Автор: Сумасшедший Самолётик
Фандом: Ciel ~The Last Autumn Story~
Герои: Крохитен/Ивиен,
Размер: Мини, 1 564 слова.
Самари: Небо
От автора: хотелось рейтинга и кинка, получилось как всегда... Согласование времён... я искренне пыталась, больше мне нечего сказать по этому поводу в своё оправдание.
Предупреждение: авторские тараканы.
Распространение: дайте мне ссылку на, если вдруг.
Девочки, мои солнечные, изумительные, спасибо вам за то, что терпели мою истерику по поводу всего этого, вы самые лучшие, я бы без вас ничего не смогла
читать дальше Небо падает на землю дождём, танцует степ, выбивая ритм о крыши и окна. Небо смеётся, щедро и раскатисто, сверкает тысячами ослепительных улыбок.
Небо низкое и далёкое, заинтересованное и равнодушное.
Небо похоже на неё и этим пугает.
Ивиен сидит на подоконнике, подогнув под себя одну ногу и касаясь пола пальцами другой, не обращая внимания на то, что холод ужом обвивается вокруг щиколотки, ползёт выше, к сердцу…
Ужи не ядовиты, не опасны. Подделка под смертоносных змей.
Подделка под жгучее безразличие.
Небо – жадное. Небу сколько не дай – мало. Восторгов, цели, безопасности, понимания, подвигов, свершений, ответственности. Небо будет требовать и просить больше. Бесконечно.
Соблазнять. Манить…
Вечно.
Оно всегда будет обязывать к вечному совершенству всех, кто рискнёт протянуть к нему руку, и потому давно стало символом мечты и идеала для человечества.
Ивиен похожа на небо (она знает это, о, разве не об это говорит её поле?), но не оно. И эту бесконечность своих драгоценностей – семью, Лоувуд, Джануари, Лирриет, её сияющую Ларриет – не может удержать в своём сердце – целиком. Она человек, обычный человек, лишь подражающим лазуритовому куполу над головой.
В этом её надежда и спасение. Шанс.
Ивиен не - спасибо, Господи, спасибо, - небо. Она - человек, в него стремящийся. А Ларри, её бесценная, невероятная Ларри, подарила ей крылья, способные выдержать бурю и удержать в штиль. Отразила в себе, в своём горячем сердце и спокойном разуме, чужую пустоту и вернула – ночным звёздным небом, золотым рассветом на полупрозрачных облаках, маревом солнечного полудня, бесконечно ярким, как надежда, закатом. Не было этого у Ивиен, никогда не было и не было бы, если б не Ларри, её бесконечное, крылатое море, способное принять и понять всё, ставшее домом и жизнью.
Небо – мечта.
Море – жизнь.
И нет ничего прекраснее морского горизонта, где они встречаются. Куда им, обоим, теперь друг без друга?
Как им – одним?
Так не бывает, так не будет. Никогда. Эта дружба, это понимание и доверие. Без них уже ничего – ни-че-го – не будет.
Ивиен не небо – ветер.
Ларриет не море – волна.
Они люди и не могут быть – всем. И не хотят. И всего они тоже не хотят, потому что – люди. Даже если ведьмы.
Они хотят только своё, но и – только себе. Но только себе – не бывает. Даже если бы людьми они не были. Всё нельзя, но можно многое. И волна подталкивает в спину, бережно, уверенно, - лети, мой ветер.
Лети, тебя ждёт небо, которому нужно объяснить, что он – не небо этого мира, и «всё» принять и нести не сможет. Лети, ветер, к своему, личному, небу. К тому единственному, для которого и тебе стоит рискнуть небом всё-таки стать.
Двое небес – два зеркала друг против друга – вечность, обернувшаяся бесконечностью на одну мимолётно-короткую человеческую жизнь. Зеркальный коридор, в котором отразилось всё, что было, что будет и что могло бы, но нет.
Её шаги не отдаются эхом в коридорах, не стучат, капелью, о пол. Она идёт, как сидела, босиком, не чувствуя холода, не помня о нём. За спиной – тёплое, спокойное, выверенное как удар мизерикорда в сердце неуверенности – «Иди. Он ждёт, даже если не знает об этом».
Иди.
Просто – к нему.
Просто – сейчас.
Просто – она.
Между ними, нею и им, всё так – просто. Просто влюбилась, просто решила, что без этих чувств ему будет проще, просто… у них не получилось не сойтись на очередном витке их истории. Просто не вышло разжать руки, расплести пальцы, разорвать взгляды. Её улыбка, его смирение, чужое благословение.
В их любви не было ничего сложного, вычурного, замысловатого. Только тепло на кончиках пальцев, и забота, и доверие, и смех из-за ерунды.
Она всегда улыбалась, мягко и слегка угрожающе, если речь заходила о будущем. О проблемах, которые в нём могут возникнуть.
Он прикрывал устало глаза, запутавшись между возможным и неизбежным. Но усталость эта от работы, а не от тусклого отчаяния. Верит или не верит, но не сдаётся.
Сидит, слегка сгорбившись, опустив голову, так что волосы перьями золотисто-чёрными рассыпались-разлетелись по плечам и груди, ловя в свои ловушки томно-душный свет единственной зажженной свечи. Ивиен подходит, ступая по ворсу ковра бесшумно, косается прядей, в полумраке комнаты казавшихся лепными, выверенными гениальным скульптором древности и раскрашенными звёздами живописи позже. Жёсткие, слегка пружинящие под её прикосновениями, не шёлк молодой травы – выгоревшие на солнце колосья, к которым хочется прижаться щекой, как когда-то, то ли в детстве, то ли в видении, хотелось касаться сухой, кое-как вскопанной земли – тёплой, грубовато-мягкой, успокаивающей.
Учитель…
Мастер…
Любимый?
Ни одно из этих слов не нравится Ивиен в комнате, сияющей глухим светом свечи и наполненной его присутствием. Слишком правильные, слишком гладко обтёсанные для этого вечера. Завтра, позже. Не здесь, не сейчас. Сегодня им нужны другие слова, ей нужны.
-Что ты здесь делаешь? - Крохитен слегка поворачивает голову, чтобы заглянуть ей в глаза. Он улыбается, чуть приподняв уголки губ, а взгляд мягкий и тёплый, очень его взгляд, и Ивиен думает, что в этом взгляде невозможно утонуть, но в него можно упасть, как в бездну и только надеяться, что не разобьёшься о дно.
-Пережидаю грозу, - она зарывается лицом в его волосы, почти касаясь губами шеи. Он дёргается на мгновение, потом замирает, то ли не зная, что с ней делать, то ли не желая спугнуть. Ивиен нравятся оба варианта. На самом деле, ей нравятся все варианты, в которых Крохитен не пытается отстраниться от неё.
-А если серьёзно? – его рука, широкая и горячая, тяжёлая, как солнечный свет в летний полдень, опускается ей на макушку, едва уловимо гладит, и она хочет прижаться крепче, вплавиться в чужое – близкое, родное – тело. Хочется закрыть глаза и не отвечать, вдыхая его запах – свежая бумага, чернила, опавшие листья, крепкий чай и едва уловимая полынь с ванилью.
-А если серьёзно, то летаю, - упирается ладонями в мягкое кресло, приподнимается над ним слегка и прижимается лбом - своим, холодным - к его - тёплому и немного влажному. – Ты же небо, вот я и летаю.
Крохитен улыбается чуть шире, касается пальцами щеки, гладит, заставляя прикрыть глаза.
-Я не небо, я только дра…
-Ты моё небо! – перебивает Ивиен, прижимая пальцы к его губам. Чтобы не спорил, не возражал. Она женщина, она лучше знает.
Целует его, чтобы наверняка, чтобы ни слова возражения, запечатывая все контраргументы самым примитивным и надёжным способом.
-Знаю, - выдыхает Крохитен ей в губы в ответ на то ли сказанное, то ли несказанное. – Уже поздно…
-Именно поэтому я пришла к тебе, - пальцы Ивиен скользят почти невесомо по контуру его губ, изучают, привыкают. Она всё ещё с трудом верит, что ей действительно – можно. Лететь поначалу – страшно, дух захватывает от восторга, но и ужаса, что в любой момент всё может закончиться. – Я люблю тебя.
Старается не говорить это постоянно, чтобы не затереть смысл, чтобы слова, самые важные, не стали простой традицией, боится, что если озвучивать их слишком часто – выветрится что-то неуловимое, волшебное. Но при каждой встрече наедине не может удержаться, что бы хоть раз не произнести. Крохитен никогда ничего отвечает – вслух. Только глаза, цвета неба, отразившегося в море на рассвете, вспыхивают золотым светом, а улыбка становится мягкой, лёгкой, будто и не давит ему на сердце память о столетиях, которые невозможно забыть. И Ивиен смеётся в душе, радостно и звонко, не требуя ответных признаний, потому что других, более убедительных, и придумать нельзя, сколько не старайся.
-Ивиен… - её имя, слетающее с его губ – шелковое, прохладное, мягкое. Текучее, как вода, свежее, как весенний ветер. Он умеет так – одним голосом сказать все комплименты мира. А может это она так его слушает – эгоистично и самоуверенно, влюблено. Легко деля свою радость на двоих.
-Я скучаю.
И это – правда. Она начинает ждать встречи, как только за ним закрывается дверь, оставшись с выжженным на сетчатке силуэтом прямой спины и перьев его волос, похожих раскраской на скромную экзотическую птицу. Это почти приятное ощущение – ожидание, предвкушение новой встречи. Горькая соль, без которой невозможно представить жизнь.
-Я тоже…
Ивиен не ждёт продолжения, которое должно было прозвучать, сцеловывает недоговоренные слова с сухих, мягких губ – торопливо, стремясь забрать их себе ещё до того, как сам Крохитен додумает их мысленно. Для него «расставание» и «скучаю» звучат иначе – глуше, безнадёжнее. Он знает, как это было, и знает, как это будет, когда – навсегда. Смирился со сроком человеческой жизни и тем, что за несколько десятилетий счастья придётся платить столетиями памяти. И Ивиен не может, не знает, как научить его помнить радость и встречи, а не боль и расставания. Врут, что драконы всё помнят одинаково ясно, врут, иначе почему одна смерть, длящаяся мгновение, перечеркнула в нём годы и годы? Почему он видит и вспоминает только боль, окрашивая в неё даже лучшие свои воспоминания?
Она берёт его руку в свои ладони, обхватывает широкое запястье пальцами, прижимается сначала щекой, а потом губами, касается тёплой кожи в ритме биения своего сердца.
«Как мне научить тебя радоваться тому, что происходит сейчас?»
Его пальцы слегка подрагивают в унисон каждому поцелую – неловко, почти беззащитно, так что сердце щемит от нежности.
«Как мне обернуть твою память – благословением, а не проклятием, а дар предвидения – предупреждением, а не приговором?»
И именно этому ей не у кого научиться, смешно-то как, Господи…
-Ивиен, - и в голосе его – удивление, и неловкость, и нежность, и нет горечи, которой сейчас, в это мгновение, в его сердце не нашлось места. Она улыбается светло и радостно, поднимает голову, переплетая их взгляды.
-Да?
-Я ждал тебя.
И глаза её вспыхивают чистым счастьем, а дыхание бабочкой бьётся в горле, забыв, где выход. Сейчас она ослепительно ярко понимает, почему он никогда не отвечает на её признания. И она молчит, как он чуть раньше, только подаётся вперёд, к нему, ближе, прижимает щекой к щеке и закрывает глаза, чувствуя, как его рука – кончиками пальцев и запястьем – бережно касается её спины, опускается, лаская, от лопаток до поясницы. Его тепло, как расплавленное золото, течёт под кожей, пульсирует в такт его сердца.
А там, за её спиной, улыбается, уверенно и покойно, мудрое море.
-Я пришла.
Вечно.
Оно всегда будет обязывать к вечному совершенству всех, кто рискнёт протянуть к нему руку, и потому давно стало символом мечты и идеала для человечества.
Ивиен похожа на небо (она знает это, о, разве не об это говорит её поле?), но не оно. И эту бесконечность своих драгоценностей – семью, Лоувуд, Джануари, Лирриет, её сияющую Ларриет – не может удержать в своём сердце – целиком. Она человек, обычный человек, лишь подражающим лазуритовому куполу над головой.
В этом её надежда и спасение. Шанс.
Ивиен не - спасибо, Господи, спасибо, - небо. Она - человек, в него стремящийся. А Ларри, её бесценная, невероятная Ларри, подарила ей крылья, способные выдержать бурю и удержать в штиль. Отразила в себе, в своём горячем сердце и спокойном разуме, чужую пустоту и вернула – ночным звёздным небом, золотым рассветом на полупрозрачных облаках, маревом солнечного полудня, бесконечно ярким, как надежда, закатом. Не было этого у Ивиен, никогда не было и не было бы, если б не Ларри, её бесконечное, крылатое море, способное принять и понять всё, ставшее домом и жизнью.
Небо – мечта.
Море – жизнь.
И нет ничего прекраснее морского горизонта, где они встречаются. Куда им, обоим, теперь друг без друга?
Как им – одним?
Так не бывает, так не будет. Никогда. Эта дружба, это понимание и доверие. Без них уже ничего – ни-че-го – не будет.
Ивиен не небо – ветер.
Ларриет не море – волна.
Они люди и не могут быть – всем. И не хотят. И всего они тоже не хотят, потому что – люди. Даже если ведьмы.
Они хотят только своё, но и – только себе. Но только себе – не бывает. Даже если бы людьми они не были. Всё нельзя, но можно многое. И волна подталкивает в спину, бережно, уверенно, - лети, мой ветер.
Лети, тебя ждёт небо, которому нужно объяснить, что он – не небо этого мира, и «всё» принять и нести не сможет. Лети, ветер, к своему, личному, небу. К тому единственному, для которого и тебе стоит рискнуть небом всё-таки стать.
Двое небес – два зеркала друг против друга – вечность, обернувшаяся бесконечностью на одну мимолётно-короткую человеческую жизнь. Зеркальный коридор, в котором отразилось всё, что было, что будет и что могло бы, но нет.
Её шаги не отдаются эхом в коридорах, не стучат, капелью, о пол. Она идёт, как сидела, босиком, не чувствуя холода, не помня о нём. За спиной – тёплое, спокойное, выверенное как удар мизерикорда в сердце неуверенности – «Иди. Он ждёт, даже если не знает об этом».
Иди.
Просто – к нему.
Просто – сейчас.
Просто – она.
Между ними, нею и им, всё так – просто. Просто влюбилась, просто решила, что без этих чувств ему будет проще, просто… у них не получилось не сойтись на очередном витке их истории. Просто не вышло разжать руки, расплести пальцы, разорвать взгляды. Её улыбка, его смирение, чужое благословение.
В их любви не было ничего сложного, вычурного, замысловатого. Только тепло на кончиках пальцев, и забота, и доверие, и смех из-за ерунды.
Она всегда улыбалась, мягко и слегка угрожающе, если речь заходила о будущем. О проблемах, которые в нём могут возникнуть.
Он прикрывал устало глаза, запутавшись между возможным и неизбежным. Но усталость эта от работы, а не от тусклого отчаяния. Верит или не верит, но не сдаётся.
Сидит, слегка сгорбившись, опустив голову, так что волосы перьями золотисто-чёрными рассыпались-разлетелись по плечам и груди, ловя в свои ловушки томно-душный свет единственной зажженной свечи. Ивиен подходит, ступая по ворсу ковра бесшумно, косается прядей, в полумраке комнаты казавшихся лепными, выверенными гениальным скульптором древности и раскрашенными звёздами живописи позже. Жёсткие, слегка пружинящие под её прикосновениями, не шёлк молодой травы – выгоревшие на солнце колосья, к которым хочется прижаться щекой, как когда-то, то ли в детстве, то ли в видении, хотелось касаться сухой, кое-как вскопанной земли – тёплой, грубовато-мягкой, успокаивающей.
Учитель…
Мастер…
Любимый?
Ни одно из этих слов не нравится Ивиен в комнате, сияющей глухим светом свечи и наполненной его присутствием. Слишком правильные, слишком гладко обтёсанные для этого вечера. Завтра, позже. Не здесь, не сейчас. Сегодня им нужны другие слова, ей нужны.
-Что ты здесь делаешь? - Крохитен слегка поворачивает голову, чтобы заглянуть ей в глаза. Он улыбается, чуть приподняв уголки губ, а взгляд мягкий и тёплый, очень его взгляд, и Ивиен думает, что в этом взгляде невозможно утонуть, но в него можно упасть, как в бездну и только надеяться, что не разобьёшься о дно.
-Пережидаю грозу, - она зарывается лицом в его волосы, почти касаясь губами шеи. Он дёргается на мгновение, потом замирает, то ли не зная, что с ней делать, то ли не желая спугнуть. Ивиен нравятся оба варианта. На самом деле, ей нравятся все варианты, в которых Крохитен не пытается отстраниться от неё.
-А если серьёзно? – его рука, широкая и горячая, тяжёлая, как солнечный свет в летний полдень, опускается ей на макушку, едва уловимо гладит, и она хочет прижаться крепче, вплавиться в чужое – близкое, родное – тело. Хочется закрыть глаза и не отвечать, вдыхая его запах – свежая бумага, чернила, опавшие листья, крепкий чай и едва уловимая полынь с ванилью.
-А если серьёзно, то летаю, - упирается ладонями в мягкое кресло, приподнимается над ним слегка и прижимается лбом - своим, холодным - к его - тёплому и немного влажному. – Ты же небо, вот я и летаю.
Крохитен улыбается чуть шире, касается пальцами щеки, гладит, заставляя прикрыть глаза.
-Я не небо, я только дра…
-Ты моё небо! – перебивает Ивиен, прижимая пальцы к его губам. Чтобы не спорил, не возражал. Она женщина, она лучше знает.
Целует его, чтобы наверняка, чтобы ни слова возражения, запечатывая все контраргументы самым примитивным и надёжным способом.
-Знаю, - выдыхает Крохитен ей в губы в ответ на то ли сказанное, то ли несказанное. – Уже поздно…
-Именно поэтому я пришла к тебе, - пальцы Ивиен скользят почти невесомо по контуру его губ, изучают, привыкают. Она всё ещё с трудом верит, что ей действительно – можно. Лететь поначалу – страшно, дух захватывает от восторга, но и ужаса, что в любой момент всё может закончиться. – Я люблю тебя.
Старается не говорить это постоянно, чтобы не затереть смысл, чтобы слова, самые важные, не стали простой традицией, боится, что если озвучивать их слишком часто – выветрится что-то неуловимое, волшебное. Но при каждой встрече наедине не может удержаться, что бы хоть раз не произнести. Крохитен никогда ничего отвечает – вслух. Только глаза, цвета неба, отразившегося в море на рассвете, вспыхивают золотым светом, а улыбка становится мягкой, лёгкой, будто и не давит ему на сердце память о столетиях, которые невозможно забыть. И Ивиен смеётся в душе, радостно и звонко, не требуя ответных признаний, потому что других, более убедительных, и придумать нельзя, сколько не старайся.
-Ивиен… - её имя, слетающее с его губ – шелковое, прохладное, мягкое. Текучее, как вода, свежее, как весенний ветер. Он умеет так – одним голосом сказать все комплименты мира. А может это она так его слушает – эгоистично и самоуверенно, влюблено. Легко деля свою радость на двоих.
-Я скучаю.
И это – правда. Она начинает ждать встречи, как только за ним закрывается дверь, оставшись с выжженным на сетчатке силуэтом прямой спины и перьев его волос, похожих раскраской на скромную экзотическую птицу. Это почти приятное ощущение – ожидание, предвкушение новой встречи. Горькая соль, без которой невозможно представить жизнь.
-Я тоже…
Ивиен не ждёт продолжения, которое должно было прозвучать, сцеловывает недоговоренные слова с сухих, мягких губ – торопливо, стремясь забрать их себе ещё до того, как сам Крохитен додумает их мысленно. Для него «расставание» и «скучаю» звучат иначе – глуше, безнадёжнее. Он знает, как это было, и знает, как это будет, когда – навсегда. Смирился со сроком человеческой жизни и тем, что за несколько десятилетий счастья придётся платить столетиями памяти. И Ивиен не может, не знает, как научить его помнить радость и встречи, а не боль и расставания. Врут, что драконы всё помнят одинаково ясно, врут, иначе почему одна смерть, длящаяся мгновение, перечеркнула в нём годы и годы? Почему он видит и вспоминает только боль, окрашивая в неё даже лучшие свои воспоминания?
Она берёт его руку в свои ладони, обхватывает широкое запястье пальцами, прижимается сначала щекой, а потом губами, касается тёплой кожи в ритме биения своего сердца.
«Как мне научить тебя радоваться тому, что происходит сейчас?»
Его пальцы слегка подрагивают в унисон каждому поцелую – неловко, почти беззащитно, так что сердце щемит от нежности.
«Как мне обернуть твою память – благословением, а не проклятием, а дар предвидения – предупреждением, а не приговором?»
И именно этому ей не у кого научиться, смешно-то как, Господи…
-Ивиен, - и в голосе его – удивление, и неловкость, и нежность, и нет горечи, которой сейчас, в это мгновение, в его сердце не нашлось места. Она улыбается светло и радостно, поднимает голову, переплетая их взгляды.
-Да?
-Я ждал тебя.
И глаза её вспыхивают чистым счастьем, а дыхание бабочкой бьётся в горле, забыв, где выход. Сейчас она ослепительно ярко понимает, почему он никогда не отвечает на её признания. И она молчит, как он чуть раньше, только подаётся вперёд, к нему, ближе, прижимает щекой к щеке и закрывает глаза, чувствуя, как его рука – кончиками пальцев и запястьем – бережно касается её спины, опускается, лаская, от лопаток до поясницы. Его тепло, как расплавленное золото, течёт под кожей, пульсирует в такт его сердца.
А там, за её спиной, улыбается, уверенно и покойно, мудрое море.
-Я пришла.