраву, и коротко глухо смеётся:
— Немного мошенничества, немного чужой магии и капля фантазии. Это, — он подаётся вперёд за секунду до того, как Джек отмирает, чтобы осознать, поверить, обнять сына, и шепчет на ухо тихо, чтобы никто — дети — не услышали, — мой подарок, мистер Слейтер. Или моя благодарность, если вам так больше нравится. Или, если хотите злодейства, ваша цепь, чтоб вас меньше преследовало искушение отправиться за мной из этого мира. Вам нравится, мистер Слейтер? — и в этом голосе столько яда, столько насмешки, что Джек поверил бы в каждое — каж-до-е — сказанное слово, если бы это был кто-нибудь другой. Кто-то, не превращавший подарок — в сделку, мусор — в свободу, и… да, подарок — в сделку. Остаточный атавизм предписанной роли.
— Я не собирался идти за тобой, Бенедикт. И у меня нет билета, — он смотрит в глаза — наверное потому, что получается, что на собственное отражение в зеркальных очках — и улыбается. — Спасибо.
— Нежелание уйти и желание остаться — две разные вещи, — спокойно пожимает плечами Бенедикт, без какого-то злодейского яда в голосе. — Когда действие не составляет труда, но увеличивает безопасность, глупо отказываться от него, верно? Но вы понимаете, мистер Слейтер? Понимаете?
Джек вопросительно приподнимает бровь: нет, он определённо не понимает.
— Ломающиеся спички из-за одного лишнего дня — это мелочи, что будет дальше? С моим исчезновением, с вашим живым кузеном и в… — короткий взгляд в сторону растерянного сына, которого, не слушая их разговоров уже обнимает, рыдая, дочка, бормоча что-то невнятное, то ли о любви, то ли о ненависти за то, что он её так напугал, — вернувшимся мальчиком?
Ничего не будет просто.
Слейтер кивает, соглашаясь. Да, он понял. Он — воистину — желает сберечь причины по которым не захочет покидать эту пропыленную реальность с поломавшимся репитом.
— Вот и замечательно. На этом оставлю вас. Надеюсь, мистер Слейтер, навсегда.
— Пропадёшь — не возвращайся, — напутствует Джек его на прощание, и Бенедикт — солевый (кровяной, жезезистый) силуэт по пыли — не оборачиваясь, машет рукой:
— Naturus sum, мистер Слейтер. Naturus sum.