Иногда я своих любимых мальчиков ненавижу.
Сначала я сказала, что ЭТО я писать не буду, и мы ж даже прикурили более лайттову, вписанную в канонный сетинг, ситуацию... Да. Конечно.
Ай-на-нэ, давай барашка украдём! - сказали мальчики.
6,5К первой главы, в которой не происходило практически ничего (пусть мальчики разучатся уже думать, серьёзно, я укладывала их баиньки с мыслью: не дай божечки, щас опять думать начнут)
Я очень надеюсь, что дальше будет короче.
И мы больше не будем 0,9К мыть руки...

---

Папа решил, что первый выходной с 8-го марта нужно обязательно потратить на обрезку деревьев.
Зачем?! За что?!
- А отдыхать?! - спрашиваю я у мамы. Та разводит руками:
- Я его даже уложила, но потом он убежал.
Это уже в 10 утра мы говорили.
Сейчас звонил папин телефон.
- Кто? - спрашивает мама.
- Какая-то женщина.
- Ой, - испуганно охает мама, - отнеси... что ли.
Потому что это ж может быть диспетчер с вызовом на работу. Но нет, это какая-то знакомая, спрашвала можно ли сегодня деньги завезти. Можно дышать спокойно.
Казалось бы, откуда, откуда же у Лётика такой бесконечный краш на трудоголиков? А что, у меня были какие-то варианты другие вообще?!

---

Каждый вечер, ложась спать, говорю себе: продолжу писать днём. Как нормальный человек. Я ведь пока даже знаю, что дальше.
Ага. Днём, но не раньше полуночи.
Когда-то в очень старом интервью Сергей Васильевич сказал, что по ночам лучше пишется. Я тогда не поверила, но почему-то запомнила. А ведь чистую правду сказал, сволочь. Может, мне ещё и форточку открыть?
А вообще, надо прислушаться к заветам Валентина Саввича и не ждать какого-то неведомого вдохновения, а работать с текстом. Работать. Начинаются они на вдохновении, на идее, а заканчиваются на работе. Просто смириться с этим.

---

Я облегченно вздохнул и поймал себя на мысли, что только теперь эпизод с Челленджером можно считать завершенным. Была, конечно, возможность позлорадствовать на тему "корпорант корпоранту в штаны нагадил", но кто школьные ссоры помянет - тому глаз вон. Мы уже давно не студенты и я сильно сомневаюсь, что мое похищение с Тассета заказал лично Гай. Оно мне надо, разбираться, кто есть кто в этом гадючнике?
Перечитала снова последние главы, снова повыла на этом моменте от восторга и обожания.
Когда раз за разом фанонишь, что герой с одной стороны готов закрыть старые счёты, а с другой - некоторые пункты в этот счёт даже не вписывал, потому что понимает по трезвом рассуждении, что "сделали из-за него" не тождественно "он сделал", а потом канон приходит и — ГОВОРИТ РОВНО ТО ЖЕ САМОЕ ПРЯМЫМ ТЕКСТОМ.
Когда герои в главах даже не встретились, но неадекватный шипер в тебе всё равно орёт и горит с силой солнца
Как же я всё-таки люблю этих мальчиков и весёлую историю из взаимоотношений! Как я орала, кто бы знал, как я орала, когда Гай появился в кадре воплоти. Просто вот сразу стало понятно, КТО моя любимая тварь в этой истории. С таким-то подходом к решению проблем. Словами просто не передать как я хочу его новых появлений
И безумно хочу, чтоб его как-то пересекли с Шакалом, мне кажется, это будет просто огненно и термоядерно.

---

- Завтра никуда не пускаем папу с дивана, пусть отдыхает и капризничает, - говорит мама.
- Отличный план, только папа капризничать не очень умеет.
- Как умеет, значит.

---

Вчера мама решила отключить телефон, потому что прошло уже три дня пяти дней отпуска, два из которых прошли на работе.
Сегодня маме дозвонились на машин телефон, с воплем "Как хорошо, что мы до вас дозвонились! А то уже были готовы ехать к вам и биться лбом в ворота, но А. нашла машкин телефон!". А. - это мамина коллега, которая с Машей занималась карате вместе.
Захода с этой стороны мы, признаться, не ждали.

Папе дадут выходной в воскресенье. Седьмой выходной где-то с ноября. Обидно до слёз.

---

Имя, не сказанное ей

Название: Имя, не сказанное ей
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла быть ваша реклама
Канон: “Мио, мой Мио”, А. Линдгрен
Дисклаймер: все права на мир и персонажей принадлежат Астрид Линдгрен
Размер: 1 519 слов
Пейринг: Милимани / Като, где-то на фоне Мио/Юм-Юм.
Категория: гет
Жанр: немножечко драма, немножечко юст
От автора: вбоквел или что-то в этом духе к Она могла рассказать

«Говорят, хозяин здешний был когда-то человеком.
Верно, врут – у этой твари сроду не было души.
(...)
И случилось же влюбиться в господина мёртвой топи!
С ним не сладишь добрым словом, не удержишь на цепи,
Не приворожишь на травах – есть один лишь верный способ...
…Кровь стекает по ладоням – где ты, милый? хочешь пить?
Кровь стекает незаметно, по рукам – брусничным соком,
По косе – багряной лентой, алой ниткой на платок.
Слева – ряска и трясина, справа – дягиль и осока,
У хозяина болота голос ласков – нрав жесток».
Сны Саламанды

Когда принц — ещё не король — Мио вернулся на её порог, вернулся спустя годы, в которые они и словом не перемолвились друг с другом, даже когда встречались, Милимани уже знала, что он пришёл не просто так. Он пришёл за ней.
— Леди, — слово, как глухая ледышка, упало между ними, и Милимани улыбнулась ему: какая я леди, принц мой? Разве к леди ты пришёл?
Он улыбнулся ей ответно — взаимно — и взял её ладони, обожженные, утерявшие женственную нежную красоту, и одними губами спросил:
— Ты будешь моей женой?
Все вокруг были уверены, что они влюблены друг в друга, но стесняются, и это «так мило». Это так естественно: принц, спасший девочку от чудовища, и девочка, пожертвовавшая собой ради принца. Самая настоящая даже не сказка — легенда. На таких хорошо воспитывать детей. О таких легко петь звёздам по ночам.
И никого не беспокоило, как всё было на самом деле.
Мио смотрел не на неё. Его взгляд всегда был немного сквозь, устремлённый дальше, за окоём, туда, в прошлое. Милимани знала, она знала этот взгляд: узнавала его в зеркале. У той девчонки, что жила в прозрачной стеклянной глади был точь-в-точь тот же взгляд, что у героя и принца страны.
Кого ты оставил там, мой принц?
О ком ты молчишь и никому никогда не рассказываешь? Ты ведь не рассказываешь, верно? Иначе не смотрел бы мне за спину так же, как я тебе.
Кого ищешь в тенях и сожалениях?
— Да.
Ему она ответила. Ему — да, а тому…

Был вечер, тихий и ясный вечер, в который не могло случиться ничего плохого, ведь звёзды на темнеющем небе зажигались так рано и ярко, а ветер был сладок от запаха цветущих деревьев. Милимани каталась на калитке в ожидании мамы, когда всё вокруг затихло, замерло будто в предвкушении чего-то удивительного. Тогда она ещё не знала, что это — ужас и предчувствие боли и горя. Она ничего не знала.
Он вышел из-за поворота и подошёл к ней, облитый тьмой, и Милимани смотрела на него во все глаза.
— Пойдём со мной, девочка, — Он протянул ей руку в перчатке, но Милимани продолжала его рассматривать, хотя дышать в его присутствии было сложно, и грудь сжималась до боли.
— А кто вы?
— Я? Рыцарь.
— Как в сказке?
Он внезапно улыбнулся, будто камень треснул, и взял её за руку, испачканную малиновым соком и совсем чуть-чуть землёй, потянул за собой, а Милимани послушно спрыгнула на землю и пошла за ним. Кто б не пошёл?
— Да, девочка. Как в сказке. Как в настоящей сказке.
И ведь не соврал ей.

К свадьбе готовились недолго, разве сложно принцу, которого все и каждый в той стране любят, устроить самую лучшую свадьбу. Милимани даже и не беспокоилась ни о чём, когда Мио приехал, чтобы везти её во дворец.
— Всё будет завтра, — он сидел на калиточке, на той самой калиточке, и смотрел в сторону своего дома, где всё уже было готово. — Волнуешься?
— Нет, — Милимани расправила платье и посмотрела туда же, куда и Мио. — Мне не о чем.

Рыцарь вёл её по ступеням своего замка, и у Милимани слёзы наворачивались на глаза. Ей так хотелось вернуться, чтобы Он отвёл её обратно к маме, они выпили молока и всё закончилось.
— Ты боишься, девочка?
— Я не знаю.
Она никогда не боялась раньше, ничего в Стране Далёкой не пугало её, но, возможно, теперь всё было иначе. Было ли то, что отчаянно билось в её груди, страхом? Она не знала, и только плакала, не вытирая слёз.
— Не стоит бояться, — сказал рыцарь, заводя её в свой кабинет. — Я не причиняю вред детям.
— Да? — она ему не верила, она знала, уже знала, что он ошибается.
— Да. Девочка, — рука, обтянутая холодной перчаткой, выпустила её запястье и легла ей на макушку, и сердце от волнения застучало в горле тяжёлым, горячим, скользким комком. — Я научу тебя летать.
Он не спросил у неё, хочет ли она, и Милимани ничего не сказала, только выпорхнула тёмной тенью из его окна, выпорхнула прямо в плачущую стаю, чувствуя тоску, мечущуюся в клетке её хрупких птичьих костей.

— Ваше Величество, — Юм-Юм кланялся ей (Мио — никогда), и Милимани улыбалась, раскрывая ему свои объятия.
— Как давно тебя не было, — друг её мужа пах ромашкой и розами, которые разводил его отец, и каменел в её объятиях от смущения и стыда. «Не надо» — могла бы шепнуть ему она, но предпочитала не замечать. — Мио будет рад узнать, что ты вернулся, он соскучился.
По призраку, по отражению, вплавленному в твою кожу и кости, по тени, что вьётся за твоей спиной.
Милимани вела Юм-Юма по дворцовым коридорам за руку — как когда-то в другой ещё жизни вели её — к их королю. И каждый шаг, что она ступала по дворцовым плитам разносился эхом, разлетался под чужими взглядами на слухи.
«Идём, мальчик, — мысленно шептала Милимани, чувствуя, как холодеют пальцы в её ладони. — Идём, я не научу тебя летать, и он не научит. Но падать — это почти тоже самое. Идём, мальчик, я приведу тебя к бездне, я закрою за твоей спиной дверь. Тебя никто не спасёт, потому что нет выхода из улыбок и взгляда, небесно-прозрачного взгляда, что смотрит не на тебя».

В Стране Далёкой наступила осень, выстудившая ветры, и Милимани, проводив супруга, открывала окна в своих покоях и стояла под злыми, пронизывающими порывами.
Она помнила, хотя на этой памяти лежала тяжёлая, подобно золоту, печать молчания, как так же, только острее и беспощаднее насквозь проходил — прорезал — её взгляд. Она помнила, как горло её издавало крик, сколько бы она не пыталась научиться петь, а вокруг было так темно, что ничего не было видно. И другие птицы не видели, что она всегда летает так близко как окну, к единственному свету, что был в этой пугающей, залитой тьмой стране. Свет, в котором не было надежды, но была память.
Птицы плакали о своих воспоминаниях, о семьях и друзьях, о Стране Далёкой. Плакали и боялись, и надеялись забыть. Забвение означало безысходность. Забвение обещало избавление от мук.
Милимани плакала — помнила — о руке, что держала её за руку, что касалась — была ли это ласка, рыцарь из сказки, из настоящей сказки? — её волос. Тьма забвения смеялась над ней зло и безжалостно, каждый раз, когда она вновь подлетала к окну.
Когда снова и снова встречала — взгляд.
Ты помнишь? Ты помнишь меня?

Мио нашёл её в саду, пока она сплетала венок и последних цветов этого года.
— У нас скоро будет сын, — улыбнулась ему она, надевая своё рукоделие поверх его короны. — Или дочь.
В прозрачном взгляде вспыхнули искры, когда её король посмотрел на неё:
— Всё в порядке? Ты в порядке?
Вчера в замок снова приехал Юм-Юм, и её добрый король беспокоился о своей королеве. Милимани улыбнулась ему:
— Конечно.
Он знал, конечно же он знал этот её взгляд, смотрящий на него и мимо. Ему ли не знать, но Мио, её добрый, солнечный принц, никогда не спрашивал у неё имя, которое она слышит в песне птицы Печали. Птицы, которой всегда есть о ком петь.
— Юм-Юм говорит, что его отец вывел для тебя новые прекрасные цветы. Хочешь, съездим посмотреть? — он протягивал ей руку, и Милимани, подавая ему ладонь, чувствуя надёжное тепло его пальцев, не в первый раз думала о том, что помнит только холод перчатки. Только его.
Из всех прикосновений.
Из всех протянутых рук.

Цветы покрывали своим ковром целое поле, не смотря на то, что холод уже вступал в свои права, и шумели под ветром почти так же, как волны. Тёмные, тёмные волны, что касались её обожженных крыльев, когда она упала у самого берега. Упала на камни, упала к Его ногам. И рыцарь — Милимани уже знала его имя, но Он назвался ей не именем — смотрел на неё, смотрел холодно и долго, всё то время, что жизнь угасала в ней.
Её рыцарь, рыцарь из сказки, из настоящей сказки, из жестокой и безжалостной сказки, не дал умереть ей в одиночестве. Потому что разве помнила она кого-либо ещё здесь? Разве различила бы она птиц, что слетелись бы к ней с сочувствием?
Милимани знала, помнила и не могла забыть: во всём мраке Страны Тридесятой она различала лишь этот взгляд И голос, теряющийся в плеске волн, как дальний горный обвал.
— Ты боишься?
Она не знала. Может быть. Может быть, что чувство, что билось в ней и металось, что рвало сердце в груди, может быть — это был именно страх.
Милимани, стоящая годы спустя среди никак не отцветающих цветов, («это сорт такой», — пояснял за её спиной отец Юм-Юма Мио), эта Милимани знала: она не боялась.
Нет.

Он превращал детей птиц и отнимал сердце у взрослых, заменяя его камнем.
— Это ложь, — Милимани собрала мёрзнущей ладонью выпаший на балкон снег и сжала его в горсти, чувствуя, как он медленно тает, и течёт по запястью под рукав ледяной водой. — Ложь.
Разве Он не забрал её сердце, вместо камня вложив ей в грудь память, долгую память о себе?
Обожжённые руки, в шрамах, которые Милимани никогда не скрывала (его смерть, случившаяся, её смерть, несбывшаяся) болели от резкой температуры, кожа всё ещё оставалась нежнее, чем была здоровая, а она никак не разжимала руки. Снег был был холоден, но ненастолько, как прикосновение его рук. И не столь обжигающ, как её память.
Напротив окна сидела птица Печаль и пела, пела свою песню, в которой Милимани бесконечно слышала одно только имя, рассыпающееся сияющей, снежной пылью.
Имя, звучанием которого Милимани захлёбывалась как чёрными водами чёрного озера у Его замка.
Имя, которое произносили все вокруг, понимая голос и с нескрываемой дрожью и облегчением.
Имя… Имя, которое он ей не назвал.
Которым Милимани не смела — не имела права — называть его до сих пор.

---

Когда-нибудь я упаду в популярный фандом.
В популярный пейринг.
В популярные кинки к нему.
Когда-нибудь.

---

Мама с понедельника на 5 дней ушла в отпуск, чтоб с ребёнком на каникулах побыть. Давно ещё планировала так, с осени всех предупредила, а как только даты прояснились - уточнила их в очереди.
Рассказывает, что подписывала у некоторых почти с ножом у горла.

- А чего не летом?
- Летом я тоже пойду, а пока у ребёнка каникулы.
- Ну так дольше было бы летом.
- ... Это отпуск за 2018 год.
- ...
- Ага.
- Ну тогда конечно.
- А летом я пойду в отпуск за 2019 и оставшиеся три дня 2018.
- ... . Удачи.

Потом начальнице отдела звонит курирующий зам. и ругается, как та могла В ТАЙНЕ отпустить маму в отпуск. В какой тайне?! Ну, всегда же внезапно и когда не ждали.

Потом начальница отдела рыдала, что мама очень невовремя уходит в отпуск, мама спрашивала: а когда у нас вовремя?

Потом начальница отдела и курирующий зам. взяв маму под белы рученьки повели её к главе:
- Пойдёмте скажем, что вы с понедельника в отпуск уходите.
- Он знает, он же мне его подписывал!
- Нет, пойдёмте скажем, чтоб потом не было никаких инсинуаций!
- ...
Мама поняла, что нужно срочно - СРОЧНО - придумать какую-нибудь вменяемую причину, почему к главе сейчас ввалится кодла сотрудников. Чтоб её отпуск не был ЕДИНСТВЕННОЙ причиной. Придумала. Но глаза главы, по её словам, всё равно были невыразимыми. Представляю какими они были бы, если б мама ещё пару рабочих вопросов не придумала.
С другой стороны, это новый глава, он ещё просто не в курсе, что из четырёх человек в финансово-экономическом отделе города трое занимаются закупками, и мама - всем остальным.

ПРЕДВКУШАЮ количество звонков с работы.

---

Мамина коллега:
- Ищем нового человека в отдел. О, Лётик, а ты к нам не хочешь?
Во-первых, нет. Во-вторых, у мамы же не только волосы поседеют, но и краска.
- Анечка, тебя не смущает, что у меня не то что экономического, а вообще никакого высшего образования нет?
Финансово-экономический отдел городской администрации, если что.
- Хе... Меня-то нет, а вот начальство будет.
- И я с ним ПОЛНОСТЬЮ согласна.

---

18 марта

Чтоб там в мире не происходила, а у нас сегодня праздник

---

Самый тяжкий грех

Название: Самый тяжкий грех
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: тут могла быть ваша реклама
Канон: Блудный сын
Размер: драббл, 362 слова
Пейринг: Малкольм Брайт (Уитли) / Мартин Уитли
Категория: слеш
Жанр: драма, юст
Рейтинг: G
Предупреждения: тут должен быть "инцест", но всё меркнет на фоне очень авторской пунктуации.
Краткое содержание: Малкольм просто хотел понять отца.
От автора: проспоренный прекрасной  Z-I драббл

Замок гремит за спиной, отрезая от мира вокруг, оставляя его наедине — почти — с чудовищем: его кармой, кошмаром, наваждением. С чудовищем, которых не существует (он так сказал); с чудовищем, которое улыбается ему так, как, наверное, улыбаются русалки цветам, прорастающим в глазах мертвецов; с чудовищем, которого он…
— Здравствуйте, доктор Уитли, — Малкольм произносит это, как бросает мост через пропасть на ту, другую, недостижимую сторону. Да? Ведь да? Поймай же, ответь — проведи меня над этой бездной, доктор Уитли.
Малкольм не говорит «отец», потому что не желает видеть отца, приходит не к отцу. Приходит не как сын. Малкольм желает быть не сыном Мартину Уитли, которого узнал только после того, как потерял.
«Почему, почему же я рождён твоей плотью и кровью, почему я — гроздь твоей лозы?»
Малкольм отказался от имени, которое произносит раз за разом, произносит как просьбу, ещё не опустившись до мольбы. Он отрезал себя от корня новым именем, десятью годами одиночества, решётками, работой, таблетками, что должны были — но нет — успокоить его. Отрезал раз за разом.
Да так и отрезал:
— Сынок, — отец — не доктор Уитли — улыбается ему с такой радостью, испепеляющий все шансы, надежды и иллюзии (каждый раз), с такой отцовской нежностью, гордостью… любовью, что Малкольму других слов и объяснений не нужно: он достаточно хороший профайлер, чтобы слышать непроизнесённое, очевидное, акцентируемое молчанием.
Ты сын мне — шепчет его чудовище и наваждение. И невозможно не услышать, невозможно возразить или оспорить, всё что остаётся: слушать, принимать и жить с этим.
Я так люблю тебя — насмехается болезнь Малольма, прорастающая в чужом голосе. «Любовь», за которую он цепляется каждый раз, как рыба за голый крючок, хотя знает, о, он отлично знает, что было бы гораздо лучше, если бы отец не любил его. Было бы гораздо больше шансов. Ещё была бы надежда.
Но не так, мой мальчик; не так — отец смотрит на него без сожаления, без жалости.
Без снисхождения — и в этом (единственно — в этом) Малкольм находит утешение. Потому что Мартин Уитли, доктор Уитли, Хирург — и отец, конечно, отец тоже — смотрит на него как на равного.
«Любовь, — говорил когда-то Гил, пока они сидели в засаде, и Малкольм желал получить от него ответы на все вопросы, — предпочитает равных».
Поэтому Малкольм всё ещё надеется. На что-то.
И знает, что эта надежда — его самый тяжкий грех.

---

Решила себе на ночь испечь пару фондантов. И всё получилось хорошо.
Снаружи запеклось.
Внутри жидкое и вкусно-сладкое. (Как сказал муж коллеги мамы: удивительно, сладкое, но сытное. Ха, это он сколько там масла, сахара и шоколада не знает, вот ему и удивтельно).
Ещё внутрее - холодное...
Э?! Чего?!

---

Обычно, когда завод объявляет о том, что слишком много людей, надо бы сократить (он обычно не очень прав, но...), у папы заканчиваются выходные, как явление.
Где-то в ноябре они сказали: у папы пропали выходные. С тех пор папины выходные можно пересчитать по пальцам: 31 декабря, 1-2 января (и то кричали, что 2-го уже надо было выходить), 7 января, 23 февраля и 8 марта.
На днях сказали, что нужно сокращение.
У меня что-то дёргается глазик.

---

Насчёт феминитивов и того имеют они право на жизнь или нет. А то что-то вокруг меня слишком много этой темы в последнее время.
Я девочка, я люблю красивенькое. Поэтому если слово в женской форме красивое - почему бы и нет? Если оно не красивенькое - то уберите его, пожалуйста.
Учительница - звучит нормально, почему бы нет? Врачиха... ну я так не назову ни одного врача, к которому хорошо отношусь. Лучше возвращайте в обиход тогда уж целителей и целительниц.
Авторка вообще в моей голове рифмуется с девка, хабалка и, да, я тоже так не назову тех авторов, которые мне нравятся. Я даже тех, что не нравятся триста раз подумаю, точно ли они заслуживают такого обращения? С другой стороны вот писательница - звучит уже ок, но так я не назову фикрайтеров, просто в силу снобизма, но фандомами же всё не заканчивается. Матчество на мой слух звучит отвратительно, почему не использовать "матроним"? (отдельно: я считаю, что матроним - это для тех случаев, когда мать не хочет никак связывать отца с ребёнком, например для внебрачных детей, или если ребёнок от батюшки ничего не видел вообще или только дурное, короче, это именно разрыв с отцом, потому что, как говорила моя бабушка "внуки от дочки всегда мои от кого бы доча их не нагуляла, а от сына - всегда немного под вопросом", отчество - это признание и матерью, и отцом того, что вот этот мужчина и есть отец ребёнка,)
Поэтому я не очень понимаю, когда тех, кого корёжит от этих уродливых феменитивов начинают подкалывать словами, которые звучат нормально, и потому влились постепенно в язык.

---

Императрица 2-62

Какая она тут красивая!

А с дружбой Циньян всё, похоже, действительно на самом деле плохо. Ну, зато союз со Снежным Королём пока в порядке.

---

 bfcure, привет!
Обычно я тут спрашиваю, что привело, но в этот раз это будет звучать слишком неловко, поэтому давай я лучше спрошу про любимого героя в Мио?
Мне так нравится русская аббревиатура этой истории. МММ - и сразу чувствуется привкукс глубины моего падения

---

С просьбой к Ней

Я глючилась этой идеей с лета, но в итоге едва успела написать её к спец-квесту... Наверное, это потому что в ней нет Гавриила... блин.

Название: С просьбой к Ней
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Xenya-m
Канон: Благие знамения (Good Omens, 2019)
Размер: драббл, 679 слов
Персонажи: Кроули, Азирафаил
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: G
Краткое содержание: Кроули снятся кошмары.

Азирафаил стоит в ослепительном ярком луче солнечного света, расправив свои прекрасные крылья, и Кроули смотрит на них с жадностью и восторгом. Ему хочется протянуть руку, прикоснуться к тёплым, согревающим Её благодатью перьям, нежно гладить их.
— Ангел мой, — Кроули шагает к обернувшемуся на его голос Азирафаилу и не может не улыбаться жалкой, просящей улыбкой. — Пожалуйста… Можно мне?
Азирафаил смотрит на него чистыми, как рассветный свет, голубыми глазами, и улыбка его такая понимающая, такая печальная и сострадающая, что у Кроули комок к горлу подкатывает, а рука крепче, до фантомной судорожной боли в мышцах, сжимает рукоять меча.
— Ангел мой… Ангел…
— Конечно, Кроули, — Азирафаил наконец-то отвечает, и милосердие в его голосе обжигает демоническое — жадное и глупое — сердце. — Конечно, если тебе станет легче. Конечно, мой хороший…
Кроули касается пальцами маховых перьев, осторожно гладит их, распрямляя, потом касается изящного сгиба, заставляя Азирафаила расправить крыло, но тот не сопротивляется, распахивая оба максимально, чтобы Кроули мог их увидеть. Его ангел не сопротивляется даже тогда, когда грязное лезвие отсекает его сияющие божественным светом крылья. Не вздрагивает, а только оборачивается за спину, чтобы посмотреть на Кроули, и во взгляде его — ничего кроме нежности и доверия.

Кроули просыпается от ужаса, от беззвучного крика, застрявшего в горле, как склизкий комок, от сердца, пытающегося раздробить его кости, в надежде, что этого хватит, чтобы убить тварь, которая пережила даже падение с Небес.
— Нет, — Кроули не знает, кому именно это говорит, не знает даже, что именно он говорит: просьбу, утверждение, обещание или угрозу. — Нет, этого не было. Этого не будет. Нет! — на крик он срывается так же неожиданно, как сразу после этого замирает, затихает, подобно статуе, боясь даже дышать.
Этот кошмар приходит к нему раз за разом. Кошмар о том, чего он никогда не хотел (но в этих снах желал всем своим существом), о чём никогда не помышлял. О том, чего Азирафаил бы ему никогда не позволил…
Кроули верит в то, что ни одна струна в нём не желала этого кошмара, верит, что это лишь страх однажды возжелать, уподобившись другим демонам. Кроули верит в это… И до иссушающего отчаяния боится ошибиться в себе. В том, что может в нём жить. И некого, некого больше просить о помощи, не к кому идти за спасением. Давно, с самого Падения, идти ему не к кому.
Да?

Плиты храма обжигают его ноги, но сейчас это даже радует. Это значит, что храм — настоящий. Это значит, что Она всё ещё помнит о демонах, всё ещё помнит о Кроули, даже если память эта: отказ и запрет. Но его устраивает, в самом деле, именно за этими Её дарами (о, сколь щедрыми, сколь неоценёнными им раньше) он и пришёл.
К Ней или Сыну — ему, Змею, всё равно.
— Услышьте меня, — Кроули опускается на колени перед алтарём, чувствуя, как под тонкой, абсолютно не защищающей его тканью до кости, кажется, сгорает и оплавляется плоть, подтверждая, что всё это — не сон, а реальность. Та самая реальность, в которой он не причинил ещё вреда Азирафаилу. Реальность, в которой меч в его руке не облит ангельской кровью. Плевать на ангелов, кровь Азирафаила — кровь друга. И только это имеет значение.
— Пожалуйста, услышьте меня, я не прошу милосердия или прощения, — Кроули обойдётся без всего. — Но, пожалуйста, остановите меня, если я… — он пытается вытолкнуть слова из горла, пытается хотя бы подумать их, ведь Они читают в сердцах, но это бесполезно: его разум отказывается формулировать его кошмар во что-то кроме пугающих ночных образов. — Не позвольте мне. Пожалуйста.
«Я заплачу!» — хочется орать ему, но он затыкает собственный рот, будто заливает раскалённым воском. Он пришёл не к тем, кто торгует чудесами, будто сувенирами за монеты. Ни Ей, ни Сыну не нужны дешёвые сделки, они судят всю жизнь, всё, что ты делаешь, и отмеряют по прожитому.
«Я всё сделаю», — хочет обещать Кроули, но не смеет. Он верит в них, но в себя — нет. Не с тех пор, как пал с небес. Верить в себя — это роскошь созданная не для демонов.
«Я постараюсь».
— Постараюсь… — Кроули хочет верить, что если он постарается, если он хотя бы просто постарается быть «хорошим», то ему не позволят причинить Азирафаилу вред.
И не смеет надеяться на то, чтобы этот путь прошёл так, что его меч никогда даже и не поднимется против Азирафаила.

---

Всё началось с меча

Этот текст тоже был вдохновлён Википедией. Хуже петрушки

Название: Всё началось с меча
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета:  Xenya-m
Канон: Благие знамения (Good Omens, 2019)
Размер: миди, 4 251 слов
Персонажи: Гавриил, Азирафаил, Смерть (Самаэль) и др.
Категория: джен
Жанр: повседневность офисного бардака
Рейтинг: G
Предупреждения: в рамках фанфика используется фанон о том, что Смерть — ангел Самаэль.
Краткое содержание: Все началось, когда Азирафаил отдал меч людям, а Гавриил промолчал. А потом уже говорить что-то стало слишком неуместно.

Когда Гавриил нашёл людей и увидел у Адама в руках пламенеющий меч, то как-то очень быстро понял, что задание «просто присмотри за ними, чтобы они справились, но без необходимости не лезь: чем больше они сделают сами, тем лучше для них» окажется не таким простым, как ему показалось вначале. Меч пламенел, Ева грела о него ладони, а Гавриил думал, как бы так отвести Адама в сторону, чтобы не являться хотя бы обоим сразу. В итоге Адам никуда не ушёл от места стоянки, но убежала Ева «я сейчас вернусь, не беспокойся», позволив Гавриилу перекинуться парой слов с её мужем.
— Здравствуй? — это был его первый разговор с человеком, так что архангел не слишком хорошо представлял, как именно стоит себя вести.
— Ты… ангел, да? — Адам смотрел на него напряжённо, но нельзя сказать, что враждебно. — Что-то случилось? Что-то ещё? — даже спроси у Гавриила Всевышняя, он и то бы вряд ли смог уверенно ответить, чего было больше в голосе первого человека: надежды или страха.
— Нет, — архангел в успокаивающем жесте поднял руки. — Ничего не случилось, я просто хотел уточнить, откуда у тебя меч.
— Мне дал его ангел, который вывел нас из Эдема. Что-то не так?
— Всё отлично, — уверенно улыбнулся Гавриил, чувствуя, как в черепе зарождается боль. — Я просто уточнил. Удачи в обустройстве, уверен, будет непросто, но вы справитесь.
— Спасибо, — поблагодарил Адам, но Гавриил уже исчез, чтобы подумать, что делать дальше. С одной стороны, всё могло идти по плану и он зря беспокоится. С другой стороны — по чьему конкретно плану?

Азирафаила Гавриил нашёл быстро, тот задумчиво бродил между скал, рассматривая почти скрывшуюся за горизонтом стену Эдема.
— О, Гавриил, давно не виделись, — херувим вздрогнул от неожиданности, но тут же улыбнулся и почему-то заозирался по сторонам. — Ты тоже на Земле?
— Да. Не думаю, что надолго, — Гавриил опёрся о прогретую солнцем скалу, чувствуя кожей её жар и жёсткость. — Нужно просто присмотреть поначалу.
— Ой, это замечательно, — обрадовался Азирафаил и уселся на камень напротив. — Что-то сложное?
— Нет, наверное. Не знаю, — архангел пожал плечами, размышляя, как бы так аккуратно задать вопрос, чтоб не слишком в лоб. — Думаю, я должен справиться, раз Она отправила меня, верно?
Азирафаил с готовностью кивнул, и светлые волосы качнулись в ярких лучах, тут же захотелось пригладить их рукой и ничего не спрашивать. С чего у него вообще возникли какие-то сомнения? Это же херувим, он бы точно не сделал ничего неправильного, а забота Гавриила — присмотреть за людьми и их первыми шагами в мире, где каждый шаг будет стоить труда, сил, а нередко и боли.
— Ты без меча? Здесь безопасно?
И Азирафаил вдруг так замялся, что у Гавриила на мгновенье внутри стало пронзительно холодно. Всего одна секунда, а потом у херувима нашлись слова и формулировки, чтобы объяснить, что меч где-то тут. «Где-то тут» описывалось широкой дугой вокруг, в которую попадало едва ли полмира.
— Понятно, — архангел заставил себя улыбнуться как обычно. — Ну, смотри не потеряй, а то потом отчёты не сойдутся.
— Конечно! — с энтузиазмом пообещал херувим, чьи отчёты никогда — ни-ког-да — не сходились, уж Гавриил-то знал, сам же всегда находил и исправлял ошибки. — Как обычно.
«Как обычно, — покладисто согласился про себя Гавриил, возвращаясь к людям, — так как обычно».
Какая, в конце концов, разница, случайно Азирафаил нарушал порядок или не очень, если результат от этого не менялся? Даже если херувим Всевышней и ошибался цифрами и строчками в отчётах, он никогда не ошибался в самом важном. Так что Гавриилу было несложно навести порядок в мелочах, если Азирафаил решил, что людям нужно было отдать меч, и если он не хотел об этом сильно распространяться — тоже.
Но меч у людей всё-таки лучше забрать. Не сейчас, конечно. Раз Азирафаил его дал, значит, у этого был смысл. Но когда Адам с Евой обживутся и освоятся здесь, вдали от Её благодати. А пока у него есть время подумать, как бы всё так провернуть, чтоб и порядок, и никакого шума. Возможно, было бы проще, если бы он сразу договорился с Азирафаилом, но, во-первых, талант не привлекать внимания к тому, что херувим хотел сохранить в тайне, тот только что наглядно продемонстрировал, и не было никаких оснований полагать, что в следующий раз у него получится лучше. А во-вторых, Гавриил абсолютно не хотел сообщать Азирафаилу о том, что беспокоится о нём. Это чувство казалось смешным и нелепым на фоне того, что херувим его едва ли особо замечал и вряд ли помнил о его существовании в то время, что архангел не мозолил ему глаза.

Самаэль, как обычно, согласился прийти, но, по своему обыкновению, тогда, когда сам счёл нужным, а не когда договаривались. От него тянуло холодом и жаром разом, и Гавриил чувствовал, как прах незримо оседает на мир там, где тёмные ободранные крылья отбрасывали тень.
— Давно не виделись, — голос того, кому Она вверила смерть, глухо разносился по округе и, наверное, должен был внушать что-то, но Гавриил знал Самаэля слишком давно, чтобы проникнуться.
— Ты не считаешь время.
— Зато ты считаешь, — Самаэль чуть откинул голову назад, и сквозь правильные черты проступили линии человеческого черепа. — Как ты думаешь, мне так больше идёт?
«Серьёзно?» — Гавриил не спросил вслух, у приятеля всегда были какие-то претензии к общей эстетике происходящего вокруг.
— Слишком на человеческий похож.
— М… да, пожалуй. Надо будет подумать над этим.
— Дерзай, — благословил Гавриил, и Самаэль осуждающе изогнул кость надбровной дуги. Выглядело, пожалуй, забавно, но Гавриилу было не до того, и назначенный Смертью это заметил.
— Ты соскучился, что позвал меня на встречу? — предположил Самаэль самый фантастический вариант. Они нормально ладили и неплохо понимали друг друга, но никогда не стремились к встречам. Им просто не о чем было бы поговорить ради удовольствия.
— Войну ведь доверили тебе? — Гавриил перебрал десяток версий небрежной и случайной подводки к интересующей его теме, но по здравому размышлению пришёл к выводу, что всё это бесконечно глупо. Если ему нужно, чтобы Самаэль услышал его и понял, то лучше говорить прямо. И просто рассчитывать на то, что тот согласится. Потому что больше рассчитывать не на что, а меч надо спрятать в бесконечных списках, отчётах и распоряжениях. Спрятать так, чтобы с какого конца его ни кинулись искать, будущее местоположение и предназначение ангельского меча не вызывало ни у кого удивления. И люди для этих целей не годились.
Конечно, Гавриил отдавал себе отчёт, что даже если Самаэль согласится, а у него получится всё правильно оформить, от настоящей проверки это не спасёт. Но надеялся на то, что её просто никому не понадобится проводить. Всевышняя, по крайней мере, за этот год (да, Гавриил действительно считал время, хотя, казалось бы, ему-то зачем?) ничего не спросила, и если Её и дальше не будет волновать этот вопрос, то с любопытством всех остальных Гавриил как-нибудь справится.
— И не только Войну, — вздохнул Самаэль. — И от каждого из этих детей работы только прибавляется и прибавляется. Война пока самая тихая.
— Это ненадолго, — невольно предупредил Гавриил о том, что его собеседник прозревал в будущем яснее него.
— Я знаю. Так зачем тебе Война? Я помню, ты её не любишь, плохие воспоминания, всё такое… всё ещё скучаешь по братику?
Гавриил проигнорировал издевательский вопрос: о семье он ни с кем не собирался разговаривать. Поэтому просто молча положил перед Самаэлем меч, чьё пламя погасло, притаилось в глубине, терпеливо ожидая своего часа:
— Ей потребуется атрибут. Меч не хуже любого другого.
— Он даже слишком хорош для девочки, — Самаэль, разумеется, отлично видел, что именно за меч перед ним, и знал, что у Гавриила такому неоткуда было взяться. — Я могу спросить?
— Можешь.
— Но ты не ответишь, — сам себе подытожил чернокрылый ангел. — Передать его ей?
— Я думаю, пока рано. Просто припрячь его для неё, чтобы никто другой не добрался. Скоро на этой планете станет дивно оживлённо.
Самаэль задумчиво коснулся тёплой, будто живой, рукояти:
— Ладно. Но за тобой должок. Да?
Меньше всего Гавриил хотел быть обязанным Самаэлю, с его равнодушным чувством юмора, пренебрежительным милосердием и безжалостной растерянностью и вездесущестью. Но какие у него были варианты? По крайней мере, такие же надёжные. А тень крыльев, в которых таилась смерть, была способна сокрыть что угодно от кого угодно. И уж тем более — проделки Азирафаила от ангелов и падших, такая, в сущности, мелочь, которая ничего не будет стоить одному и неизвестно, во сколько в итоге обойдётся второму.
— Да, Самаэль. Спасибо.

Когда Гавриила отправили с другими ангелами разобраться с Азазелем и Семиазой, то он помнил, что больше всего его поразил вид людей с оружием. Особенно с мечами. Как будто бессмысленно было вообще что-то делать и пытаться исправлять — оружие ложилось в человеческие ладони усилиями ангелов и приближало ещё неведомую людям Войну. Зажигало для девчонки путеводные огни, ведущие её к человеческому порогу.
И это требовало кары, по воле Её. А Гавриил, вместо того чтобы ужасаться и сожалеть, молча, так, чтобы никто не видел, радовался, что Азирафаила эта судьба миновала. Где-то, в какой-то неведомой Гавриилу дали, между Азирафаилом и Азазелем пролегало различие, которое уберегло херувима Гавриила от божьего гнева.
— Это ж нечестно, — возмущался Азазель, пока Гавриил приковал его в пустыне. — Почему Азирафаилу можно, а меня сразу наказывать?!
Если бы тогда Гавриил знал, как он вскоре возненавидит эту фразу «Почему Азирафаилу можно, а…»
— Потому что он хотел защитить и согреть, а не учил убивать, — на самом деле Гавриил бы не поручился, что его взгляд на ситуацию верен. Но всё же, несмотря на то, что творил Азазель на Земле, он заслуживал хотя бы ответа в качестве последнего милосердия, которое Гавриил мог ему подарить.

— Ради Небес, — Гавриил смотрел на стоящего перед ним ангела в чине власти и с трудом удерживал себя от того, чтобы запустить руки в волосы, сжимая раскалывающуюся от непонимания голову, — ты можешь мне объяснить, как тебе вообще пришло в голову договариваться о сотрудничестве с демоном? Я уже не спрашиваю, как ты решил, что идея хорошая. И тем более детали организации процесса. Миртаил… как?
— Ну, я подумал, что Азирафаилу разрешили, значит можно. А что, нет?
Гавриил с внезапной завистью подумал о том, что люди могут повеситься, попасть в ад и вечность до Конца Света вариться в адских котлах, ни о чём не думая и ничего не решая. Какие счастливчики, Всевышняя их бесконечно любила, когда творила.
— Кто твой начальник?
— Так это… Вы?
— Удивительно, что ты об этом помнишь, мой дорогой друг, — Гавриил улыбнулся и с удовольствием отметил, что стоящий перед ним навытяжку подчинённый немного побледнел. — Тогда почему ты принимаешь подобное решение, советуясь с Азирафаилом, а не со мной о его целесообразности в твоих обстоятельствах?
Понятно, что Миртаил с Азирафаилом ни о чём не советовался, а просто повторил, не думая. Понятно, что и Азирафаил ни о чём с Гавриилом не советовался, и тот вообще впервые слышит, что от относительно невраждебного сосуществования эти двое перешли к, прости меня Всевышняя, сотрудничеству. Но надо же теперь как-то создавать иллюзию того, что Азирафаил не творит всё, что вздумается его левой пятке, или правой (а он — творит), пока Гавриил ему во всём попустительствует, потому что идиот мягкотелый (хотя он — попустительствует и идиот). Есть вещи, о которых подчинённым лучше просто не знать.
— Я… простите, — Миртаил опустил глаза в пол и даже слегка покраснел от раскаяния. — Я не подумал. Я…
— Бывает, — Гавриил встал из-за стола и успокаивающе положил руку на плечо подчинённому. В самом деле, кто угодно виноват в сложившейся ситуации: Азирафаэль, Кроули, Гавриил, — но никак не несчастный рядовой ангел, которому в голову не могло прийти, что на Небесах под руководством Гавриила такой бардак может твориться. — Ладно, не расстраивайся так. Ты прекрасный ангел, и я готов поверить, что если ты не видел другого способа решить проблемы, — Миртаил покраснел ещё сильнее, явно от мысли, что более достойные способы были, но Гавриил решил его не жалеть, — значит, так и есть. Я согласую тебе сотрудничество, но… не будем об этом никому говорить, хорошо? Я тебя знаю, а Михаил может и не понять.
Миртаил с готовностью закивал, счастливый от возможности скрыть свою позорную оплошность от широкой общественности. А Гавриил с печалью подумал, что это первый, но не последний случай. И лучше бы ему ни о чём не спрашивать, просто чтобы не слышать каждый раз «А Азирафаил…» Каким нужно было быть наивным тогда, на заре человечества, чтобы поверить, что историей с мечом всё и закончится.

— Слушай, — Самаэль появился в его кабинете будто из ниоткуда и теперь стоял мрачной пугающей тенью. Наверное. Гавриил всё ещё считал, что его знакомый слишком много значения придаёт внешним эффектам, хотя те, конечно, были весьма занятны. — Я тут подумал, что отводить одних мёртвых туда, других сюда — это так напрягает. Бегаешь во все стороны, как идиот…
— Сочувствую, — Гавриил старался быть кратким, чувствуя подвох.
— Может, заберёшь себе своих клиентов? Ты ж всё равно вечно бегаешь между Землёй и Небесами, м?
И почему он вообще должен выполнять чужую работу, когда у него собственной…
Ах да. Азирафаил, меч, Самаэль, должок.
— Конечно, без проблем, дружище.
— Спасибо, приятель, — Самаэль махнул ему рукой, прощаясь. — Удачи.
Говорить о том, что долг закрыт, никто из них не стал: зачем озвучивать очевидное, рискуя тем, что кто-то может не вовремя зайти и услышать? А они оба и так всё отлично понимали.
И то, почему Гавриил не отказался.
И то, что своё желание Самаэль уже потратил.
Гавриил устало вздохнул и растёр лицо ладонями, приходя в себя. С одной стороны, работы теперь ещё прибавится, с другой — над его головой больше не висит неизвестный и непредсказуемый долг. Ясность всегда приносит некоторое облегчение, осталось только понять, где взять на всё время, но это как-нибудь да решаемый вопрос.

Очередной ангел стоял перед Гавриилом прямо и ровно, но взгляд упорно отводил в сторону, и Гавриил уже даже не пытался призвать смотреть ему в глаза. В самом деле, пусть все смотрят уже куда хотят, по крайней мере так они быстрее отвечают на заданные вопросы.
— С чего ты вообще решил, что потратить чудеса на то, чтобы согреть собственную комнату — это хорошая идея, когда ты в этом даже не нуждаешься?
— Но Азирафаил же так делает! — простодушно отозвался бессмертный дурень, и Гавриил подавил сначала желание повыть в потолок, потом побиться лбом о собственный стол. Не так страшны были проблемы, которые создавал Азирафаил, как его удивительно заразительный пример для всех остальных «полевых агентов». Если бы его херувим сам там себе что-то делал, Гавриил вообще и слова бы против не сказал, но что мешало Азирафаилу уже тысячи лет, если не вести себя подобающим для ангела образом (инструкции давно написаны), то на крайний случай постараться не демонстрировать свой «особый путь» всем мимо проходящим? Впрочем, какая разница, если Гавриил всё равно почти ничего ему на этот счёт не говорит. Просто язык не поворачивается, когда Азирафаил поднимает на него свои глаза и напряжённо улыбается. А ведь когда-то визит Гавриила не заставлял его нервничать и беспокоиться, но с тех пор многое изменилось. Архангел не позволяет себе об этом задумываться: некоторые мысли слишком опустошающи. А у него абсолютно нет времени на эту бессмысленную рефлексию.
— Это прекрасно, — согласился Гавриил, не пытаясь скрыть яда в голосе. — А то, что Азирафаил план всегда выполняет, ты повторить за ним не хочешь?
Повисла неловкая пауза, и Гавриилу стало тоскливо: он заранее знал, что и как будет дальше. Что скажет он, как отреагирует ангел и чем всё это в итоге закончится. Не первый раз.
И, разумеется, не последний. Увы и ах. Но Азирафаилу в этот раз надо будет сказать… Нет, лучше написать, даже если рука дрогнет письмо всегда можно будет переписать. Но со злоупотреблением чудесами нужно было что-то делать, они же автоматически учитываются, ещё не хватало, чтоб на это обратила внимание Михаил. Или Сандальфон с Уриил.

Спустя месяц, читая о том, как Азирафаила чуть не казнили, потому что он демонстративно не стал пользоваться чудесами для собственного спасения (назло маме уши отморожу, не иначе), Гавриил с вернувшейся тоской думал о верёвке и мыле, которые всегда есть у людей. Универсальный способ решения проблем, с одним только недостатком: это так ни разу не работает даже для людей, а уж тем более для него.
Очень хотелось вызвать Азирафаила в кабинет и спросить у него, как тот вообще мог перепутать «не греть себе чайник с помощью чудес» и «умри, израсходуй казённое тело, но чудеса не используй»? Однако Гавриил предполагал, что сделай он так — и спустя десять минут Азирафаил рисковал вернуться на Землю с разрешением делать всё что пожелает.
А у них всё-таки дисциплина. Какая-то.
Порой Гавриилу казалось, что весь порядок на Небесах — это иллюзия, но потом он вспоминал, что кроме Азирафаила есть и другие ангелы, нормальные. И с его стороны было бы гораздо разумнее вляпаться в кого-то из них, а не во взбалмошного херувима, но что Гавриил мог с собой поделать? Сказать по правде, мог многое, но не хотел. Потому что Азирафаил… это Азирафаил, и Гавриил не был готов отказаться ни от проблем, ни от лишней работы, ни от головной боли, если для этого нужно было как-то избавиться от Азирафаила в его жизни. Пусть даже только от тени.
Каждый довольствуется тем, что имеет, а Гавриила всё устраивало.
Абсолютно.

Пока не начался Конец Света, а у Азирафаила по этому поводу, как обычно, не нарисовалось собственное мнение. Что Гавриила всегда особенно радовало в идеях его херувима, так это то, что Азирафаил, по своему обыкновению, так и не собрался толково пояснить свои позицию и претензии, пока не настал решающий час, не пробил миг, не грянул гром — и какие там ещё человечество придумало идиомы для подобных случаев?
Со всем уважением и заботой, какие в Азирафаиле вообще были, тот озвучил свои аргументы именно тогда, когда рати Рая и Ада уже построились и ждали только команды к выступлению, которая всё никак не поступала.
И что в итоге увидел Гавриил, прибыв на место событий (абсолютно не то, что значилось в плане, но это уже даже не удивляло)? Азирафаила, Адама и меч. Пламенеющий.
Ах да, ещё Самаэля, стоящего где-то в стороне и делающего вид, что вообще случайно мимо проходил. У Гавриила аж в голове заломило от предчувствия того, в какое количество работы ему выльется это… deja vu. В этот раз, правда, если повезёт, если ему очень повезёт, он, может, и обойдётся без сомнительных сделок с Самаэлем.
— Что? — переспросил Гавриил, услышав пылкую, но короткую речь Азирафаила. Не то чтобы он не понял, на что ему намекают, но хотелось получить какое-то время для того, чтобы не столько даже осознать степень… провала плана с Концом Света, сколько просто смириться с этим.
Особенно с тем, что — нет, работы меньше не станет. И все проблемы останутся на месте: Азирафаил на Земле, демоны в Аду и Рай без Её присмотра…
Гавриил всегда об этом мечтал, конечно.
«Всевышняя, за что?!»
Чем хороши демоны — они всегда помогут потянуть время и дадут подумать о своём, пока сами будут толкать какие-то речи. Хотя Вельзевул вон Кроули действительно слушает, как будто ей интересно, хотя и последнему ослу очевидно, что ни слова рыжего демона, ни тем более Азирафаила для неё вообще не аргумент. Какой же уважающий себя демон согласится с чужим мнением, осознавая, что именно он делает? Так что Гавриил поманил её в сторону:
— Я украду на минутку?
На самом деле Гавриил был уверен, что Вельзевул сначала среагировала на слово «украду» и рефлекторно поддержала аморальное начинание, а потом постеснялась идти на попятную, когда поняла, кого именно и у кого он хочет украсть. С демонами — любыми — это всегда на удивление хорошо работало: их просто нужно было ставить перед каким-то фактом так, будто это дело давно решённое. Причём самим демоном.
— И как я должен остановить десять миллионов ангелов?
Главное, не спрашивать, будет ли он вообще кого-то останавливать, и тогда Вельзевул…
— Лучше скажи, как мне остановить десять миллионов демонов и заставить их работать?
…обязательно поведётся. В такие моменты Гавриил даже забывал о том, что не слишком любит этих, таких простых и наивных, созданий. В самом деле, даже ангелы чаще задавали уточняющие вопросы, пока их бывшие друзья, кажется, просто стеснялись показаться глуповатыми.
— По крайней мере, — Гавриил не только повернулся в сторону Азирафаила и помахавшего ему рукой Кроули, но и голос повысил, чтоб точно услышали, — мы знаем, кто во всём виноват!
А потом всё-таки подошёл к племяннику и предупредил ещё и лично его: человеческая психика такая хрупкая, тем более это же ребёнок, который наверняка же не в полной мере осознаёт последствия своих поступков. Вот, Вельзевул его даже поддержала, может, в ней проснулось какое-то женское сострадание? Материнский инстинкт? Гавриил надеялся, что нет, мальчик, конечно, сам виноват в том, что поссорился с отцом, но крёстную Вельзевул всё-таки не заслужил.
Так, тут он вроде бы сделал всё что мог: то есть ничего, но кто же его в этом обвинит? Пора возвращаться домой и наводить порядок там. Даже думать, что ему скажет Михаил, услышав такие новости, не хотелось настолько, что пару мгновений Гавриил даже позволил себе помечтать, как сейчас скомандует войскам выступление так, будто всё идёт по плану… Но спину жёг взгляд Азирафаила, и архангел поспешил исчезнуть с Земли поскорее: его ждёт работа и целое воинство ангелов, жаждущих объяснений…

Гавриил медленно убрал со стола всё, чтобы осталась только девственно чистая столешница и ничего — абсолютно ничего — не напоминало ему о только что сделанной работе. Оформить очередную курьерскую бессрочную доставку неизвестно когда неизвестно кому оказалось сложнее, чем он думал, наблюдая со стороны. Пожалуй, он даже был готов согласиться, что хоть и переплатил Самаэлю за предыдущую, но всё-таки не так сильно, как считал.
— Это оказалось более…
— Сложным? — Самаэль с абсолютно человеческой непосредственностью уселся на его стол, будто и не демонстрировал всего несколько часов назад вселенский пафос.
— Выматывающим, чем я предполагал. Люди порой слишком суетливые. Зачем им бумаги, которые не проживут и пары тысяч лет?
— Расслабься. В этот раз у них хотя бы уже существует служба доставки, не то что когда по Земле бегали только Адам, Ева и этот твой…
— Он не мой, — Гавриил поднял на Смерть тяжёлый взгляд, никак не прикрывая его улыбкой, и тот выставил вперёд ладони.
— Хорошо, и не твой херувим. — Сколь бы то ни было испуганным Самаэль, впрочем, не выглядел. — Вот тогда было весело.
Гавриила едва не передёрнуло от мысли оформления доставки в несуществующей ещё сфере человеческого взаимодействия.
— Да, я оценил.
— И даже расплатился, — хмыкнул Самаэль, отрезая возможность озвучить ему благодарность. — Давай, колись, о чём хотел поговорить?
— Можешь их предупредить перед тем, как за ними придут? — Гавриил не хотел, совершенно нелепо и бессмысленно не хотел произносить имена вслух. Будто это могло кому-то чем-то грозить. Азирафаилу — чем-то неведомым, или Гавриилу — признанием своей слабости…
О которой Самаэль и так знает уже шесть тысяч лет. Было бы перед кем отмалчиваться. И всё равно заставить себя произнести имена вслух было настолько тяжело, что Гавриил предпочёл понадеяться на чужую догадливость.
— Не твоего херувима и его демона? Или не его демона? Как правильно?
Гавриил не знал, как правильно. И не хотел знать.
Ему прекрасно жилось без этого знания уже который век.
— Да, именно их.
— Ладно, — согласился Самаэль, спрыгнув на пол и снова надевая на себя благообразный и почтенный образ, в каком его привыкли представлять люди. Да и не только люди, в общем-то, остальные тоже недалеко ушли. Можно ли считать проявлением доверия и симпатии тот факт, что в его компании Самаэль не всегда строил из себя необоримую силу мироздания? — Это в общем-то не сложно, они умеют понимать намёки. Умеют же?
Гавриил пожал плечами: откуда ему-то знать? Может быть, умеют, но делают вид, что нет. Может, не умеют, но старательно поддерживают репутацию умников. С ним никто не откровенничал на этот счёт, так что он мог только предполагать.
— Спасибо.

Если бы он знал, за что благодарит, — удавил бы! Зря Самаэль, что ли, с ним частью полномочий поделился, когда отсыпал щедрой рукой кусок обязанностей?
— Я же просил тебя их предупредить, — Гавриил смотрел на беспечно стоящего у окна Самаэля. — Ладно, забудем о том, что я просил. В конце концов, кто я такой, чтобы выполнять мои просьбы.
— Ну, не наговаривай на себя, — повернулся к нему ангел Смерти, но, наткнувшись на спокойный и почти ласковый взгляд, отвернулся обратно к окну.
— Но ты, ты же согласился, хотя мог бы просто отказать мне. — Гавриил на секунду задержал дыхание, потом медленно и беззвучно выдохнул. — Ты можешь объяснить мне только одно: зачем?
— Я их предупредил, — деланно беззаботно отмахнулся Самаэль, всё ещё не поворачиваясь.
— За семь секунд, Самаэль? — едко уточнил Гавриил. — Ты это сейчас серьёзно мне говоришь?
Потому что не нужно слишком большое умственное усилие для того, чтобы догадаться, что Самаэль «пошутил». Именно так, как только и умеет тот, кто тысячи лет — обратная сторона силы Творения, изнанка жизни, воплощение великого рубежа, сквозь который прошёл или пройдёт каждый живущий. Гавриил и сам умел шутить подобным образом. Каждый из них, из тех, на кого упало слишком много, умел так.
— Им же хватило, — неизвестно, пытался ли Самаэль оправдаться или успокоить, но Гавриил усмехнулся. Если бы «им» не хватило, он определённо был бы в ярости, а так желание придушить старого знакомого рождала скорее обычная безвредная злость, выросшая из нервов и облегчения.
— Твоими молитвами, безусловно.
— Я этого не говорил, — тут же открестился от всего Самаэль.
— А мне показалось, что намекал.
— Нет.
— То есть твоё предупреждение за семь секунд всё-таки было бесполезным? — Гавриил почувствовал, что улыбается уже нормально. В самом деле, не будет же он всерьёз убивать Самаэля. Во-первых, всё равно не получится, во-вторых, не дай Бог получится и вся его работа перейдёт к Гавриилу. Пережитые волнения явно того не стоили.
— Если я скажу, что верил в них, ты успокоишься? — уточнил Самаэль, снова отвернувшись от окна и на несколько мгновений зависнув, разглядывая улыбающегося Гавриила. — Ты не злишься.
— На самом деле, очень, — признался архангел. — Но какой в этом смысл?
— Всё ещё до отвращения практичный, — наверное, Самаэль поморщился, но странный череп был не предназначен для передачи таких тонких нюансов мимики. — Самому не скучно?
— Не беспокойся, — сердечно заверил его Гавриил. — Вокруг всегда находится много желающих меня развлечь. Скучать просто некогда. Опять же, всегда есть работа, которой с каждым годом не становится меньше.
— Кстати, — оживился Самаэль, — у меня её тоже много. Так что я пойду.
— Удачи, — кивнул Гавриил, но тут же вспомнил, что не прояснил один вопрос. — За предупреждение — буду должен.
— Не надо, — тут же выставил перед собой ладони Самаэль, видимо, догадавшийся о том, как его отблагодарят, стоит ему только заикнуться об этом долге. — Считай моим подарком.
— Если ты настаиваешь.
— Спасибо, — и ангел Смерти поспешил исчезнуть, пока его всё-таки не начали благодарить: в конце концов, у Гавриила тоже было своеобразное чувство юмора.
Оставшись наедине с самим собой, Гавриил устало сел в своё кресло, которое когда-то специально выбрал, чтобы оно было идеальным, и позволил себе, наконец, подумать о том, что теперь каждый потенциальный Конец Света, хоть запланированный, хоть нет, для него будет проходить под бесконечно повторяющийся рефрен от всех ангелов, работающих в поле, «но Азирафаилу же можно».
Никакого отдыха в ближайшую вечность — вот что конкретно означало это знание.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра