Это прекрасное, весёлое состояние, когда вообще-то ты слешер, хочешь слеша, но пишешь внезапно гет, да ещё такой, что от джена не всегда отличишь

---

Вот только перевели пролог второго сезона "Императрицы", а мне уже смерть как хочется все 17 уже вышедших глав. Я их, конечно, посмотрела, но ничегошеньки не поняла из сказанного, а слова - это важно. Слова не только же сюжет объясняют, слова дают нормальный контекст, а не то, что я сама себе могу придумать. Я стараюсь ничего недодумывать, но это тоже сложно.

---

Я, в общем, посмотрела "Мстителей", внезапно в первый день

Простите, я посмотрела кино про семейные отношения Старков Ну, то есть, разумеется, не только о них, но всё-таки. Особенно за сердечко взяло, когда Тони с Говардом встретился. И как он на него смотрел, и как касался, и как потом рассказывал ему, нифига не понимающему, какой он, Говард, потрясающий. ("Он ещё не родился, а я его уже люблю", тц, мне казалось тони щас поломается, в попытке не сказать "Я ТЕБЯ ТОЖЕ". И как он его неловко обнимает и благодарит, и не может объяснить за что, за всё, блин, что вы делаете для страны... )И я вот ничего не буду говорить, что у Тони стоят фотографии отца и Питера, но фотографии матери я не увидела. Нет, я уверена, что он её любил, но не она была мироопределяющей величиной. Посмеялась с того, как он сначала всем отказал помогать, а потом пошёл и сделал Тони, мальчик мой, ты так вырос, но всё равно не вырос

Стив задвигал речи. Котан, я всё понимаю, момент требует, всё такое, но зачем? Или хотя бы зачем такие... как трейлер или анотация? Чуть больше жизни и человечности что ли... Так вообще никаких претензий, мальчик всё хорошо сделал, и вот Баки, имхо, в конце АБСОЛЮТНО не удивился тому, что он сделал. Почему бы и нет, в конце концов?

Там была Древняя! Уиииии!!! Я как-то очень её люблю, и мне доставляют их отношения со Стрейнджем, и как она ему доверяет, ещё даже не увидев. Потому что я вот абсолютно уверена, что она сказала про "или я ошиблась", не про выбор Стренджа своим приемником, а про то, что она вот сейчас ошиблась, когда отказала, раз Стрендж решил рискнуть.Высокие отношения верховных чародеев друг с другом и временем Их шиперит ещё кто-нибудь кроме меня? Вонг в свои 5 секунд тоже прекрасен, как упавшие на лицо брызги с ветки.

Наташа и Хоукай... Вообще-то, я их в первых мстителях ещё зашиперила. Потом во-вторых он оказался семейным. В третьих вдова как-то странно тусовалась с Халком. Так, что потом даже толком не пообщалась с Бенером, когда тот появился после побега. Вобщем, Хоукай в своей семье убедителен, а Нат - нет. Я всё ещё считаю, что она в него влюблена. Но ни слова никогда, чтобы ни в коем случае никак не омрачить и не усложнить её жизнь. И, в целом, я считаю, что это правильно, что из н двоих на Вормире осталась Нат, а не Клинт, потому что у Клинта семья, дети, которых нужно воспитывать, жена, которая без него в новом мире охуеет жизнь налаживать, а у Нат есть толпа хороших друзей, которым без неё будет, конечно, больно и плохо, но они взрослые, самостоятельные личности, который способны справиться. И вообще и с её потерей. Хотя жалко, конечно, я всё-таки надеялась, что нам дадут кино про их дуэт. Ну, может кино-флешбек, хотя флешбек про мёртвого героя - это, конечно, не то же самое, что про ещё живого.

Я не поняла зачем в этом фильме Кара Дэнверс. Ну, кроме как для спасения Тони. В остальном... Слетала на разведку на планете Таноса. Поучаствовала в первой драке с Таносом, когда тот особо и не сопротивлялся, во-первых, потому что своё дело сделал "а дальше хоть трава не расти", во-вторых потому что сильно искалеченный уже и Тором, и двумя применениями камней. И в конце она угробила корабль Таноса и вместе со всеми подралась с армиями Таноса. Не, ну хорошо, конечно, но от Ванды в финальном махаче толку было не то чтоб меньше, а Кару как бы представляли как очень серьёную фигуру на доске. Может, и серьёзная, но явно не в этой партии. И както не очень приятная она. Только вот когда с Питером поздоровалась милая была, а так... Гм, ладно.

Тор... Сука, ненавижу вот такие сюжетные повороты. Не-на-ви-жу.
А Локи сбежал Вот просто взял и сбежал, скотина такая Интересно, ему кто-нибудь расскажет про то, какие коленца он в будущем выкидывал, в духе один раз умереть за брата по-нарошку, второй - взаправду"?
Гамору вернули примерно так, как убежали Локи. Интересно, в стражах продолжится/начнётся линия романтики, или в одну реку дважды не войдёшь? То, как Квил смотрел на её фотку (тайком!) в конце скорее намекает на "не войдёшь", но мало ли. Но всё равно стеклишко при любом раскладе. Потому что "не та". Даже та, но не та "та" с которой уже столько прожито вместе, пройдено, не та, которая улыбалась ему, не та, которую он спасал, сдаваясь Йонду, не та, что держала его, когда он оплакивал Йонду. Для неё "ещё" не та, для него "уже" не та, и для обоих "навсегда" и "никогда уже" не та. Красиииииииво. Если кто-нибудь напишет что-то такое - рекните, если встретите.

Кстати, немножко зашиперила Небула/Тони. Одностороне. Всё печально. Ещё хуже, чем у Нат, та смогла спасти и не дать погибнуть, а Небула - нет. И вообще, часть вины, невольной, случайной, но вины за смерть Тони - и на ней ведь.
И хочу про Стренджа и Тони, про то, что "я спас тебя, чтобы ты умер". Сдержанное возвышенное стекло.
Хочу про Пима на похоронах, мысленный разговор с Говардом.
Про Ванду о Тони тоже хочется. Вообще красиво. Сначала, оружие сделанное Тони искалечило их с братом и они обвинили во всём Тони, а не тех, кто обстрелял их родину. Потом Пьетро убил Альтрон, созданный Тони. Альтрон, который убил Пьетро, но ОЧЕНЬ нежно относился к Ванде. Настолько нежно, что позволил ей себя убить. Потом Тони создаёт Вижна, который любовь и луч света в тёмном царстве, любимый и любящий, почтительно относящийся к Тони. Потом они погибают, потом она оживает, а Тони погибает, спасая всех. Вобщем, там должно быть внутри всё очень сложно, когда она стоит на похоронах. Понимаете, это же фактически похороны её злого и доброго гения, в каком-то смысле демиурга её судьбы, всех ключевых моментов, по крайней мере.

И ещё из моментов пусть не на разрыв, но всё-таки. Тони и Питер. Как Тони возвращается и он вот сразу, в первых строках письма - о Питере. О славном мальчике Питере, которого не смог сберечь. Полмира не смог, но он о Питере. Он даже о Пепер не спрашивает или просто не сразу на неё реагирует. Он же его почти усыновил. Ну, взял под крыло. А сколько ему уже лет, там уже вот это вот "старший, опекать, найти наследника, который единомышленик, который сможет продолжить дело". И вот тут его раскатывает, конечно.
А потом Питер возвраащается. И мелет языком незатыкаясь, радость такая моя, говорит-говоорит, а Тони смотрит на него, и у Тони за спиной все эти пять лет, которые он нёс в себе это "не уберёг мальчонку". Да он во все эти прыжки во времени ввязался из-за Питера. И он смотрит, вообще сказать ничего не может, только подходит медленно, почти угрожающе, и обнимает. Перекличкой к "возвращению", когда "я не обнимаю тебя". Вобщем, АААААААААА!!!!!! СЛОЖНЫЕ СЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ СТАРКОВ сделали мне кино, да, Питер - это тоже семья.
У меня ощущение, что 11 лет и 22 фильма нужны были для того, что бы рассказать о теме "Тони Отец", "Тони и отец", и "Тони - отец".

---

Норд, норд и немного вест

Наверное, одна из самых романтичных и добрых книг, какую я прочитала за последние годы. Очень добрые и хорошие герои, все. Очень милые, очаровательные, простые и светлые. Какие там замечательные разговоры, такие простые, но просто вот как взяла утром в обед, так и не смогла вынырнуть до самого вечера пока не прочитала. Даже когда рыдала, не останавливаясь, не могла отложить книгу больше чем на несколько секунд. Я сидела, и всю книжку хотела всем-всем счастья. Какая славная там Маша и её Егорка, Какие Слава и Миша замечательные, честные, чистые и верные, заботлвый Петровые Петрович и мишина мама Я до слёз успела полюбить каждого. И забавных моментов там не мало. И как торопливо я ждала вместе с Машей Славу, как волновалось за Мишу, как страшно мне стало в эпилоге, тяжестью морской воды, холодом камня. И я даже не знаю, успеет мальчик добиться перевода, как хотел, или нет, всё равно, "Курск" утонет и это так страшно.
Но всё равно очень добрая, очень светлая и бесконечно романтичная история не о принцах и драконах, а об обычных людях с соседней улицы, если у вас на соседней улице живут подводники, конечно)) Я купила книгу сразу, как она вышла, потому что очень люблю рассказы Овечкина о подводниках по реальным событиям, у меня все сборники лежат, они замечательные тоже, они весёлые, они про шебутных, умных, смелых мальчишек (даже разменявших пол сотни лет, да), они про то, как непофасны и обыденны долг, честь и патриотизм, дружба и любовь, и они просто забавные и смешные почти все, почти, потому что иногда они всё-таки ещё и про смерть. Почитайте Акул из Стали, их можно даже не покупать (хотя лучше купить), они совершенно бесплатно и официально лежат у автора на сайте. И "Норд, норд и немного вест" тоже. Так вот, книгу эту я купила давно, а прочесть её никак не решалась. До этого были "истории из жизни", очаровательно написанные, но не придуманные, а рассказанные. А тут всё-таки книга. Я не знаю, сколько в ней всё ещё взято из жизни, а сколько додуманного автором, но я боялась её читать, а потом прочитала, не отрываясь даже на попить, не то что поесть, и не понимаю, зачем я так долго тянула, а с другой стороны, хорошо, что тянула, а то бы я ещё дольше ждала и надеялась на новую книгу. Больше, больше книг переполненных любовью и замечательными героями. Автор, вы не сожгли мне сердце, вы его взорвали сверхновой несколько раз, мне кажется, всю вторую часть моё сердце только и делало, что разрывалось сверхновой над каждым словом.

Я от всего сердца вам её советую. Она наверняка в один момент сделает вам больно, но всё равно, в ней столько доброты, тепла и надежды, воплощающейся надежды и счастья, что оно того стоит.

---

У меня какое-то очень личное отношение к этому клипу. Ну, и к ещё нескольким ранним её клипам, но к этому - особенно. Не в силу романтических ассоциаций или чего-то созвучного, но она тут похожа на одного человека, которы был мне не чужим. И вышла уже после того, как я могла бы об этом сказать, после того, как мы разошлись в разные стороны. Забавно. Очень ностальгическая песня, ностальгичная ещё в момент выхода. Пусть лежит тут.

---

Хочу сутки в 36-48 часов. Чтоб организм нормально укладывался в режим сна-бодрствования

---

Я хотела ещё сразу в начале года написать, но сначала она была только в записи всего огонька, потом и запись огонька пропала, потом я нашла, но не сообразила, как из ю-туба встраивать.
В общем, вот единственная песня из новогодних огоньков, на звуки которой я оторвалась от книжки и стала слушать. Пусть лежит здесь.
И только с нанадцатого прослушивания меня посетила мысль, что напиться, наверное, имелось ввиду не водой

---

Перечитываю Тайный Город. В ебанутом, как я люблю, порядке, разумеется. Начала с наложниц ненависти, дошла до кафедры странников, теперь вот Атаку по правилам прочитала. Что имею сказать, после "Атаки" очень (снова) захотелось Кортес/Бесяев. Ладно, не обязательно прям слеш, можно просто про их дружбу и отношения. Главное, именно про отношения и взаимодействие этих двоих. Но кто ж мне даст.

---

Секундочка языкового нигилизма.
Люди, которые в русскоязычном интернете берут ники, написанные по английски, не должны обижаться, когда их читают неправильно. И когда этот набор букв вообще дочитать не могут - тоже. Не все знают иностранные языки, да это внезапно, но так оно и есть. Господи, да я собственный ник по английски не смогла правильно написать, а люди ждут, что я чужие смогу читать. Какая досада.
И я люблю своё избранное, честно, но иногда, когда оно начинает постить цитаты по английски, не поясняя, хотя бы вкратце, что там такого прекрасного, что их пидорасит от любви, я смотрю на своё избранное со сложным лицом. Потому что да, мои проблемы, не нравится — проваливай. Я осознаю. Мне всё ещё нравится избранное и проваливать я не хочу. Но всё равно иногда слегка пригорает и обидно на самом деле просто, что мимо меня пролетает что-то может быть вкусное

---

Мой мотиватор на сегодня

Мечтайте прагматично.

Олдос Хаксли, писатель

---

Я так понимаю, автор закончил "Удивительная и прекрасная", осталось дождаться, когда переводчики последуют его примеру. Ждать долго, конечно, этого автора всегда переводят медленно (но не так медленно, как "1+1", конечно, "1+1" вообще ещё переводят или мне над ним ещё лет 10 рыдать? Есть у кого-то знакомый переводчик с корейского с доброй и щедрой душой?), но всё-таки переводят, так что главное просто иметь терпение.
Поток мне очень нравился, и конец был замечательный.

---

26.03.2019 в 20:40

Пишет  Унылый Ленивец:

Чёрное и белое (постканон)


По просьбе  Сумасшедший Самолётик

Арты, а то и фики, по этому канону я из капитана трясла радостно и жадно постоянно. Вообще, у меня сложное отношение с этим каноном и с этим пейрингом. По всему, что я услышала о них, это вот просто... очень, ОЧЕНЬ много любимых тараканчиков, готовых к выгулу. В общем, я-то, конечно, возгорелась, всё хорошо, я даже капитану фанфиков накурила, которые капитан, добрая душа, мне написал, но... в чём старая добрая проблема с кино-канонами? Праааавильно, их посмотреть надо 1,5 минуты в активе у меня есть. Многчасовые разговоры о - тоже есть. Курить можно, писать - нет
Жизнь несправедлива ко мне.

---

Ещё хуже

Название: Ещё хуже
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Фандом: Ciel ~The Last Autumn Story~
Герои: Крохитен, Мориарти
Размер: Драббл, 109 слов
От автора: написано по заявке Т1-02.Дракон Земли, Крохитен. "Ты когда-нибудь будешь сопротивляться?!"
Распространение: дайте мне ссылку на, если вдруг

Дракон Земли мог понять многое, но то, как его племянник всегда смиренно реагировал на направленную против него агрессию, не понимал абсолютно. Даже руки не поднимет, чтобы остановить, мерзавец, слова против не скажет…
— Кро-хи-тен, — рычит дядя, хватая племянника за грудки, вытрясая душу и надеясь вправить мозги. — Ты когда-нибудь будешь сопротивляться?! — и хочется, ой как хочется приложить его головой обо что-нибудь твёрдое. Но не поможет ведь…
Тот улыбается и кое-как пожимает плечами:
— Когда мне будет что-нибудь угрожать, — Дракон Земли почти слышит это недосказанное «может быть» и приходит в бешенство. — Беспокоишься?
— О твоей матери! — оттолкнув от себя подальше. Чтобы не убить. Всё равно пока не получится. — Манипулятор…
— Провидец.
— Ещё хуже.

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Доступ к записи ограничен

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Хочу постараться, очень постараться, не забыть этим летом про ФБ.
Не забыть хоть кого-нибудь почитать, я не знаю кого.
И не забыть тех, кого буду читать комментировать. Хотя бы чуть-чуть.
Это уже звучит как провальный план...

---

Полынная нежность

Название: Полынная нежность
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Бета: здесь могла бы быть ваша реклама
Размер: мини, 2 150
Канон: Магистр Дьявольского Культа
Пейринг: Лань Цижэнь / Вей Усянь, фоново канонный пейринг
Категория: слеш
Рейтинг: G
От автора: я не могла не. Я просто не смогла.

"О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!"
Ф.Тютчев

Когда Вей Усянь впервые появился в Гусу Лань, Лань Цижэнь, как ему теперь кажется, сразу почувствовал предгрозовую тяжесть, мягко опустившуюся на плечи обещанием затяжной грозы. Злой, яростной, сверкающей ослепительными молниями и скрывающей солнечный свет.
Когда Вей Усянь впервые показался ему на глаза и заговорил, на языке, наверняка, сразу же проступила соль с характерным горьковато-железистым привкусом. И Лань Цижэнь бы с удовольствием выбил из легкомысленной, бедовой головы все глупости, но вместо этого только выгнал его и старался держаться подальше, как можно дальше от мальчишки, в котором жизнь бурлила, как вода в молодом источнике, ещё не ставшем безмятежным и величественным озером. И покидал орден, «не успев», а то и «забыв» назначить положенное наказание, потому что никак не мог взвесить меру, не мог определить должное между смыслом сказанного и детской, безмятежной наивностью. Не желал ни видеть его лишний раз, ни касаться даже имени его губами.
Когда Вей Усянь покидал Гусу, Лань Цижэнь надеялся, он помнит тот день отчётливо, что ошибся и вместо грозы на землю упал всего лишь дождь, короткий и оживляющий. Помнит, как надеялся на это, в одиночестве стоя у стены и провожая взглядом удаляющегося всё дальше мальчишку. И помнит, как ни единого мгновения в это не верил.

И сейчас, встречая Лань Сичэня, вернувшегося из башни Кои, с бледным, в пепел, лицом и сухими, безжизненными глазами, и Лань Цижэнь чувствует, как дурное предчувствие, такое знакомое, вгрызается в сердце. Племянник принёс на своих одеждах налёт боли и крови, которую его дядя чувствует на языке ещё до того, как Первый Нефрит произносит вслух:
— Клан Лань присоединится к другим великим кланам в войне против старейшины Илин.
Вот так, Лань Хуань даже имя его произнести не может. Лань Цижэнь не удивлён этому решению, так же, как не удивлён игле, протыкающей собственное сердце насквозь. К тому всё и должно было прийти, он же говорил мальчику это ещё тогда, но разве молодые слушают старших? Даже когда почитают их. Но даже так… он не желал этого. Не желал новой войны своим ученикам, не желал новой крови несчастной земле, и смерти глупому, похожему на вчера пробившийся сквозь скалы ключ, мальчишке — тоже не желал.
— Дядя… — Лань Сичэнь останавливается, и он кивает ему: продолжай, я слушаю. Проси чего желаешь, неужели ты думаешь, я откажу тебе? — Дядя, не говорите А-Чжаню. Пожалуйста. Он же… — племянник снова останавливается посреди предложения, и это так не похоже на него, что Лань Цижэню хочется сжать его плечо, поддерживая. Он бы сделал так, наверняка, но знает, что стоит ему коснуться Лань Хуаня, и собственное лицо уже не удержит он. — Брат любит его и попытается спасти, если узнает…
— Тогда тебе нужно остаться дома, — он всё же протягивает руку, касается пальцами тёмной, как безлунная ночь, пряди, почти гладит ласково и неуловимо. — Чтобы присмотреть за ним. Убедиться, что он не рванёт на помощь Вей Усяню, пока никто не видит и не может остановить, — у племянника нервно дёргается щека от звука имени, и ему на мгновение становится стыдно за свой язык.
Лань Цижэнь отлично знает и сколь разумны его слова, и что из этого следует. Знает и всё равно говорит. Почему нет? Ведь это разумно и правильно.
— Да. Дядя, вы поведёте воинов Лань к горе Илин.
Цижэнь улыбается, чувствуя, как сердце обжигает злое пламя.
— Конечно, — он кланяется Лань Сичэню, который сейчас не племянник — но глава ордена. И смотря, как тот идёт мимо него, к младшему брату, который ещё не знает, что его старший брат решился вырезать ему сердце заживо, думает о том, как хорошо, что дети не видят в вырастивших их взрослых живых людей со слабостями. Только «взрослых»: иногда (и часто) нудных; никогда ничего (конечно же) не понимающих; не способных (разумеется) на те же глупости. Не видят и не берегут, и это правильно, Лань Сичэню есть о ком беспокоиться без дяди, и это не вызывает ни злости, ни обиды, только неловкую нежность и полынную горечь на языке.

Лань Цижэнь не помнит осады горы Илин. Знает всё, что видел тогда, может рассказать точно, не упуская деталей, но ни одного образа в его памяти не осталось. Только пульсирующая, пыльная, глухая пустота внутри.
Когда позже он встретится с Лань Ванцзы (в тёплых, как солнечный камень, глазах боль и упрёк — обращённый к нему, не к брату, и это правильно, Лань Цижэнь не хотел бы увидеть пропасти между племянниками, знал, что это было бы ещё хуже, чем то острое, как осколки, и тягуче-весомое, как лава, что поселилось внутри), то не скажет ему ни «Так было нужно», ни «Такова была воля главы ордена» (нет, этого точно не скажет никогда), ни «Я предупреждал его» (что толку кричать о своей бесполезной правоте, когда мечтал бы ошибиться), нет — только поклонится. Вежливо. Почтительно. Отмеряя то расстояние и дистанцию, которую племянник хотел бы очертить сам, но за которую почувствовал бы вину. И не важно, что Лань Цижэнь старше, что он его учитель и дядя. Всё это сейчас (и отныне) — не важно.
В глазах Лань Ванцзы будут неловкость и облегчение.

Следующие тринадцать лет проходят спокойно, и это спокойствие кажется Лань Цижэню могильным, лишённым жизни, её беззаботности и злости, её естественности и ясности. Пыль оседает на обновлённые стены Гусу, и он чувствует её привкус на губах, видит, как она покрывает мутной патиной Лань Ванцзы, проводящего всё свободное время за пределами Облачных Глубин в бесплодных поисках, видит, как она же клубится в обманчиво безмятежных глазах Лань Сичэня, провожающего брата в очередной поход. Ни один из них не может сказать младшему нефриту, чтобы тот прекратил свои поиски, прекратил рвать себе сердце бессмысленной надеждой, которая не сбывается. Лань Хуань молчит, запирая все свои доводы привычной улыбкой, потому что не чувствует права запрещать брату что-либо с тех пор, как обманул его молчанием. Лань Цижэнь… Возможно, он не желает запрещать племяннику то, что даже не думал когда-либо позволять себе. А, может быть, просто надеется на то, что когда-нибудь надежды Лань Чжаня исполнятся, и он снова вернёт в Гусу того, кто возмущал покой Глубин так же, как возмущают рыбы покой озера.

Когда чистый до прозрачности, до дрожи света, отражённого в росе, воздух Гусу Лань разрывается громким криком (стоном несправедливо замученного зверя, не иначе), Лань Цижэнь даже голову в ту сторону не поворачивает, только останавливается у ручья, замирает в середине движения, которым хотел прикоснуться к прохладной, переливающейся отражённым солнцем, воде. Он знает голос… нет, голос этот он слышит впервые, но раньше и вернее его узнаёт интонацию, как узнавал манеру игры любого своего ученика, даже не видя его.
Это было невозможно, но кто это сказал?
Лань Цижэнь обернулся к проходящему мимо адепту:
— Лань Ванцзы вернулся домой?
Кто бы ещё мог привести в их дом этого человека, верно?
— Да.
— Идите, встретьте его, — им не нужно говорить этого, но Лань Цижэнь хочет остаться один, и не хочет идти встречать племянника, не хочет видеть его гостя, достаточно уже того, что он слышит, а внутри проворачивается что-то острое, больное, не изжитое за без малого двадцать лет. Цижэнь знает много имён, которые можно было бы присвоить этому ощущению, но все они — дым и ложь, дым и пепел возвышенных стихов юности. Настоящее имя раскалённым осколкам внутри него — нежность, которой не следовало быть. Слабость, запертая в рёберной клетке, не вышедшая и неё, не вылетевшая ни на миг. Ни разу.
Лань Цижэнь знает и помнит каждое из высеченных на стенах Гусу правил. Давно прошил себя насквозь каждым из них, и знает, что заменил ими когда-то и юность, и возможность идти на поводу у своей слабости.
Когда за спиной раздались шаги, повитые шорохом одежд, он понял, что простоял здесь долго, бездумно глядя в воду, смиряясь с возвращением в свою жизнь старой, так и не забытой (хотя он и не пытался) нежности.
— Дядя.
— С возвращением, Лань Чжань, — Лань Цижэнь оборачивается, смотрит на племянника и думает, что хотел бы улыбнуться ему на встречу, но лицо как будто закаменело в маске спокойствия. Он знал, что адепты шепчутся то о надменности, то о величественности, знать не зная, что это обычная — привычная, как утренний рассвет на восходе — усталость, которой легче придать благообразный облик, чем скрывать. — Прости, я не встретил тебя.
Племянник кланяется, и Цижэнь не хуже Лань Хуаня может считать с его лица и «ничего страшного», и «это к лучшему» (ещё бы, в юности он бы посмеялся над очевидностью этого облегчения, но где его юность?), и «я не хотел увидеться с вами, вернувшись», и даже не формулируемое, но отчётливое беспокойство и смущение перед ним.
— Я слышал, у нас гость?
Беспокойство и смущение в тёплых, как янтарный камень, глазах усиливается, и Цижэнь всё-таки улыбается ему. Никто бы не мог обвинить его в том, что он слишком мягок со своими племянниками — учениками в первую очередь — или что он потворствует их слабостям, но этой… он не станет отбирать у Лань Ванзы. Даже пытаться. Пусть будет безмятежен хотя бы дома. И тот вдыхает глубже и свободнее в ответ, правильно понимает, всегда правильно понимал его.
— Да, дядя. Я…
— Устал, — возможно, Лань Цижэнь бы выслушал рассказ своего племянника, возможно. Но не объяснения. — Отдохни, и устрой своего гостя.
— Да. Спасибо.
Его племянник, его гордость и тревога, уходит, прямой и честный, как удар клинка, и Лань Цижэнь смотрит ему вслед, улыбаясь всё заметнее, с той снисходительной мягкостью, которую никогда не мог себе позволить.

Они впервые встречаются в Гусу Лань наедине только через два месяца после «смерти» Цзинь Гуаньяо, и в первое мгновение замирают, будто пытаясь выбрать правильную реакцию или сдержать неправильную. Кому что.
— Лань Цижэнь, — мальчик кланяется ему, как положено, и это даже, удивительно, похоже на настоящий поклон, а не его пародию. Волосы, небрежно собранные в хвост, хочется погладить, но это было бы так странно, верно? — Вы заняты?
— Я собирался медитировать.
В глазах мастера Вея совершенно детское недоумение и уверенность, что медитация это, во-первых, свободное время, а, во-вторых, очень скучное занятие.
— Простите, что побеспокоил. Я пойду…
Лань Цижэнь смотрит на него, не в лицо — на макушку, на красный, будто вымоченный в крови шнурок, удерживающий волосы, на растрёпанную чёлку, в которой путалось и бликовало солнце.
— Можешь присоединиться, если хочешь.
Нет, Цижэнь не ожидает, что мальчик хочет, с чего бы? Это просто… наверное, пора уже сказать, что Лань Цижэнь не воспринимает его присутствие в Гусу Лань, как личное оскорбление (как боль и радость, может быть, но об этом он не скажет никому), что он тоже принял его в своём доме. Пусть даже оба племянника делают вид, что это не важно, Лань Цижэень чувствует как вибрирует напряжение, как оседает на кожу всех неловкость и скованность, как Вей Усянь оглядывается на Лань Ванцзы с какой-то беспомощной виной в глазах.
Это давно пора было прекратить, а мальчики, стоило понять ешё там, в пещере, не подойдут первыми. Никакого уважения к старшим, кроме положенных поклонов, не дождёшься от этих молодых гениев. Последняя мысль вызывала скорее улыбку, чем раздражение, и Лань Цижэнь нахмурился. Ещё чего!
Вей Усянь, впрочем, вопреки ожиданиям, радостно просиял глазами и снова быстро поклонился:
— Благодарю.
И Цижэнь понимает, что мальчика тоже смущало это тягостное, промозглое, как осенняя сырость, чувство между Двумя Нефритами и их дядей и наставником, но, в отличии от племянников, он не чувствовал не желания, а права сделать первый шаг, и теперь спешил воспользоваться предоставленной возможностью. Хороший мальчик, Лань Ванцзы повезло.
Стоило им устроиться в любимом месте Лань Цижэня для медитаций, как не прошло и пяти минут, а Вей Усянь уже не смог молчать. Это даже не удивило.
— А Лань Чжань пошёл в город.
Лань Цижэнь незаметно вздыхает, открыв глаза, и скользит снова взглядом по разбросанным по плечам волосам и думает о том, что они должны быть тёплыми, почти горячими от падающего на них солнца. От этой мысли колет в кончиках пальцев и идея совместной медитации не кажется такой уж разумной.
— Без тебя?
— Почему вы говорите так, будто это что-то невероятное? — мальчик пытается надуться, но в его глазах слишком много смеха для обиды, и Лань Цижэнь хочет отвести падающие на его лицо волосы, чтобы лучше видеть. Можно посмеяться над самим собой. И он улыбается, но Вей Усянь, разумеется, принимает на свой счёт.
— Мы не всегда ходим вместе, наставник Лань!
Лань Цижэнь молча протягивает руку и не гладит согретую солнцем макушку — отвешивает не сильный, но резкий подзатыльник. Неожиданно успешно.
— Ай!
— Раньше ты уворачивался.
— Это тело плохо тренированно, — Вей Усянь снова изображает обиду на мировую несправедливость, в этот раз гораздо убедительнее.
— И ты ничего с этим не делаешь, — Лань Цижэнь снова отвесил подзатыльник, но в этот раз мальчишка даже не пытался увернуться. — И пользуешься своей флейтой, а не тренируешь ядро, которое смог снова получить.
— Наставник Лань! Не когда же было!
Лань Цижэнь приподнимает бровь, снова тянется рукой, и Вей Усянь слегка втягивает голову в плечи, но в этот раз он не бьёт, а всё-таки гладит мальчишку по макушке. Не гладит даже, просто прикасается ладонью.
— Теперь есть когда. И если, — добавить в голос угрозы, мало ли, что никто не боится, смысл никогда не был в страхе, — через год я буду наблюдать всё тот же плачевный результат, что и сейчас, то ты снова окажешься за ученической скамьёй.
— Лань Чжань будет против.
— Окажется рядом. Я всё ещё его дядя и учитель.
— Да, учитель Лань, — Вей Усянь сложил перед собой ладони и коротко поклонился. — Как скажете, учитель Лань. Спасибо.
Лань Цижэнь глубоко вздохнул, снова закрыл глаза и вернулся в позу для медитации. И, только услышав шорох одежды, расслабившегося мальчишки, не открывая глаз, ответил:
— Неубедительно получилось.
Шорох тут же прекратился, и дальше они медитировали в тишине.

---

Вспомнила старую добрую теорию эволюции фандома (господи, ей уже больше 10 лет... можно сказать классика). Поржала как в первый раз. Потом подумала, и мне показалось, что современные фандомы в основном или доходят в лучшем случае до юрского периода и даже в него только заглядывают, или как-то не сильно любят период хвощей и трилобитов. Наверное, это изменившиеся скорости появления, возгорания и отгорания фандомами. Или просто мне так кажется из моего тихого уголочка, надеюсь, что я ошибаюсь
А ещё мне очень понравились вот эти вот кусочки описания видов.
Тетерев: Потому что он токует. А когда он токует, он глух и слеп. В этом его сила и ваша слабость. Токует он всегда, вне токования немыслим...
И Слон: Дружелюбен. Любит юмор. Уже по тому, как он его любит и где находит, становится ясно, почему слона никто не трогает.

---

Серебро за височной костью

Название: Серебро за височной костью
Автор:  Сумасшедший Самолётик
Фандом: Отблески Этерны
Размер: 840 слов
Пейринг: Катари/Сильвестр, намёк на Алва/Сильвестр (только намёк)
Категория: гет, немного преслеш
Жанр: АУ
Содержание: допустим, Сильвестр всё-таки упокоил королеву.
От автора: можно вывезти девочку из деревни, но деревню из девочки...
Предупреждения: автор невнимателен, так что наличие блох почти гарантированно.
Размещение: сообщите, и хоть на перловку.

"Ты спишь и видишь меня во сне:
Я для тебя лишь тень на стене.
Я прячусь в воздухе и в луне,
Лечу, как тонкий листок."
Канцлер Ги — "Тень на стене"

Она улыбается ему с обратной стороны зеркала: своей улыбкой, его глазами.
Сильвестр прячет свой — чужой — взгляд под ладонью и молчит в вечерней тишине спальни, не говорит ничего, потому что собеседника, который мог — могла — бы услышать и ответить (понять), больше нет.
Кардинал улыбается отражению, не глядя, и думает, что никогда так отчётливо чужая нежная рука не лежала поверх его запястья.
Я растворяю тебя в себе, думает он, как растворяют яд в крови. Ты знаешь?
И зеркало его — бред его — шепчет в ответ шорохом тканей и треском свечей: я знаю. Благословляю.
«Я жду» они шепчут — молчат — хором.

Алва смотрит внимательно и встревожено, и это было бы смешно, он, небо видит, сам бы посмеялся, если бы чужой серебряно-жемчужный смех не рассыпался за его правым — почему же не левым? — плечом.
— Всё в порядке, — Сильвестр обхватывает ладонью чужой локоть и улыбается безмятежно, спокойно, удовлетворённо. Ведь всё — серые, прозрачные глаза улыбаются ему — случилось, как он и рассчитал. — Если мы не поторопимся, то можем опоздать. С моей стороны это было бы ужасно не вежливо.
Алва смотрит в упор и не улыбается. Наверное, такой взгляд, обрети он материальность, мог бы вспороть человека, но кардиналу не до того. Сегодня день траура — победы, — и он должен будет молиться для всех за спокойствие последнего пути женщины с глазами цвета болотных туманов, речами, подобными топямь. Он помолится.
Куда вам деваться, да, Ваше Высокопреосвященство?
— По отношению к кому? — наконец, спрашивает Первый Маршал, его будущий король, и Сильвестр, всё же, смотрит ему глаза в глаза, честно и прямо.
— К нашей королеве, разумеется.
Рокэ отворачивается:
— Надо было вас остановить.
— Сожалеете о ней?
— О вас. Идёмте, а то и впрямь опоздаем.

— Знаешь, — он помнит не сказанное ею, — с тобой было интересно. Жаль весело, при жизни, не было.
Пепельный локон льнёт к шее, прозрачный в солнечном свете, и его хочется отвести пальцами, ощутить тепло бьющейся — остановившейся — жилки. Сильвестр понимающе опускает взгляд, прежде чем посмотреть на собравшихся скорбеть и праздновать.
Молитва не летит в небо, под купол — ложится, укрывая, на закрывшую глаза королеву вторым саваном, преддверием тяжёлого камня, который запечатает её в земле.
— Не забудь, — пахнущие ландышем губы почти касаются его виска, — я хочу, чтобы надо мной цвели маки.
Кардинал улыбается. Я помню.

Чужая рука на плече горячая, — обеспокоенная, — согревающая, и Сильвестр, ещё не обернувшись, знает кто это.
— Рокэ, вы зря волнуетесь, — нефрит бьётся о нефрит в его руках, не сбиваясь с ритма три на два. — За меня — так точно.
— Разве? — голос по-кошачьи мягкий, вкрадчивый, недоверчивый, но кардинал улыбается непроницаемо. Верный мальчик умеет его подозревать, но не доверять — не умеет. Или разучился за годы их дружбы, сотрудничества. С Катари было всё ровно наоборот — серебряный звон перекатывается в голове от виска к виску, — королева не верила ему ни на грош — о, взаимно — но уверена в нём была незыблемо, не изводя себя никакими сомнениями.
— Рокэ, — нельзя, думает Сильвестр, называть его мальчиком, хотя впервые за много лет — хочется. — Это был тяжёлый день, и я устал, разумеется. Но, если уж вы хотите откровенности, то пусть, мы с вами оба знаем, что сегодняшние события — не трагическая или счастливая, с чьей стороны посмотреть, случайность, а результат осмысленных действий прекрасно известных вам людей, — человека, но даже сейчас — не конкретизируя. — Так о чём вы волнуетесь сегодня?
Жар ладони соскальзывает с плеча и обнимает за запястье:
— О вас. Вы, кажется, не ожидали, что так привыкли к ней.
— Это, всего лишь, было забавно, — качает головой Сильвестр и смотрит на чужие пальцы на своей руке. Угрозы не чувствуется, хотя солдат легко мог бы переломить кость слабому клирику, и всё же он предпочёл бы не быть удерживаемым. Контролируемым. — Интересно.
— Интереснее, чем с нами? — синий, нереальный взгляд глух и непроницаем, как раковина. Что там, в твоей гениальной голове, мальчик, сходит с орбит?
Сильвестр улыбается:
— Тоньше.
Смертельнее — он не говорит.
Алва смотрит на него ещё какое-то мгновение, а потом не тянет слабую руку вверх — склоняется к ней сам, прижимаясь губами — сухими, горячими — к запястью, пахнущему шадди и чернилами. Кардинал не вырывает руки.
Это будет забавно — перекатывается чужеголосое серебро у него под лобной костью.
Да?
Да.
Верить ей…
Теперь-то, улыбается Сильвестр, почему бы нет?

Сильвестр гасит свечу, растирая огонёк пальцами, и улыбается. Алва зря, действительно зря, беспокоится. Ничего из происходящего — чужой яд в крови, голос за височной костью, взгляд и улыбка в отражении — для него не стало неожиданностью. Он знал об этом заранее, ещё тогда, угощая свою королеву прекрасным, не Агнием сваренным, шадди. Знал, смотря в её спокойные, как дождливое, осеннее небо, глаза. И ужасался — восхищённо — не тому, что делал, было бы чему ужасаться, — её пониманию.
Закрывая глаза, Сильвестр видит её улыбку — спокойную, снисходительную, милостивую. С такими улыбками короли бросают монеты нищим. С ней королева бросала ему, как нищему, свою жизнь — подаянием. Не спрашивая, примет ли он, он ведь сам протянул руку.
— Я ждал борьбы, — одними губами, без звука, говорит Сильвестр. — Я ждал, что ты поборешься.
Я — нежные, невесомые пальцы накрывают его лоб — была вашей королевой, а не твоим шутом. Я не развлекала тебя — её ответ не громче его вопроса — мы играли в одну игру. И ты поставил мат.
— А ты — признала его.
Мат, Ваше Высокопреосвященство, не признаётся и не оспаривается. Он есть. Или нет. Вы внесли в наши отношения яс…
— …ность.
Да.

---

Другие предсказания здесь